Земля - Григол Самсонович Чиковани
Он пришел в себя, лишь заслышав треск песка и галечника под ногами. Перед ним было море.
Море было неподвижно, словно небо, и такое же синее. Вдали на небе были разбросаны тонкие и толстые, белые и серебристые облака. Солнечные лучи, остро прорезавшие толщу облаков, четко обрисовывали их контуры золотистой каймой. Тонкая цветастая пелена легла на гладь моря. И то там, то тут пелену эту прорывали черные, лоснящиеся головы дельфинов. Потом из воды стали показываться блестящие горбатые спины и ножницы хвостов. Дельфины согласно и весело играли в свою извечную игру. Плеск воды усилился, море закипело. Перед глазами Важи беспорядочно замелькали, замельтешили хвосты, головы и спины дельфинов.
Дельфины заметили Важу и направились прямо к берегу. Плыли они быстро, целым стадом. Важе показалось, что они с сочувствием смотрят на него и дружелюбно кивают головами. Он впервые видел дельфинов так близко. Нечто человеческое почудилось ему в них. Важа изумился, подошел к кромке воды, ему вдруг захотелось погладить дельфинов по голове.
Дельфины как бы почувствовали Важино желание, развеселились, еще выше стали выпрыгивать из воды, закричали на разные голоса, словно бы разговаривая с Важей.
И Важа успокоился, забылось то слово. Стоял и смотрел на дельфинов.
Вновь раздался бой городских часов.
Дельфины, ныряя, постепенно удалялись от берега и вдруг сразу исчезли. Не слышно уже ни криков, ни плеска воды.
Снова зеркально засверкала поверхность моря. И солнце неуклонно опускалось к ней, оставляя мир и разбрасывая по морю холодные лучи.
Важа шел по берегу. Мокрый песок упруго прогибался под ногами. Вода, выплеснувшаяся на берег, намочила ноги. И ее холод вдруг снова напомнил ему принесенную Серовой весть, и вновь засверлило мозг ненавистное слово. «Неужели Андро не вернется больше? Не вернется к этому морю, к этой земле, изъязвленной болтами и ждущей его помощи?»
Теперь уже совершенно безразлично, какой участок — Чаладидский или Ланчхутский — осушат раньше. Ведь Андро уже не будет с ними. «Нет. Произошла какая-то ошибка, ужасная ошибка. Андро освободят, обязательно освободят».
Под ногами потрескивали песок и галька.
Взволнованный, измученный, с воспаленными от бессонницы глазами ходил взад-вперед по своему кабинету Тариел Карда. Он о чем-то напряженно думал, то и дело затягиваясь папиросой. Неожиданно он резко повернулся к Важе Джапаридзе, сидевшему возле стола заседаний:
— И в такое вот время ты просишь освободить тебя с работы? Оказывается, я напрасно терял время, — продолжил он, как видно, давно уже начатый разговор с Важей. — И все, оказывается, оттого, что, видите ли, тебе тяжело покидать свой участок. Не понимаю, что значит покинуть «мой участок». Не понимаю, что значит «мой» и «чужой» участок?! — Карда устало опустился на стул напротив Важи, вдавил папиросный окурок в пепельницу и в упор посмотрел на Важу. В глаза ему бросилось бледное, напряженное лицо Важи с опухшими красными глазами. Карда догадался, что Важа знает об аресте Андро Гангия, однако он был настолько возбужден, что и не думал щадить Важу: — У коммунистов есть одно общее дело — общее для всех, независимо от занимаемой должности, званий и заслуг. Общее для тебя, меня, Васильева, рабочего, крестьянина.
— Я понимаю, Тариел, — поднял голову Важа.
— Вот и прекрасно, что понимаешь, — сказал Карда и встал. — Я почти слово в слово повторил все то, что говорил вчера на совещании. А ты по-прежнему упрямо настаиваешь на своем.
— Мне вовсе не требуется повторять все сначала. Я понимаю, что негоже делить на «свое» и «чужое», но мне все равно будет тяжело расстаться с Ланчхутским участком. Шутка сказать, я шесть лет отдал ему, целых шесть лет...
— А ты думаешь, другим легко?
— И другим не легко. Всем будет тяжело расставаться — и Васо Брегвадзе, и крестьянам, и рабочим стройки. — Важа помолчал. — А вы случайно не знаете, как себя чувствует Васо Брегвадзе? — спросил Важа и тут же застыдился своего вопроса. Надо было пойти проведать Васо, а не осведомляться о нем У начальника управления.
— Он в очень тяжелом состоянии. У него сотрясение мозга, рука сломана. Васо потерял много крови, ему сделали переливание. — Тариел так сильно переживал беду, приключившуюся с Васо, что говорил сбивчиво, запинаясь.
— Кто дал ему кровь?
— Тот самый парень, ну, за которого невесту не отдают. — Тариел вытащил папиросу из коробки, но не закурил, мял пальцами, пока вконец не искрошил ее. Он бросил папиросу в пепельницу и достал новую.
— Васо ни за что не оставит стройку, — продолжал Карда. — Ни за что, даже если принуждать его. — Карда затянулся.
— Допустим. Но что прикажете мне сказать рабочим и крестьянам, с нетерпением ждущих осушения земель участка, что? — Важа чувствовал, как беспочвенны и шатки были его доводы, высказанные вчера на совещании и сегодня в ответ на рассуждения Карда.
«Неужели мною и впрямь движет одно лишь честолюбие?» — с тревогой и раздражением думал Важа.
— Но ведь и строители Чаладидского участка ждут эту самую землю, и притом с неменьшим нетерпением! — Не докурив папиросу, Тариел вновь вдавил ее в пепельницу. — Ты коммунист, Важа, солдат партии.
— Какое это имеет значение, Тариел? — безвольно произнес Важа.
— То есть как это — какое?! — с изумлением и сурово переспросил начальник управления и пристально посмотрел на Важу, словно желая убедиться, что именно он сказал это. — То, что мы, коммунисты, повсюду, в любых обстоятельствах, остаемся солдатами партии, всегда имело, имеет и будет иметь огромное значение. Надеюсь, тебе не надо разъяснять, что значит быть солдатом?
— Знаю, Тариел, знаю, — устало сказал Важа, не испытывая ни досады, ни горечи от тона Тариела, ведь Карда был прав. — Ну, допустим, как коммунист и солдат партии я здесь останусь...
— Да, как коммунист и солдат партии ты обязан остаться, но этого вовсе недостаточно. Ты должен остаться по убеждению, всем сердцем. Остаться с сознанием того, что это необходимо строительству и народу. Отлично сказал вчера Васильев: основным в поправках Гангия является фактор
