Владимир Тендряков - Апостольская командировка. (Сборник повестей)
— Мы тоже не молчим. Не-ет, не молчим — действуем!
Анна Игнатьевна, должно быть, не решила, чью сторону взять, все время ходит вокруг меня, прислушивается — не проговорюсь ли, за кого я, тогда и она будет знать, каких взглядов держаться.
На последней перемене она ворвалась ко мне в кабинет, красная от возмущения:
— Безобразие творят!
— Кто?
— Коротков подобрал компанию!
— В чем дело?
— Мероприятие срывают! Слушать не хотят! Вы только выйдите, полюбуйтесь…
Выхожу… У стены, где висят декларации, опять столпотворение. В самом центре Саша Коротков, рядом с ним девятиклассники, братья-близнецы Олег и Сергей Зобовы. Олег — лучший во всем районе шахматист, Сергей — без особых увлечений, зато круглый отличник. Олег торжественно держит лист какой-то серой бумаги. Сергей не менее торжественно молчит, а Саша Коротков ораторствует со свирепым лицом:
— А мы не согласны ни с теми, ни с другими! Истина посредине! Да, посредине! Обе стороны ошибаются!.. — Заметил меня, попробовал протолкаться навстречу, застрял в плотной стене любопытствующих малышей. — Анатолий Матвеевич! У нас свой взгляд! Рядом с этим, — он мотнул ершистой головой на декларации, — хотим вывесить свое слово! Почему не разрешают?
— Это же безобразие, Коротков! — строго урезонивает из-за моей спины Анна Игнатьевна.
— Спор с зажимом или свобода мнений?
— Ну-ка, — попросил я.
Десятки рук передают мне через головы широкий лист. На обратной стороне куска старых обоев химическими чернилами вкось и вкривь — новая «декларация».
Мы отказываемся голосовать за тех и за других! Не может быть разделения на «физиков» и «лириков»! В любом деле есть поэзия! В математике, физике, химии ее не меньше, чем в литературе и живописи! Мечта о новом, предчувствие нового, открытие нового — вот поэзия! Истинный физик всегда поэт!! А те «физики», что отрицают лирику, обворовывают сами себя! «Лирики», возражая им, не понимают сути поэзии! Они не «лирики»!!
ГОЛОСУЙТЕ ЗА НАШУ ДЕКЛАРАЦИЮ!!!
— Очень хорошо. Повесьте рядом, — сказал я.
И между двумя декларациями, с такой тщательностью и любовью выполненными лучшим в школе шрифтовиком-художником Леней Корякиным, втиснулась третья, варварски кричащая кривыми буквами, изобилующая восклицательными знаками, — воистину бунтарский документ.
Сторонники этой декларации гордо стали именовать себя «независимыми», а с той и с другой стороны их непочтительно — и, пожалуй, несправедливо — прозвали «болотом».
17
Митингуют в коридорах, на лестницах, во дворе под моим окном. Митинги вспыхивают после уроков в тесной раздевалке. Спорят с таким вдохновенным ожесточением, словно судьбы науки и культуры, судьбы всего необъятного человечества зависят только от них и ни от кого больше.
Самой типичной фигурой становится мятущийся. Какой-нибудь Женя Сысоев из шестого «Б» или Вася Ушаков из пятого «А» — та многоликая серединка, галдящая, носящаяся сломя голову на переменах, извечные «казаки-разбойники», несгибаемые «троечники», — потолкавшись на одном митинге, проникаются неистовой преданностью к «физикам». Ракеты, летящие на Марс, кибернетические машины (шутка ли, сами решают задачи) — «физики» превыше всего! А через пять минут слушают стойкого «лирика», проповедующего: «Гордая наука, шапку долой!..» — и «физики» ниспровергнуты. А тут еще появились такие, кто обвиняет и тех и других. Как устоять против их декларации, нагло занявшей центральное место на стене? Женя Сысоев и Вася Ушаков настраиваются воинственно: «Болото»? А в нос хошь?.. Не «болото» мы, а «независимые»! Однако и эта независимость длится до следующей перемены…
Шумит школа, мечется, сомневается, негодует, утверждает кумиров, ниспровергает их. Противники становятся друзьями, друзья — противниками, мгновенные союзы, расколы, снова союзы — все смешалось в нашем доме.
И в этом вавилонском смешении ходит Тося Лубкова. Она десятиклассница, человек куда более зрелый, чем легкомысленные Жени Сысоевы и Васи Ушаковы. Настороженность, внимание со стороны ребят, которое, верно, чувствовалось после того, как вернулась в школу, теперь ослабло — до нее ли! Тихая, неприметная, словно и не было истории с дневником. Но в стороне ото всех теперь не останешься, невольно будешь прилипать то к одной группе спорщиков, то к другой, пусть мысленно, но будешь возражать.
Весна напирала. Школьный двор стал пестрым. В моем кабинете выставили зимние рамы. И хоть было еще довольно прохладно, но я любил на минутку, другую приоткрыть окно, подставить лицо под влажный сквознячок.
Во время большой перемены прямо под моим окном, у стены, согретой солнышком, ребята обступили Сашу Короткова. Тот развивал свою декларацию: «физики» узколобые, взгляд «лириков» куцый… Словом, нет бога, кроме аллаха, и Магомет пророк его.
И тут я услышал голос Тоси Лубковой:
— Мертвая аксиома — вот твоя позиция!
Общий шум! Разгневанный Сашин баритон вырывается из него:
— Счеты сводишь?
— Нужно мне…
— Тише вы! Пусть объяснит!
— Объясню.
— Тише!
— «Физики» хоть что-то обещают: машины, полеты… «Лирики» говорят о красоте… А ты что обещаешь? Ничего. Голосуйте! Я нашел аксиому! А от твоей аксиомы никому не жарко, не холодно.
Снова шум, крики, полная неразбериха. Я прикрыл окно.
Тося Лубкова спорит не только мысленно. Спорить — значит думать, спорить, значит не только опровергать противников, но и искать единомышленников, спорить — как-то жить в нашем школьном обществе. Одно это уже выбьет закваску Серафимы Колышкиной. Здесь Тосины одногодки, горячность, напористость, желание заглянуть в будущее, там — старушечье умиление, дряхлые, безликие мотивы добра и зла. Сталкиваются два лагеря: молодость и старость, энергия и покой, надежды и отказ от них. Сталкиваются не где-нибудь, а в Тосиной голове, в Тосиной душе. А мы ведь не остановимся на «физиках» и «лириках», дай срок, и наш спор влезет прямо в религию.
Я слишком просто понимал прежде воспитание: вызови к себе ученика, поговори, потолкуй, воздействуй на него своим педагогическим обаянием. Ерунда! Нельзя воспитывать, вырывая человека из коллектива, нужно действовать так, чтоб весь коллектив стал воспитателем! Для каких-то педагогов это, верно, банальная истина, для меня — открытие. После сорока лет работы! Трудился и мало думал над своим трудом.
18
Не было нужды проводить тайное голосование, решили голосовать парадно.
Урны и декларации перенесли в спортзал — он же наш конференц-зал. Для «независимых» урны не оказалось. Один из поклонников Саши Короткова, Лева Кушелев, отыскал в реквизите кружка самодеятельности старый громоздкий барабан с медной позеленевшей тарелкой и продырявленным боком. Когда-то этот барабан был принесен из районного Дома культуры, для того чтобы изображать раскаты грома во время спектакля, да так и остался у нас. Продырявленное место аккуратно обрезали, получилось отверстие, куда можно просунуть руку, барабан водрузили на столик — опускайте голоса, даже вид у такой урны символический, отвечает боевому духу «независимых».
Открывать голосование предложили мне.
Обширный зал набит битком, собралась вся школа от первых классов до десятого. Лица, лица, лица, и в каждом из них я чувствую оживление. Вне всяких календарей и планов у нас сегодня в школе праздник.
— Дорогие друзья! — начал я торжественно. — Мы спорили три дня и спорили бурно. Должно быть, каждый из вас решил — за кого он. Меня могут спросить: что за спор, если мы не пришли к единому мнению? Одни сейчас проголосуют за «физиков», другие — за «лириков», третьи опустят свои голоса в барабан. Но ведь так и должно быть. Представим, что мы думаем одинаково: я, как Саша Коротков, Саша, как Петя, Петя, как Вера, — все на одну колодку, никто никому не сможет подсказать, не от кого ждать смелой мысли или открытия и если весь мир будет состоять из одинаково думающих людей, то можно представить, какой однообразной, тусклой, унылой станет жизнь. То и хорошо, что мы все разные, сошлись, обменялись, возразили друг другу. Наверняка каждый из нас в чем-то стал богаче, как-то шире начал глядеть на мир. Итак, «физики» или «лирики» — поставим точку. Но как в старину восклицали: «Король умер! Да здравствует король!» Так и мы бросим лозунг: «Спор кончен! Да здравствует спор!» Нас ждут другие вопросы. За эти дни мы часто говорили о духовном мире человека, часто приходилось упоминать слово «душа». Почему бы, скажем, нам не поспорить о том: существует ли бессмертие человеческой души?..
Зал недоуменно загудел.
