Николай Корсунов - Мы не прощаемся
— Вам неясно? — отец Иоанн расстегнул пуговицы пальто, сел посвободнее. — Поп — дефицитный человек, как запасная часть к электробритве, на него всегда спрос.
С отцом Иоанном простились мирно: его попугали судом, он пообещал прекратить свои действия и вскоре уехать. Но поскольку миряне все равно не будут оставлять его в покое, он, уходя из правления, с тончайшей улыбочкой попросил Заколова написать для него объявление: «Священник не принимает. Закрыт на учет». Сказал, что у товарища, простите, у гражданина Заколова очень красивыми получаются объявления и лозунги. После ухода священника Савичев хохотал, Грачев улыбался и потирал подбородок, а Заколов вздергивал головой, как норовистый конь.
Ирина поднялась. Она не скрывала негодования. Грачев перестал улыбаться и заверил, что если на священника поступит еще хотя бы один сигнал, то он будет привлечен к ответственности. А вообще-то, сказал Грачев, молодежи надо активизировать силы против религиозных влияний, надо быть воинствующими атеистами. Репрессивные меры через милицию, заметил он, это не лучший способ борьбы с церковниками, у нас, мол, свобода вероисповедования, хотя церковь и отделена от государства...
Снегопад прекратился. Низкие тучи уходили к горизонту, напоминая неряшливых ощипанных птиц.
Кто видел в этот час Ирину, идущую по улице к амбулатории, наверняка догадался по нервной строчке ее шагов, что она не в настроении. Ирина ждала крутых, решительных мер, а тут — мирное, почти дружеское собеседование. Это — воинствующий атеизм?! Она — за порог, а они — снова о животноводстве. Поп калечит души, окунает младенцев в какую-то лохань... Разве можно быть равнодушным!
Дома ждала Фокеевна. Таинственно шепнула раздевавшейся Ирине:
— Тебе, дочка, посылка. Базыл привез с Койбогара.
И подала картонную коробку, перевязанную шпагатом. Она была очень легка. «Опять что-нибудь выдумал!» — Ирина с опаской развязывала узел и невольно улыбалась. На прошлой неделе Андрей вот так же передал коробку из-под печенья, набитую бумажными свертками. Сколько ни разворачивали их — все были пустые. И вдруг — фырр! Будто воробей из рук вырвался. Ирина вскрикнула и выронила сверток, а Фокеевна часто-часто закрестилась: «Господи исусе! Господи исусе!..» Оказалось — на стальной проволочке, подобно луку, была натянута резина с большой пуговицей посередине. Андрей накрутил ее и завернул в газету. А когда Ирина развернула, резинка, стремительно раскручиваясь, издала пуговицей громкий пугающий треск.
Побаиваясь очередного подвоха, Василиса Фокеевна следила за руками Ирины из-за ее плеча. Коробка была с ватой. Поверх нее лежал тетрадный лист, и на нем было четко выведено красным карандашом: «Осторожно — сердце! Не кантовать!» Фокеевна вздохнула за спиной:
— Вечно он с шуткой, пострели его в бок, вечно!
Только в середине ваты Ирина обнаружила треугольник письма, заштрихованный тем же красным карандашом. Он и должен был, видимо, изображать сердце, тем более, что сверху чернилами было написано:
«Ключ в Ваших руках».
А минутой позже Ирина, скрывшись в своей комнатке, читала письмо: туманно и очень длинно Андрей объяснялся ей в своих чувствах.
В прошлый раз Ирина приняла посылку Андрея за его очередной розыгрыш. Недаром потом в письме Игорю написала:
«Мне кажется, здесь удивительно своеобразный народ. Тут очень любят шутку, розыгрыш, острое словцо. Мне очень, очень нравятся забродинцы...»
А сейчас... Она не знала, что думать. Хорошо бы посоветоваться с кем-нибудь, ну хотя бы с Маратом Николаевичем. Но ведь он говорил уже, что Андрей — замечательный парень. А какой сам он, Лаврушин? Испачканной о землю пятерней — ширк по торчащим волосам! Тылом ладоней без стеснения — увлечен, не замечает — поддернет брюки и — о своих опытах, о тысячепудовых урожаях... Но в лугах под дождем читал стихи. Две строчки запомнились:
Мелькнул, как сон, как детства след,Кораблик белый из бумаги...
На коленях, обтянутых штапельным платьем, лежало письмо Андрея, заштрихованное красным карандашом. Ирина положила его под подушку. У всех — свое: у Лаврушина — опыты, у Андрея — овцы, у нее — врачевание и, будь он неладен, священник... Что ответить Андрею? А если он опять разыгрывает? Возьмет и скажет потом: «Я пошутил, извините». Лучше уж... будто никакого письма не получала.
И почудилось, что увидела, как обидчиво сдвинулись его короткие, с курчавинкой брови, как резко откинул он со лба путаные полукольца чуба, обнажив белую, не взятую загаром кожу. И захотелось спросить: а что же у тебя с Граней? От ворот — поворот? Она — к священнику, а ты — ко мне? Благодарна за честь и внимание!..
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1Ночевали у знакомого Базылу казаха, жившего на краю небольшого поселка. За вчерашний день прошли сорок километров, впереди — еще шестьдесят. Ночью по очереди с Базылом дежурили у отдыхающей отары, чтобы волки не напали — кругом степь да пойменные перелески. Для зверя раздолье! Василя не тревожили, пускай спит, его трактор с возом сена не утащат волки.
На рассвете Базыл поднял всех. Встала и хозяйка — напоить гостей горячим чаем перед дорогой.
Василь торопливо выпил две чашки и пошел греть трактор. Базыл с Андреем не спешили: не меньше часа потребуется Василю, чтобы завести застывший трактор.
— Погода нехорошая, — сказал Базыл, схлебывая с блюдца крепкий, на сливках чай. — Просто совсем нехорошая.
— А по-моему, ничего. — Андрей чувствовал ломоту во всех костях после целого дня езды в седле, с непривычки. — Небольшой туманец, мороза почти нет.
— Буран будет. Поясница болит.
«У меня после езды ломит. А у него? Всю жизнь таскал бадьи из колодца, тысячи тысяч бадей. А вообще-то на буран не похоже было, когда я выходил. Нам бы сегодня до райцентра добраться, а там — шапкой докинешь до города».
Через час тронулись. Впереди урчал трактор Василя, желтыми фарами нащупывая в сумраке дорогу. За большими санями с сеном, прицепленными к трактору, шла отара. Сзади ехали верхом на лошадях Базыл и Андрей. Базыл или не выспался, или чем-то озабочен был. Насунув на глаза лисий малахай и спрятав подбородок в овчинный воротник полушубка, он лишь изредка погикивал на отстающих валухов, но в разговоры с Андреем не вступал. Вот он вытащил из кармана ватных брюк табакерку и, обобрав с усов ледышки, стал шумно нюхать тертый табак. Крякал от удовольствия и косил на Андрея заслезившимся глазом. Протянул табакерку:
— Айда, нюхай. Сразу голова чистый становится.
Андрей с улыбкой отказался: в голове у него и так чисто, порядочной мысли не за что зацепиться. Вспомнил, что неделю назад просил у Василя папиросу, а тот спрятал пачку и наставительно сказал: «Малым хлопчикам вредно...» Нарочно, чтобы при Гране унизить. А тогда действительно очень тянуло покурить. Весь тот вечер каким-то бестолковым получился. То и дело думалось о нем. Даже Граня ушла, к Василю ушла...
А потом к кому? Дурацкие мысли лезут... Они вот с Василем здесь, а Граня — там, в Забродном. И вечером к ней придет молодой красивый священник. Это ведь уже ни для кого не секрет...
Доказать бы ей, что и он, Андрей, не тряпка, о которую только ноги вытирать. Почему, собственно, доказывать? Ей, может быть, никаких доказательств не нужно! Ей нужен, наверное, обычный честный труд... А жизнь на Койбогаре течет тем же порядком, как, наверное, и сто, и двести лет назад. Прав Коля Запрометов: что изменилось с приходом Андрея?
Он рукояткой камчи дотронулся до локтя Базыла:
— Дядя Базыл, а что если на Койбогаре держать всех колхозных овец? Здорово, верно? Построили б целый поселок. Кино, электричество, ну и... остальное, как у людей.
— Шибко долго думал? — Базыл с иронической усмешкой смотрел на загоревшегося вдруг помощника. — А пасти где будешь? А сена где возьмешь?
— Привезут! Все равно возят по отарам...
— Э, хрена редкого не слаще, Андрейка!
И Андрей вынужден был согласиться: правда, где пасти, откуда завозить сено? Но к своей идее он потом возвращался много раз, обдумывая ее и так и этак.
Сделали остановку. С воза набросали на снег сена — вволю. Валухи хватали его жадно, давно они не видели такого — ешь до отвалу. Потом, раздувшиеся, ленивые от переедания, стояли, дремотно понурив головы, и их с большим трудом удавалось тронуть с места.
В полдень начал дуть ветер, сырой, промозглый, со стороны Прикаспия. За такими ветрами идут обычно мокрые бураны. Дул сначала встречный, а потом слегка повернул и, срывая с низких туч влажные белые хлопья, взялся сечь сбоку, слева. И отара стала сбиваться с шага, идущие с левой обочины валухи отворачивали от ветра головы, теснили всю отару вправо, в сугробы. Чабаны криками и ударами загоняли животных на дорогу.
