Вечные хлопоты. Книга первая - Евгений Васильевич Кутузов
— Тоже верно, — вздохнув, согласился Малышев. — Решайте, товарищи. В этом деле я не старший, а как все.
Посовещались недолго.
— Чего там! — махнул рукой Веремеев и полез в карман за бумажником.
Грищенко, собрав деньги и билеты, опять исчез. Не было его час или полтора. Вернулся в сопровождении железнодорожного служащего.
— За мной тихо и не все сразу, поодиночке, — шепотом сказал он.
— Не нравится мне это, — поморщился Антипов, обращаясь к Веремееву.
— Теперь нечего рассуждать, — ответил тот. — Всем не нравится, а ехать надо.
Служащий провел всю группу — девять человек по каким-то закоулкам в тупик. Подвел к вагону в середине состава и постучал в окно. Появилась проводница. Пересчитала всех, освещая каждого фонарем, и разрешила заходить в вагон.
Но предупредила:
— Полки покуда занимайте самые верхние. Потом, когда посадка начнется, можете перебираться на средние или на нижние. Сидеть смирно! Громко не разговаривать и ни в коем случае не курить. Огоньки папиросные далеко видать.
Похоже было, что в вагоне уже были и другие пассажиры.
Антипов с Веремеевым расположились рядом.
— Не зря говорится: кому война, а кому мать родна, — зашептал Веремеев, когда проводница ушла к себе в служебное отделение. — По-хорошему ты прав, Михалыч. Накостылять бы по шее этому железнодорожному деятелю и в милицию проводить. Да и Грищенке заодно не мешало бы. А мы вот залезли и довольны. Эх, мать честная!.. На себя смотреть совестно. Ладно, что темно. А чего ты молчишь?..
— Думаю.
— Получается, что думай не думай, а двести рублей и в самом деле не деньги.
— Двести рублей — ерунда, конечно, — сказал Антипов. — А мы вроде как совесть по дешевке продали. Вот и смекаю: неужели и война ничему людей не научила?
— Научила, как видишь! — Веремеев усмехнулся.
— То-то и оно. Ведь выходит, что и мы подлецами оказались. Что говорить, если дело сделано! — Антипов выругался в сердцах, как давно не ругался, и замолчал.
Тихо лежал и Веремеев. Только дышал тяжело.
Они уснули и не слышали, когда поезд подали к перрону, как шла посадка, тоже шумная, беспорядочная, однако не такая дикая, как была в Свердловске, — у вагонов вместе с проводниками стояли военные патрули и милиция: проверяли документы.
А утром за окнами открылась им истерзанная, изглоданная железом, испепеленная огнем земля. Было в этом что-то неестественное, удручающее: голый, до черноты выгоревший лес; на месте станций — развалины; сиротливо торчащие печные трубы, остывшие навсегда; искореженные танки, грузовики, повозки...
— Металла сколько загублено, — проговорил Веремеев с тоской. — Работали, работали, и все, выходит, по боку?..
— Металл переплавим, крепче будет, — отозвался Антипов. — Люди вот, их не оживить...
Помолчали, ошеломленные, подавленные земным разорением, которому ни конца ни краю, и не было оттого радости возвращения, а пугающая тоска живым холодным существом неприятно и мерзко шевелилась в душе.
— С самого начала придется начинать, — сказал Веремеев. — Вторую жизнь будем жить с тобой, а, Михалыч?
— Будем, раз надо.
Чем ближе подъезжали к Ленинграду, тем опустошеннее казалась земля. А прежде-то, до войны, думал Антипов с болью в сердце, на этой земле сеяли хлеб, строили дома, сажали сады, и кто же мог, кто смел подумать, что в одночасье рухнет все и придет долгая страшная ночь — война — и не оставит места для радости, для любви, а люди будут жить одной мыслью, одной только надеждой — выстоять и победить.
Именно: выстоять и победить.
Выстояли!.. Защитили многострадальную русскую землю. Но дорогой ценой, большой кровью оплачено это, и потому особенно радоваться должно всякому пробуждению новой жизни. Хоть и с пепелищ, с землянок начинается она.
Знакомые пошли места: Любань, Тосно, Саблино...
— Здесь мой брат жил, — сказал Веремеев тихо, когда проезжали Поповку. Точнее, бывшую Поповку, потому что сейчас здесь не было ни единого целого дома.
— Это который же, Николай? — спросил Антипов.
— Нет, Александр. Пятеро детей у него было, Михалыч. Осталась в живых одна дочка. Всю семью, гады, сожгли вместе с домом... За то, что Сашка партизанил.
Над холодными, мрачными корпусами Ижорского завода тянулся в светлое еще небо одинокий желтый дымок. И теперь только Антипов до конца осознал, что долго, может быть дольше, чем была война, предстоит лечить ее глубокие раны.
«Хватит ли сил? — спрашивал он себя. — Ведь такое надо поднять из ничего, отстроить!..»
А должно хватить, иначе нельзя. Разве уже не поднимали заново жизнь после гражданской войны?.. Разве плакались и ныли в нелегкие, совсем нелегкие двадцатые и тридцатые годы?.. И разве не вынесли эту войну, хотя временами казалось — зачем лукавить перед собой и перед своею совестью, — что все потеряно невозвратно, кончено все, исчерпаны те огромные силы, какие скоплены были веками русским народом?..
Выдержали, не уронили чести и достоинства! Значит, нашлись силы сверх того, что отпущены людям природой.
— Работенки для нас приготовлено много! — словно откликаясь на мысли Антипова, сказал Веремеев. — И какой работенки, Михалыч!
— А чем больше, тем лучше. Скучать некогда.
— Это ты точно заметил. От скуки нет другого средства, как работа. Собираться пора?
— Я вроде собран, — усмехнулся Антипов.
— Как же будешь?
— Образуется. Не впервой от нуля начинать. Руки-ноги есть, голова на месте, что еще нужно рабочему человеку? Работа! А ее, сам говоришь, много.
— На наш-то век хватит.
— И детям останется, — сказал Антипов.
Под вечер поезд прибыл в Ленинград. Сеялся мелкий дождик, но и он был приятен, потому что ленинградский, свой. А нет большего счастья, чем возвратиться к родной земле, к родному порогу...
ГЛАВА VIII
Галина Ивановна все чаще чувствовала какое-то странное недомогание. Поначалу, еще до отъезда мужа, вовсе нигде не болело, просто быстро уставать стала, едва-едва до обеденного перерыва дотягивала. Потом
