Леонид Соловьев - Рассказы
— Я покажу тебе эти цепи, товарищ; они висят на стене в моем доме и охраняют мою душу от неправильной жалости. Если придется мне оступиться и пожалеть врага, я взгляну на цепи и скажу самому себе; «А помнишь, Саид, как они жалели тебя?..»
Ниже — история жизни Саида Фазиева, записанная с его слов.
Отец его Файзи Мухаммедов до сорока с лишним лет был одержим каким-то суетливым, непонятным для односельчан беспокойством. В памяти Саида сохранились вечера в чайхане, куда собирались мужчины, окончив дневные труды. Теплый ветер покачивает фонарь; в клетках, почуяв весну, кричат перепелы, им отвечают другие — с полей; босой чайханщик неслышно разносит пестрые чайники; чинно и тихо, умиротворенным полушопотом беседуют гости, и только одни глухой, сиповатый голос, иногда прерываемый кашлем, все гудит и гудит встревоженно, смятенно — голос Файзи Мухаммедова. Он хочет знать, сколько верст до самой близкой звезды и велика ли эта звезда; если велика, то живут ли на звезде люди и как они живут — счастливее нас или хуже: если счастливее, то нельзя ли перенять у них порядки и законы? Никто не отвечает ему, не переспрашивает, а он все гудит и гудит, задавая вопросы самому себе — точно в пустыне. Плечи его подрагивают, глаза бегают, он беспрерывно почесывается, он весь в каком-то странном мелком движении — даже шевелятся пальцы босых и грязных ног. Мысли его текут беспорядочно — через минуту он уже забыл о звезде и начинает новый разговор: будущей весной он собирается итти в горы на поиски золота. Ему нужно двести рублей, чтобы начать торговлю сахаром, чаем и керосином: он купит большую крытую арбу, лошадь и поедет со своим товаром в самые далекие кишлаки, все обменяет на шелк, а потом в городе продаст этот шелк с большой прибылью, снова купит товару и снова поедет в далекие кишлаки уже на двух арбах. Соседи неодобрительно молчат, — они знают, что Файзи Мухаммедов с юношеских лет батрачил у потомственного почетного гражданина бая Мулло-Умара, одного из шести владельцев всей кишлачной земли, и что никогда не пойдет он в горы мыть золото, и никогда не будет у него двухсот рублей, необходимых для начала торговли.
Так оно, конечно, и вышло: Файзи Мухаммедов не открыл никакой торговли и к пятидесяти годам обрел наконец душевный покой. Его просветил и научил мудрости святой ишан Динар-Мухаммед-оглы, что жил близ мечети, на взгорьи, в старинном тенистом саду. Ишан объяснил Файзи тайный и страшный смысл трех букв: Алиф, Лам, Мим, которыми начинается вторая сура корана: «Эти люди обменивающие истинный путь на заблуждение и прощение божие на кары его; как перенесут они адское пламя?» И еще: «Алиф, Лам, Ра... Зачем будешь ты хлопотать у двери и устраивать мягкое ложе, если завтра дано тебе войти в самый дом?..» С тех пор глухой встревоженный голос не нарушал больше умиротворенную тишину чайханы; с тех пор Файзи Мухаммедов стал частым гостем в мечети, и мулла даже ставил его в пример другим, менее радивым прихожанам. Слухи о благочестии Файзи дошли до хозяина — потомственного почетного гражданина Мулло-Умара, и хозяин приблизил его к себе, переведя работать с полей в дом.
Вечером, когда опадала жара и тень от высокой балаханы накрывала прохладой весь двор, хозяин по-домашнему, в белой длинной рубахе и без чалмы, спускался по лесенке вниз, чтобы вместе с Файзи выпить под виноградником чаю. Саид прислуживал им — кипятил кумганы, бегал на женскую половину за лепешками, подавал чилим, отгонял мух и слушал мудрые неторопливые разговоры.
— Кто же из нас попадет в рай, — как думаешь ты, Файзи? — спрашивал хозяин. — Что же ты молчишь? Ты ведь, наверное, думал об этом, Файзи?
— Я много думал, хозяин. Мне легче пройти в рай, потому что я беден и много терпел. Но ты благочестив, хозяин, ты строго соблюдаешь посты... Если бы ты больше помогал бедным тогда тебя даже на одну секунду не задержал! бы перед входом.
— А разве я мало помогаю бедным? Разве ты видел когда-нибудь, чтобы я прошел мимо нищего, не бросив ему монету? Разве я мало помогаю тебе, Файзи? Разве халат на твоих плечах — это собственный твой халат? Разве хлеб, который ты ешь, родится не на моей земле?
— Ты мой благодетель, хозяин, ты утешил меня на старости лет.
— Я утешу тебя еще больше, Файзи. У меня есть твои долговые расписки, я порву их и прощу тебе весь долг, до последней копейки.
— Хозяин, ты пройдешь в рай впереди меня!
Они беседовали дотемна. В небе загорелись первые звезды. Хозяин говорил, потягиваясь и зевая:
— Я что-то устал сегодня, Файзи. Сходи в мечеть и помолись за нас обоих, — только обязательно предупреди муллу, что молишься за обоих. Вот тебе пятнадцать копеек, раздели их от моего имени поровну между нищими и пусть они при тебе помолятся за меня. Ты слышишь, Файзи? Пусть они обязательно молятся при тебе: нищие все жулики, им доверять нельзя.
Хозяин уходил на женскую половину, где его смиренно ждали пять жен, и пока он забавлялся с четырнадцатилетней любимицей, — преданные ему Файзи Мухаммедов и нищие гнусавым нестройным хором просили в мечети о здравии и долголетии для него в этой жизни и о вечном блаженстве в будущей...
Был у хозяина сын Рахим, бледный и тихий мальчик, боявшийся всего — лошадей, собак, даже кур. Саид в первый год своей жизни на хозяйском дворе встречал его только на женской половине, — он был всегда один и скучно играл, пуская щепки и листья по течению арыка, что шел через двор к приусадебному винограднику. Саид, звонко шлепая босыми пятками, мчался мимо с горячими лепешками, с чайниками; мальчик испуганно сторонился и ни разу не остановил Саида, даже не крикнул ничего вдогон. Одет мальчик был всегда одинаково — в желтый халатик, подпоясанный расшитым платком, в мягкие сапожки, и только бархатные тюбетейки были у него разные: одна — зеленая с краской кисточкой, а другая — красная с зеленой кисточкой.
Этот мальчик был очень одинок и беспомощен. Казалось, он всегда готов заплакать. Саид пожалел его. Из мягкого тополевого дерева Саид сделал водяную вертушку и, выбрав жаркий, послеобеденный час, когда все в доме спали, отправился к мальчику на женскую половину. Солнце раскалило каменные плиты двора — босиком не ступить. Саид пробирался по узкой полоске тени, вплотную прижимаясь к стене. Увидя Саида, хозяйский сын подумал, что к нему подкрадываются; губы его дрогнули, скривились, он крикнул тонко и слабо, по-птичьи. У Саида оборвалось сердце — сейчас прибегут! — но, к счастью, хозяин, все жены его и родственники спали крепко, — никто не услышал.
— Не кричи, — сказал Саид, — я тебя не ударю. Это — не палка, это мельница; посмотри, она будет вертеться в арыке.
Он опустил мельницу в воду, и колесо сейчас же завертелось, все быстрее, быстрее, пока частые лопасти его не слились в один зыбкий круг. Хозяйский сын никогда не видел такого чуда. Лопасти били по воде, вздымая гладкий стеклянный бугор, закручивая воронки, которые плыли, нагоняя одна другую, сливались вместе и медленно таяли на спокойном течении. Рахим, подобрав полы халатика, присел на корточки, чтобы лучше видеть удивительную мельницу, но вода вдруг сорвала колесо и понесла к черной дыре под стеной, куда с гулом проваливался арык. Рахим всплеснул руками, заплакал; «Ничего, — крикнул ему Саид (он был уже на заборе). — Ничего, я поймаю! Не плачь!»
Он спрыгнул в горячую пушистую пыль дороги, помчался в обход, чтобы перехватить колесо у виноградника, всполошил собак, дремавших в тени, разогнал всех кур и меньше чем через минуту вернулся обратно, запыхавшийся, мокрый до пояса.
— Поймал! — еще издали с торжеством крикнул он. И тогда Рахим в первый раз улыбнулся. Саид послал его в комнату за гвоздиком и веревочкой; вдвоем они прочно укрепили колесо на полке, и снова завертелась мельница, блестя под солнцем мокрыми лопастями.
С тех пор они ежедневно сходились вместе в жаркие послеобеденные часы всеобщего сна. Саид уводил Рахима с накаленного каменного двора в свои просторные владения — в поля, в сады, на главный арык. Там у Саида было большое хозяйство: птичьи гнезда в кустах, кротовьи норы в земле, ежиный дом в дупле ивы, что стояла на самом выходе из кишлака. Еж был старый, большой и сердитый, а мальчики дразнили его, стуча камнями по дереву, выволакивали из дупла, купали в арыке, потом в пыли и, натешившись вдоволь, всякий раз бережно укладывали его обратно в дупло. Но странное дело, еж никак не хотел переселиться в другое место, куда-нибудь подальше от озорников; так и жил своем дупле, подвергаясь каждый день беспокойствам и опасности утонуть, если мальчики не досмотрят и течение утащит его к водосбросу. Потом мальчики бежали на мельницу; там встречал их мельник Азиз и, преисполненный почтения к хозяйскому сыну, поил его, а заодно и Саида, терпким зеленым чаем и тут же на углях пек лепешку из свежей муки, взятой прямо под жерновом. Через прохладный пахучий сумрак мельницы наискось текла широкая ровная полоса пыльного света, гулко и полно шумела внизу вода, жернова ходили весело, плавно, с гудом. На мельнице всегда ютилось множество горлинок, они, поминутно пересекая полосу света, с шелковым шелестом крыльев перелетали с места на место, ворковали все разом — некоторые громко, некоторые затаенно, и казалось от этого, что над крышей, так же как и внизу, беспрерывно поет вода, — светлый ручей на мелкой солнечной гальке...
