Валентин Овечкин - Собрание сочинений в 3 томах. Том 1
Большой радостью было для Матвея, когда однажды старший машинист подозвал его, дал масленку и велел подлить масла в подшипники. Матвей земли под собой не чуял. А потом у них так и пошло: машинисты стали часто прибегать к его помощи — он и заправлял бак нефтью, и следил за смазкой, и воду подкачивал. При разборке ему давали паклю, заставляли мыть в керосине и вытирать разные части. Последнее было для Матвея самым интересным. Тут он узнавал названия частей и расспрашивал, для чего они приспособлены, проникал глазами и руками в «святая святых» — внутрь двигателя.
Лето и зиму проболтался Матвей на мельнице. Ему пошел четырнадцатый год. Рано возмужавший, он был рослым, плечистым парнем, смахивал на семнадцатилетнего. И вот в этом году счастье улыбнулось наконец ему. Молодого машиниста призвали на военную службу. Место его освободилось. Старик один не мог управляться возле машины, надо было кого-то брать в подручные. Выбор пал на Матвея. Старик давно уже понял, что этот вихрастый и глазастый любознательный парнишка не «тронутый» умом, а просто необычайно увлекшийся техникой. По его совету хозяин мельницы однажды позвал Матвея к себе в контору и предложил ему место ученика в кочегарке.
Отец сначала и слышать не хотел о мельнице. Лишь испробовав на спине Матвея все пригодные для вразумления средства: чересседельник, кнут, палку — причем дело доходило до того, что Матюшку откачивали водой, но на другой день упрямый парень опять убегал на мельницу, — плюнул отец, убедился, что сын испорчен безнадежно, что толку от него дома все равно не будет, и сам пошел к Кругликову договариваться насчет жалованья. Договорились: первый год бесплатно, только харчи хозяйские; начиная со второго года — по три рубля в месяц.
Так стал Матвей «механиком». Теперь уже не крадучись, а с полным правом уходил он рано утром на мельницу и возвращался домой, весь пропахший нефтяной гарью, испачканный мазутом. Познания его с каждым днем расширялись. Учитель ему попался хороший. Не боясь, что вырастит себе «конкурента», старик открывал ему капризы изношенного двигателя, учил слесарному делу. Скоро Матвей уже мог сам и пустить двигатель, и остановить его, знал, когда что нужно подмазать, подкрутить, и машинист, отправляясь в тихий уголок мельницы соснуть на мешках часок-другой, со спокойной душой оставлял на Матвея кочегарку. Это были для парня часы полного торжества… Вот он уже почти и машинист. Сам, один на один, стоит перед машиной, никто ему ничего не указывает и не подсказывает — все тут подчинено его воле, от него зависит убавить ходу маховикам или прибавить так, что затрясется даже фундамент двигателя и мирошники прибегут в кочегарку ругаться — побьешь арматуру! Самый старший, самый главный сейчас на мельнице среди множества станков, трансмиссий, шкивов — он, Матвей. Пожелай он — все остановится, все замрет, и опять по его воле все может ожить, завертеться, загрохотать. Да, машинист! Вот оно — желанное!..
Но недолго длилось его счастье. Дряхлый «Урсус» совсем состарился. Матвей не поработал учеником и года, не дотянул до первой получки. Однажды зимою двигатель забастовал, не захотел больше утруждать свои больные скрепленные множеством хомутов и подтяжек суставы и на все усилия машиниста и Матвея, раскачивавших маховики, давал лишь слабые толчки назад и плевался черной нефтью. Стали разбирать его, чтоб найти «причину», и обнаружили, между прочим, что цилиндр дал небольшую, еле заметную для глаза трещину, а зазор между поршнем и стенками цилиндра — «хоть собаку тащи», и нет смысла отливать другой поршень — цилиндр не годится. Все не годится.
Мельница закрылась. Хозяин рассчитал рабочих. Двигатель разобрали и на четырех санях отвезли в город, на склад железного лома. Матвей шел следом за санями, как за покойником, до самого ветряка на выгоне и размазывал рукавом по щекам слезы…
До весны Матвей промаялся дома, а весною сбежал. Прослышал он, что в кунцевской экономии, за восемьдесят верст до станицы, есть у пана автомобиль, такой, как заезжал однажды к ним. Там же, говорили, есть маслобойка с нефтяным мотором и еще одна редкостная машина — локомобиль-самоход, приспособленный для пахоты, движется сам по полю и десять плугов за собой тянет. Взял Матвей в узелок хлеба, вареной картошки и пошел в Кунцево. Но там ему не повезло. Механик самой интересной машины — автомобиля, надутый щеголь, державшийся наособицу среди панских батраков, ходивший в зеленой фуражке с каким-то гербом и белых перчатках, сказал, что помощники ему не нужны, как-нибудь и сам справится, посмеялся над ним — куда ему в шоферы, не его ума дело.
— Если хочешь остаться в экономии — тут вчера свинопас помер, поступай на его место.
Паровой трактор (это был на самом деле не локомобиль-самоход, а настоящий трактор, огромный, неуклюжий, три четверти силы тративший на передвижение самого себя) пан продал лесопромышленникам в Апшеронку для работ на лесопилке, рассчитав, что пахота его обходится слишком дорого. Купцы при Матвее потянули трактор со двора шестью парами волов. Спрашивал он их, не нужен ли будет подручный машиниста. Если бы взяли, пошел бы за трактором на край света. Не взяли. А маслобойка по случаю недорода подсолнуха не работала. Поглядел Матвей в щель пристроенного к маслобойке сарая: двигатель такой же «Урсус», как и тот, что у них был, должно быть, родные братья, на одном заводе сделаны, только помоложе, еще и краска на боках не обгорела…
Домой Матвей не пошел. Сбежал он, не спросясь отца. Решил он идти в город и сам еще попытать счастья. В городе больше всяких машин, и заводы есть, и железная дорога. Отец прождал его неделю и подал на розыск. Вскоре из города пришла в станичное правление бумага: найден такой, Бородуля Матвей, пятнадцати лет, содержится в участке, будет направлен по месту жительства этапным порядком, с очередной партией пересыльных. Полиция подобрала Матвея у железнодорожного депо, где он, не устроившись на работу, лежал, голодный, больной, под огромными стеклянными окнами, за которыми видны были стоявшие на ремонте в депо паровозы, сверкали ослепительные голубые молнии автогенной сварки и слышалась звонкая дробь клепальных молотков.
Вернувшись домой, Матвей с год поработал в хозяйстве. Умер отец, мать вскоре вышла замуж за другого. Отчим не имел уже над Матвеем такой власти, стал парень отбиваться от дома. В молотьбу, лишь только загудели в степи на токах молотилки и засвистали тоненькими голосами, похожими на паровозные гудки, локомобили, ушел Матвей туда и кочегарил у одного машиниста два месяца в качестве добровольного помощника, без всякой платы, за одни харчи, дозволенные хозяином молотилки, из общего батрацкого котла. Вернулся уже осенью, когда кончили молотьбу. Отчим сказал ему: «Где прошлялся лето, туда иди и в зиму кормиться». И Матвей совсем простился с домом, пошел в люди. Место нашлось — нанялся в молотобойцы к одному кузнецу. Силенки хватало, детина вырос — хоть в крючники, под десятипудовые кули. У этого кузнеца он и поселился, прожил у него три года, хорошо изучил кузнечное ремесло, не лишнее для машиниста. Работал он в кузнице зимой и весной, а летом уходил в степь, на молотьбу. Так к двадцати годам стал он самостоятельным мастером — кузнецом, слесарем и машинистом паромолотилок. Сбылась мечта Матвея…
Прежнее детски-наивное восхищение машинами теперь сменилось у него осмысленной любовью к этим лучшим помощникам человека. Сколько молотильщиков с цепами заменяет паровичок! Как ускоряет он молотьбу, самую напряженную работу, когда люди ночей не спят, торопятся убрать до дождей в сухие закрома плоды годового труда! Сколько хлеба сберегает он людям!.. С большим уважением прочитывал Матвей имена, выштампованные на медных дощечках, привинченных к топкам локомобилей и рамам молотилок, — «Генрих Ланц», «Клейтон», «Гаррет», — в простоте душевной принимая их за имена изобретателей, выдумавших эти машины. Не знал он еще, что это просто имена людей, завладевших машинами, имена хозяев всей техники, таких же, как и Кругликов, как кунцевский пан и те кулаки, у которых он работал.
Достигнутое, однако, не совсем удовлетворяло Матвея. Месяц-полтора, самое большее два, при хорошем урожае работал он машинистом, а остальное время и не видел этих своих «Клейтонов» и «Ланцев», запрятанных в сараях владельцев до будущей молотьбы.
Он женился на девушке-сироте, хату себе построил в станице, зажил собственным домом. Зарабатывал Матвей неплохо: хозяева платили ему и деньгами и зерном по уговору — такой-то пуд с умолота. Купил инструмент, кузницу свою открыл. Для жизни хватало, для души хотелось большего. Машины, на которых работал он, стали казаться ему слишком уж простыми, не оставалось в них ничего загадочного, над чем можно было поломать голову… И мысли Матвея опять обратились к городу. Теперь он смог бы там, пожалуй, устроиться — человек взрослый, имеет специальность, да не одну.
