Антонина Коптяева - Товарищ Анна
— Откуда такое, Анна? — сказал Андрей, смягчённый её внезапной горестью.
Она отвела взгляд:
— Мне кажется, ты всегда любил меня слишком спокойно и уверенно, а настоящее чувство у тебя впереди.
— Ну, так встряхни меня! — грустно пошутил Андрей и, обняв её, поцеловал кружево на её груди. — Вот я весь перед тобой. Я же с детства привык к тебе. Тут и любовь, и дружба, и родство. Если бы ты появилась вот так сразу, если бы эти чувства свалились на меня неожиданно, я, наверно, не казался бы спокойным.
— Ой, какая ты нарядная! — восхищённо сказала Маринка, появившись на пороге в ночной рубашке, беленькой и длинной. Она обошла вокруг матери. — Какая ты нарядная! — повторяла она. — Какая у тебя гуля! — и она потрогала кружево на груди Анны.
Анна посадила девочку в кроватку, поправила ей подушку, укутала одеялом. И Анне вдруг не захотелось уходить из дому, но Андрей уже вышел и ожидал её на террасе.
— Похоже на то, что дождь будет, — сказал он. — Я захватил твой плащ.
— Спасибо, дорогой, — ответила Анна, особенно тронутая его необычайной к ней заботливостью.
«Я становлюсь чувствительной, пожалуй, сантиментальной, — думала она, предоставляя Андрею вести себя под руку по темнеющей неровной дорожке. — Или это сказывается возраст? Тороплюсь жить. А у него это внимание, может быть, только чувством виноватости вызвано».
19
В тесовых просторных сенях клубах уже никого не было, но тусклая пелена табачного дыма ещё голубела в них, постепенно редея и рассеиваясь.
— Опоздали, — сказала Анна, прислушиваясь к тому, что происходило в зрительном зале.
Можно было постучать, им открыли бы, но Анне не хотелось этого, она взглянула на Андрея, и он опустил руку. Медленно они прошли в дальний угол фойе.
Андрей поглядел на жену и выжидательно улыбнулся:
— Ну, ты всё ещё недовольна мной?
Анна покачала головой.
— Ты помнишь, как мы с тобой в первый раз были в театре? — напомнила она. — Ты пригласил меня в буфет, а потом у нас не хватило пятидесяти копеек. Ты помнишь? Ты бегал, разыскивал наших студентов, а я сидела за столиком и умирала от стыда: мне тогда казалось, что все знают, почему я сижу так долго.
— Зато ты теперь можешь выбрасывать по пятьдесят тысяч на сумасбродные затеи своего мужа... — не без колкости сказал Андрей.
— Не надо так, — тихо сказала Анна, — у меня совсем другое на сердце, — проговорила она стеснительно, — знаешь... я очень хочу... Подари мне что-нибудь.
— Что же? — спросил он.
— Что-нибудь... Духи, конфеты.
— Обязательно подарю, — пообещал Андрей. Книжный киоск привлёк случайно его внимание пестротой выставленных обложек. — Знаешь, что я подарю тебе? — сказал Андрей, глядя на малиновый шёлковый берет продавщицы.
— Что? — спросила Анна, по-девичьи оживляясь.
— Я подарю тебе сейчас записную книжку. Здесь были очень приличные.
— Хорошо, — промолвила Анна с тем же оживлением, но уже принуждая себя к этому.
— Всё-таки жаль, что опоздали, — сказала она Андрею, занимая своё место во время антракта. — Смотри, как заинтересовались все рабочие!
— Да, — подтвердил Андрей. — Таёжникам, конечно, интересно посмотреть на живых поэтов, а те приехали, как на гастроли, подработать на рабочей аудитории.
— Ну уж и подработать!
— Определённо, — жёстко ответил Андрей, и Анна подумала, что он не только спокойный, но и очень самоуверенный, и ей показалось, что она всегда чувствовала в нём эту самоуверенную сухость, и что именно это всегда беспокоило её.
20
Приезжие поэты не понравились Анне. Она уже столько читала и слышала похожего.
Но несмотря на это и даже именно поэтому она заставила себя выслушать всё, что говорилось со сцены, а потом хлопала ладошами так же долго и добросовестно, как хлопали все, сидевшие вокруг неё.
«Возможно, стихи были лучше, чем показались мне», — подумала она, не доверяя на этот раз своему рассеянному вниманию. Она встала с места и сразу, оттеснённая от Андрея, нерешительно остановилась в людской толчее, образовавшейся двумя течениями: одни устремились в буфет, другие поближе к сцене, где стояло блиставшее чёрным лаком новое пианино.
— Пока соберутся музыканты, я сыграю, — услышала Анна совсем рядом голос Валентины и, обернувшись, увидела, как непринуждённо села та перед инструмент том, как, приподняв край длинного платья, протянула узкие ножки, нащупывая ими педали.
Один из поэтов, высокий, костлявый и нервный, торопливо листал перед нею ноты, тихо переговаривался с ней. Его очень большие руки подчёркивали нескладность всей его фигуры, и Валентина рядом с ним казалась ещё стройнее.
— Я сыграю «Каприз» Рубинштейна, — сказала она после некоторого колебания и, оглянувшись через плечо, поискала кого-то в толпе строгими глазами.
«Почему «Каприз»? — подумала Анна, почти испуганно замечая, как ещё более похорошела Валентина за последнее время, как искрятся её глаза, как пышно лежат над её открытыми висками и лбом крупные завитки волос, подобранные заколками с боков и свободной блестящей волной падающие сзади на полуоткрытые плечи.
Пальцы Валентины коснулись клавишей. У неё были маленькие руки, ей трудно было играть, но мелодия всё разрасталась и разрасталась... и вдруг всё рассыпалось под мощным ударом перезвоном падающих хрустальных колокольчиков.
«Это она о себе!» — думала Анна, мучаясь от своего бессилия перед обаянием этой женщины. Она любила её сейчас за воодушевление, от которого побледнело её лицо.
Андрей стоял неподалёку в толпе. Вещь, исполняемая Валентиной, захватила его. Именно такой музыки он хотел и ждал. Он был взволнован.
В это время Анна взглянула и увидела его. Лицо его поразило её: он точно хотел, но не мог понять, что с ним происходило, да так и забылся с мучительно-напряжённым выражением. Анне показалось, что он даже не слышал музыки. Он неотрывно, не моргая, как прошлый раз Ветлугин, смотрел на Валентину, всю её обнимал одним взглядом и ничего, кроме этих быстрых, сильных и гибких рук, кроме этих сияющих волос, не существовало для него, — так показалось Анне, и она закрыла глаза, потрясённая страхом и страданием.
«Я уйду, — решила она. — Я не могу находиться здесь дольше». Она отвернулась и медленно, никого не различая, пошла сквозь молчаливо расступавшуюся и снова смыкавшуюся за ней толпу.
21
Мрак охватил её за дверями. Анна постояла на ступеньках и почти бессознательно ступила на песок, где тихо шептал невидимый дождь. Он обрызгал её открытое лицо, смочил плечи, но она не сразу почувствовала это, так горело и ныло у неё в груди. Мокрая ветка зацепилась за её платье. Анна рванулась и почти побежала по дорожке, спотыкаясь, слабо вскрикивая и заслоняясь руками, точно боялась в этом смутном мраке удариться о гудевшие вблизи провода.
Она быстро прошла мимо удивлённой Клавдии, открывшей ей дверь, сердито отмахнулась от её предложения выпить чего-нибудь согревающего. Заболеть? Об этом она думала меньше всего.
Маринка спала. Взглянув на её кроватку, Анна сняла намокшие туфли, стянула платье и с горькой усмешкой, посмотрела на «красивую гулю». Сырое бельё противно холодило тело, и Анна сбрасывала его, обрывая от нетерпения петли и пуговицы. Надев ночную рубашку, она ковриком, чтобы не обращаться к любопытной Клавдии, подтёрла пол, постепенно успокоилась, стала заплетать косу.
«И совсем не надо было уходить домой, — сказал в её душе ясный, холодный голос. — Так хорошо было... приисковый клуб — и такая музыка и чуткое внимание шахтёров, а она, вместо того, чтобы радоваться, сорвалась и убежала, как девчонка.
Анна попробовала даже улыбнуться, но улыбки не вышло. Она легла на спину, выпростала поверх одеяла руки, посмотрела на них. Они были смугловаты, сильны, крупны. Анна вспомнила огромные руки приезжего поэта, такие неуклюжие рядом с прекрасными руками Валентины.
«И я сама помогаю ей во всём! — подумала Анна с отчаянием. — Зачем мне нужно было спешить с перевозкой пианино, ведь я же предчувствовала это!»
Она подумала, что до сих пор не знает наверно, любит ли Андрей музыку и, сразу поняла, что не знает в нём многого. Вот любит же он Маринку, балует её, а для неё, для матери его ребёнка, он не смог придумать в подарок ничего интереснее записной книжки. И как просто он купил её! (Анна вспомнила, как он однажды пристрастился к танцам. Он никого не приглашал больше одного раза за вечер, и было что-то притягивающее и оскорбительное в том, что он, интересный, хорошо танцующий мужчина, не делал различия между красивыми и дурнушками, а перебирал их как будто по необходимости. Почему он так делал, Анна тоже не знала, и она впервые задумалась над тем, откуда в нём эта грубость: от душевной ли чёрствости или от застенчивости самолюбивого, сильного человека).
