Младшая сестра - Лев Маркович Вайсенберг
Честный, открытый взгляд. Баджи даже растерялась, не находя что ответить.
— Отцу льстило: его дочь станет актрисой, может быть даже знаменитой, — продолжала Мариам. — А я, на свою беду, оказалась слишком послушной дочкой. И вот — расплата.
— На беду! Расплата! Какие страшные слова!
— Баджи-ханум, а ведь еще не поздно все это исправить и осуществить мою мечту.
Мариам замялась, и Баджи поспешила успокоить ее:
— Будь откровенна, можешь мне довериться.
— Я хочу стать педагогом, учительницей в школе. И я уверена, что принесла бы там гораздо больше пользы и людям и самой себе…
— Но ведь для этого нужно иметь соответствующее образование, диплом.
— Я поступлю в педагогический — мне не так уж много лет.
— А как посмотрит на это отец?
— Конечно, он будет против, будет огорчен. Он старался сделать меня счастливой. И вот теперь… Вы, Баджи-ханум, не представляете себе, какой он добрый, как он любит меня… — Голос Мариам дрогнул, на глазах показались слезы.
— Правда, с тех пор как он… подружился с Телли-ханум!..
— А Телли-ханум как к тебе относится?
— Ничего плохого я от нее не видела.
— А хорошего?
— Она ко мне внимательна.
— Как она расценивает твои планы?
— Я с ней не делилась ими. Когда-то она поддерживала желание отца определить меня в театральный. Вряд ли похвалит она меня теперь за уход из театра. Да и не станет она противоречить отцу: он ведь только с виду покорен, а на самом деле верховодит ею… Вот я и решила посоветоваться с вами. Я, по правде говоря, уже приняла решение, но хотела, чтоб вы одобрили его. Как вы скажете, Баджи-ханум, так я и поступлю!
Это означало, что будущее девушки, перед которой только-только открывается жизнь, — в руках Баджи.
— Я подумаю и отвечу тебе, — сказала Баджи на прощанье, ласково поцеловав Мариам…
Хотелось сделать все, чтоб удержать девушку в театре… Если смотреть правде в глаза, нельзя не признать, что большого дарования у нее нет, но актерская искорка, несомненно, есть.
Согласиться с доводами Мариам, одобрить ее решение?.. А годы учебы в театральном институте, а затраченные государственные средства, усилия педагогов и, наконец, хоть и недолгая, быть может, и не очень талантливая, но добросовестная работа в театре? И еще разговоры, что молодая профессиональная актриса с благословения своей преподавательницы покинула сцену? Кто смирится с фактом, что родная сцена, еще и сейчас небогатая актрисами, лишится одной из них?
Быть может, посоветовать Мариам пойти на компромисс: пусть поработает в театре еще два-три сезона, а там время и жизнь все определят?
Да, не так-то просто было дать ответ Мариам! Надо посоветоваться с кем-нибудь из друзей. И, как обычно, Баджи обратилась к Гамиду.
— Я давно присматриваюсь к этой славной девушке, выслушав, задумчиво сказал Гамид. — Скажу откровенно: таланта я в ней не вижу и не в восторге от ее игры.
— Не могут же все актрисы вызывать восторг! Согласись, какая-то искорка в ней все же есть?
— Не искорка должна гореть в душе актера, а костер! И где уверенность, что она разгорится в пламя, а не будет лишь тлеть, чтобы в конце концов погаснуть?
Он видел, что Баджи огорчилась, но тем не менее продолжал:
— Конечно, никто не может с уверенностью предсказать завтрашний день Мариам на сцене. Но если учесть кое-какие «за» и «против», то можно сделать довольно верный вывод.
— Какой же именно?
— Я попытаюсь изложить мою мысль… Человек, избравший тот или иной жизненный путь, должен как бы присягнуть на верность ему. Это, конечно, в полной мере относится и к людям искусства. Вспомни, через какие муки прошла Халима, прежде чем стала такой замечательной актрисой. Вспомни и ее подруг-узбечек, не покидавших сцену даже под угрозой смерти… А как обстоит дело с нашей Мариам? Я рад, конечно, что ее путь не трагичен. Но если она не держится за театр мертвой хваткой, если может жить без него, значит, из этой искорки вряд ли разгорится пламя… Мариам — славная молодая девушка, все в жизни у нее впереди. К чему настойчиво выращивать из нее нечто средненькое? А что, если ее настоящее призвание в другом? Зачем отговаривать девушку от того, что ей больше по душе? Хочу думать, даже уверен, что наша Мариам будет отличной учительницей и дети будут ее любить!
Баджи слушала не перебивая: как ни печально — пожалуй, он нрав.
«Внимание к молодежи»
Баджи сказала свое слово, и Мариам в тот же день подала заявление об уходе из театра. Толково, убедительно изложив причины такого решения, надеясь на поддержку Баджи и Гамида, она могла рассчитывать на понимание и согласие дирекции.
К чему было так спешить — не собиралась же она бросить сцену в середине сезона? Мариам хотела сжечь за собой корабли, чтоб сразу, как только окончится театральный сезон, подать заявление в педагогический институт.
Мовсум Садыхович пылал гневом: сколько усилий затратил он, чтоб выбить из головы Мариам вздорные мечты о работе в школе и уговорить ее пойти в театральный институт. Как гордился он затем своей дочкой: не многим выпадает такая счастливая участь — быть отцом актрисы-азербайджанки. А сколько надежд связывал он с будущим дочки? Заслуженная! Народная! И вот теперь — все идет прахом.
Кто виноват? Если вдуматься, то не так уж виновата сама Мариам — чего можно требовать от неопытной девочки? — как ее наставница, шайтан ее побери! И хотя Мариам отрицает это, — старая баба, видать, побоялась соперничества с молодой талантливой девушкой и посодействовала уходу той из театра! Такова, что ни говори, природа актрис. Вот уж на что Телли доброжелательна к Мариам — и то иной раз чувствуется, что завидует девушке. Но будь он проклят, если происки Баджи пройдут ей безнаказанно!
Мовсум Садыхович снова обратился к Хабибулле — не всегда же будет преследовать бека неудача, а человек он для щекотливых поручений весьма подходящий.
— Когда мы просили вас, Хабибулла-бек, добиться от вашей сватьи, чтоб она помогла Мариам, вы, к сожалению, оказались не на высоте… — Видя, что Хабибулла порывается возразить, Мовсум Садыхович поднял руку: — Не спорьте, не оправдывайтесь! Так уж получилось. Как дипломат вы потерпели поражение. Но может быть, вам не изменит талант журналиста?
— Выскажитесь, Мовсум Садыхович, точнее.
— Я человек не злой, многое могу простить, если поступают дурно со мной лично. Но я никогда никому не прощу, если обиду наносят моей дочке Мариам, которую я люблю больше жизни… Вам
