Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов
— Мне ведь нужны не слова, понимаете, Жамалов?
— Понимаю.
Калбай взял директора за локоть, по-дружески и даже по-братски, и повел его в глубь участка по нетронутым колесами уборочных машин бороздкам.
— Когда райком удумал сдавать по два процента? — довольно фамильярно спросил Калбай.
— Вчера вечером, — не зная, как реагировать на бесцеремонность подчиненного, признался Даулетов.
— Значит, сегодня еще рано. Нынче прибавим половиночку, чтоб видели, как стараемся, и хорош. Опять же на правду похоже. Завтра — один семьдесят — один восемьдесят. Тоже похвально. Ну, а послезавтра — самый раз дать два процента. Нажимов будет доволен, авторитет его поднимется, добился ускорения темпов. И мы молодцами выглядим...
Даулетов слушал болтовню Калбая, возмущаясь и дивясь одновременно. Резонно рассуждал бригадир и знал толк в таких делах, как отношения с райкомом. Психологию Нажимова знал, характерец его. Учителем мог быть Даулетову. Даулетову, специалисту, кандидату наук и вообще знатоку сельскохозяйственного производства. Это удивляло. А возмущало то, что Калбай свою тактику строит на хитрости и, возможно, на подлоге. Откуда возьмет он эти два процента?
— Калбай, — сказал Даулетов, — может, вы и три процента способны дать?
— Три много. Не поверит Нажимов. Никто не поверит. Ни одно хозяйство не собирает столько хлопка в день.
— Ну, а если поверят?
— Если поверят, дам три!
— А где возьмете?
— Э-э, Жаксылык Даулетович, тайна пусть останется тайной.
— Сержанову тайна известна?
— Ха, он сам ее изобрел. Насчет тайн Ержан-ага великий мастер.
— А под суд не попадем с таким изобретением?
— Зачем, Жаксылык Даулетович? Никакого обмана. — Приглушив голос, Калбай открыл секрет: — На заготпункт сдаем норму, остальное придерживаем на худой день, как говорится.
— И много придержали?
— Есть кое-что... У меня две дневные нормы, у других, может, и больше.
Не знал Даулетов, как отнестись к признанию Калбая. Виноват вроде бы, прячет сырец, предназначенный для сдачи государству, сведения подает в плановый отдел и бухгалтерию неточные. Тут легко пойти и на злоупотребления. Слышал Даулетов, что некоторые колхозы продают излишки урожая соседним хозяйствам, недобравшим норму. За большие деньги продают. Но и то правда, что хитрит Калбай по необходимости. Как Нажимов командует, так Жамалов и работает.
— Где прячете хлопок? — спокойно, чтобы не вызвать подозрения бригадира, спросил Даулетов.
— Есть местечко.
Дознаваться, где прячет и как прячет хлопок Калбай, не захотел Даулетов. Да и не надо было этого делать. В конце концов, оперативная смекалка необходима, мало ли неожиданностей поджидает земледельца — дождь, буря, падет темп сбора, сорвется график, тут запас и выручит.
— Ладно, — сказал Даулетов. — А почему не даете Султану убирать этот участок?
Калбай ждал вопроса и давно приготовил на него ответ:
— Для ручного сбора оставил.
Невероятное творилось в «Жаналыке». То, что принято называть черным, называлось белым, белое — черным. Птицы плавали по дну, рыбы в небесах летали, деревья росли корнями вверх.
— Руками можно собирать в другом месте, — попытался Даулетов объяснить бригадиру принцип распределения сил на уборке. — Руки понадобятся на подборе, после прохода техники. Или это неизвестно?
— Известно, Жаксылык Даулетович! Так и будет...
— Тогда зачем держите машину в простое?
Тень разочарования легла на лицо Калбая. Недогадлив директор. Просто туп. Элементарных вещей не понимает, а еще пытается поучать.
— Султан пойдет на тот край карты. Там пореже хлопчатник.
— А это поле — руками?
— Почему руками? Тоже машиной.
— Вы же сказали, что оставили под ручной сбор.
Калбай усмехнулся снисходительно: туп все-таки директор.
— Так только говорится — ручной сбор, Жаксылык Даулетович. Через недельку, а то и раньше Нажимов потребует, чтобы все взрослое и невзрослое население вышло в поле. Решающий момент борьбы за урожай. Жен наших, сестер, дочерей придется выгнать из дому. Фартук в руки — и пошли. Знакомо вам это?
Даулетов знал, конечно, о мобилизации всего трудового населения на уборку.
— Погоним, если нужда прижмет.
— Ой-бой! Наивный вы человек, Жаксылык Даулетович!
Наглел Калбай. Немалого труда стоило Даулетову сдерживать себя. А хотелось резким словом осадить бригадира.
— Наивный ли?
— Дело такое, что собирать хлопок заставят наших родственников. И не только заставят, прикажут сведения подавать, кто сколько собрал и сколько кому заплачено. А сколько выйдет на сбор? Сколько соберут? От силы по десять килограммов. Крик на весь район: «Жена главного агронома вышла в поле с маникюром, вытянула хлопок из одной коробочки, как пуховку из пудреницы». Вот как будет, Жаксылык Даулетович! А мы просто прогоним пару раз комбайн по этому участку, и выгрузим из бункера, будто из фартуков, наших жен и дочерей. Заплатим не по копейке за килограмм, а по десять. На последнем же этапе совхоз платит сборщикам двугривенный за каждый килограмм. Так что та же жена главного агронома получит за не собранные ею девятьсот килограммов девяносто рублей. И еще окажется на Доске почета. И не она одна — весь «Жаналык».
«Потрясающе! — с ужасом думал Даулетов. — Какое-то восхитительное, артистическое мошенничество. С благой целью — порадовать Нажимова, укрепить авторитет хозяйства, получить награду... Тут даже слов нет, способных выразить отношение к этому возвышенному очковтирательству».
А Калбай говорил и говорил, и лукаво-радостная улыбка сияла на его губах. И весь он цвел от сознания своей непогрешимости, своего превосходства над этим неразумным, наивным, недальновидным и неудачливым Даулетовым. Над этим Даулетовым-недотепой.
Склонить бы голову перед Калбаем. Обнять, поблагодарить за совет, сказать: «Калбай, родимый ты мой. До чего же мудр! До чего сведущ! Просветил, вразумил! Спасибо!»
Ничего не сказал директор. Пошел молча к «газику» и уже почти из кабины крикнул: «Все машины в поле!» И уехал.
Калбай обиженно глянул ему вслед:
«Пропащий ты человек, Даулетов... Совсем конченый».
14
