Константин Коничев - Из моей копилки
Второй случай. Антошка Печеник поступил на завод. Работает. Доски таскает, в стопы укладывает. Кормиться в столовке стеснительно. Всегда заказывает два обеда и не хватает. Подвыпивший парень-задира на виду у публики захотел поиздеваться над Антошкой. Дескать, посмотрите люди, каков я! Этого великана не боюсь.
Антошка подносит ложку щей ко рту, задира его подталкивает. Щи разливаются на пиджак Антошки, и так до трех раз. Публика в столовой посмеивается, другие осуждают нехороший поступок пьянчужки. Тот намеревается и четвертый раз толкнуть. Но тут Печеник не вытерпел. Встал, ухватил одной рукой обидчика за шею, другой – за гашник штанов, скрючил его и с места от стола швырнул в закрытые двери. Двери были наполовину фанерные, наполовину стеклянные и открывались насупротив, так что пьяный забияка вылетел сквозь двери в коридор. Взволнованный Антошка сел за стол доедать вторую порцию обеда.
– Вот это да! Как в цирке! – восхитился кто-то из присутствовавших.
Дело завершилось внушением и вычетом из Антошкиной зарплаты за поломанные двери.
Терзаемый угрызениями совести, Антошка переехал с завода в наш город, поступил на службу в пожарную охрану и по совместительству стал еще инструктором физкультуры в летнем саду, на спортивной площадке.
Но вот и третий недобрый случай с Антошкой. В нашем городе испокон молодежь задиристая, драчливая. Шли шестеро пьяненьких ребят. Навстречу им пожарник Антошка возвращается с физкультурных занятий. В руках веревочная лестница с крашеными дощечками ступенек. Шестеро налетают на него, хотят побить ни за что, ни про что, просто так, дабы потом за кружкой пива похвалиться:
– А помните, как мы Антошку-великана искромсали…
Двое из них, прискочив, ударили Антона по голове, двое толкнули в бока. Дальше все получилось не по расписанию. Антон Печеник начал наносить ответные удары веревочной лестницей, ступеньками по головам напавших. Измолотил основательно, кого в кровь, кого в синяки. Милицейский свисток вызвал сражавшихся к перемирию.
Всех доставили в милицию.
Медсестра заливала йодом и перевязывала драчунов.
Антошку Печеника допрашивал лейтенант:
– Расскажите, с чего началось…
Стал Антон рассказывать, нервничая, заплакал.
– Одним махом шестерых побивахом, а он еще плачет! – удивился лейтенант.
– Жаль чудаков, – ответил Печеник. – Нас не трогай, мы не тронем. Они меня разгорячили. Избили бы, если мне не отмахиваться. И лестницу пришлось испортить…
– Да, ни одной ступеньки целой, все в щепки обратил. Силу надо в дело употреблять, – сказал лейтенант и спросил:
– Женат?
– Нет, холост.
– Жениться надо, вот что, товарищ Печеник.
– Да не всякая за меня пойдет. По росту не подобрать.
– Ничего, найдется и маленькая да удаленькая. Мышь конкой не задавишь. Женись, я тебе говорю, и дело заводить не стану. Ступай. А с этими молодцами я побеседую…
Это было в начале войны. С тех пор немало времени прошло. Антон Печеник женился. Взял в жены женщину весомую. Детей уже полдюжины. Мирно живут супруги Печеники. Друг на друга не налюбуются. Он начальник военизированной охраны, она делает детали для телевизоров. Квартира из трех комнат на девятом этаже, за городом свой дачный участок. Овощей на семью восемь человек на год хватает. И все от своих рук. Антошкина сила употреблена на дело. Не беда, что не стал он цирковым борцом. Сила во всяком деле нужна. Трудолюбие – тоже.
64. КАК МОЖНО ОПРОСТОВОЛОСИТЬСЯ
ИЛИ ОСЕНЬЮ тридцатого года, или весной тридцать первого возвращался я из поездки по югу. Использовал отпуск в Крыму, что называется, «дикарем», без путевки, как пришлось. По служебному положению билет полагался литерный, бесплатный, – почему не ездить?..
Из Москвы в Архангельск достал место в мягком вагоне.
Захожу в вагон. Какой-то военный с четырьмя ромбами в петлицах, с ним целая свита-комиссия едет в Архангельск по важным делам.
Мне по секрету кто-то из пассажиров шепнул:
– Этот с ромбами, наверно, сам наркомюст Крыленко, он, говорят, едет на Север жалобы разбирать…
– Пусть едет, добро пожаловать, – ответил я и внимательно посмотрел на военного, стоявшего у раскрытого окна с папиросой, подумал: «Вот ведь человек как человек, а личность историческая – главнокомандующий прапорщик Крыленко! В такой должности он пребывал в первые дни революции на фронте, а теперь главное лицо по вопросам правосудия…»
В пустом купе я занял свое место. Через несколько минут зашли в купе еще два пассажира: один из них, молодой, бравый, с толстым портфелем, сразу забрался на верхнюю полку, сказал:
– Ну и отосплюсь же я теперь!
– До Архангельска тридцать часов езды. Спите себе на здоровье, – сказал ему второй пассажир, располагаясь рядом со мной на нижней полке.
Он выглядел уставшим. Одет в поношенное полупальто-ватник с косыми карманами. На ногах тяжелые спортивные башмаки и солдатские обмотки, каких со времен гражданской войны никто не носил. Я по сравнению с ним выглядел аккуратненьким командирчиком. Во-первых, был я тогда молод, во-вторых, наряден: новенькие хромовые сапожки, саржевый военный костюм, на поясном ремне сбоку в уютной кобуре аккуратненький браунинг. Настроение у меня отличное, и бутылка токайского вина поставлена мною на стол. Жить можно. Дорогой, в пути то есть, знакомиться не обязательно. И так видно, что мы с этим пассажиром друг другу люди не чуждые. Я сбегал к проводнику за посудой, налил себе и нижнему соседу по стакану. Он не отказался. Я выпил и покраснел, а мой сосед-старичок от токайского в лице ничуть не изменился, но от второго стакана категорически отказался.
Не сразу, по малости, разговорились. Я сообщил соседу:
– Говорят, в нашем вагоне сам Крыленко в Архангельск едет. Наверно, это тот, который с ромбами, строгий, подтянутый, и бородка как у Луначарского…
– Вполне возможно, вполне возможно, – согласился со мной сосед.
– Крупная личность! – продолжал я свои сентенция. – Буду считать, что мне подвезло. В одном вагоне с таким человеком еду! Такого человека из истории революционного движения не вычеркнешь. Вошел навечно. Я родился в девятьсот четвертом, а он уже в том году в партии состоял. И Верховный Главнокомандующий, а теперь по судебной линии главный. Большая голова!..
– Да уж не такая большая, – пошутил мой сосед, – наверно, шапку носит не больше пятьдесят восьмого размера…
– Я не в этом смысле говорю. Человек с великолепной биографией!
– Понимаю, понимаю, я в шутку оговорился, – ответил сосед.
Слово за слово, бутылочку токайского я осилил.
Иногда выходил в коридор взглянуть, не курит ли у окна обремененный ромбами Крыленко, не разговаривает ли он с кем-нибудь, хотелось бы и услышать его голос. Но четырехромбовый товарищ переоделся в пижаму и не производил уже на меня столь привлекательного впечатления, как это произошло с первого взгляда. Об этом я сказал своему соседу-старичку и добавил, что я запретил бы наркомам в путях-дорогах одеваться в пижамы. Это даже простым смертным не к лицу…
Потом мой сосед разговорился со мной о делах в деревне, происходивших в прошлом году на Вологодчине. В этих делах я вполне был осведомлен и, конечно, постарался рассказать все, что знал.
Приехали в Архангельск.
Все московские представители стали выходить один за другим из вагона. Я не спешил, не торопился и мой сосед в солдатских обмотках шагать на виду у всех по перрону. Так, по крайней мере, я подумал, критически разглядывая его.
Но тут свершилось чудо. В наше купе входят архангельские начальники ГПУ и милиции, и сам первый секретарь крайкома, поздравляют моего соседа с прибытием и говорят:
– Николай Васильевич, пусть вся ваша комиссия не садится на пароход. Там с прибытием поезда всегда толкотня. Мы за вами приехали на специальном катере…
На меня вмиг нашло просветление. И испуг, и еще что-то вроде взгляда назад. Не сказал ли я чего лишнего, не набрехал ли на себя и под себя?..
Крыленко заметил это, улыбнулся и, вежливо прощаясь со мной, сказал:
– Ничего, ничего, все нормально. А мы славно с вами побеседовали. Что называется, бывает и на старуху проруха, а случается и на ловца зверь бежит.
О том, как я опростоволосился и с Крыленко разговаривал о Крыленко и всяких политических разностях, я никому не рассказывал.
Надо же так случиться!
65. БДИТЕЛЬНОЕ ОКО
РАЗУМЕЕТСЯ, печатное слово требует осторожного с ним обращения. Это отлично и твердо знал присланный к нам в Архангельское издательство смоленский товарищ Иосиф Николаевич.
Его утвердили директором, ибо на такую должность в северном крае из местных никого не нашлось. Мало того, что его утвердили, надо было еще и самому утвердиться, не показать ни в чем шаткости, а чтоб во всем была видна со стороны, а главное сверху, деловитость, осмотрительность, бдительность и прочие качества, требуемые на такой должности от руководящего товарища.
