Анатолий Черноусов - Повести
Немного поколебавшись, Лина согласилась зайти к нему. А когда она, уже без ботинок и шапочки, с распущенными волосами, удобно уселась в кресле и взяла со столика свежий «Советский экран», Климов, стараясь быть спокойным, запустил свою, неоднократно ранее обкатанную «машину». Замурлыкала из магнитофона «нездешняя» музыка, с кухни потянуло запахом свежесмолотого кофе «Танзания», из холодильника на стол перекочевали бутерброды, фрукты, конфеты, красивая бутылка сухого вина, — словом, опыта в «таких делах» Климову было не занимать. К тому же Климов не мог не заметить, что гостье явно понравился порядок и уют в квартире, что и музыка, и живые цветы произвели должное впечатление…
«Понравилось бы ей вино…» — от этой мысли у него замирало внутри и потели ладони.
Однако именно в этом «пункте» столь прекрасно запущенная «машина» и дала осечку. Пить вино Лина отказалась наотрез. Нет и нет! И как Климов ни убеждал, что выпить после лыж — самое то, что сухое вино — это же стопроцентный виноградный сок! Это же — тьфу — никаких градусов! — как ни рассказывал о технологии приготовления сухого вина, как ни объяснял, что означает слово «сухое», — гостья была непоколебима. Более того, она будто даже рассердилась, будто ушла в себя, глаза сделались неподвижные, а лицо как бы «захлопнулось», посерьезнело, похолодело.
Климов продолжал играть роль гостеприимного хозяина, подливал кофе, пододвигал коробку с конфетами, но внутри у него все кипело: «Нет, кого она все же корчит из себя! И тогда, в мастерских, и вот здесь… Подумаешь, не от мира сего!.. Подумаешь, особое воспитание!.. Зачем тогда поехала на лыжах? Зачем согласилась зайти?..»
— Ну ладно, не сердись, — вслух сказал Климов. — Вина больше предлагать не буду. Но можешь мне сказать — почему даже попробовать не хочешь?..
— Не хочу и все… У нас никто в семье не пьет. Никогда, — сказала Лина с гордостью в голосе.
— И даже папа твой не пьет? Который всегда в командировках, в тайге, в холоде?
— Да, и папа.
Климов чуть было не рассмеялся: «Рассказывай, девочка, сказки кому–нибудь другому, но только не мне!..»
Не рассмеялся Климов, но тем не менее произнес, покачивая головой:
— Не знаю… Но, по–моему, пьет твой папа, и пьет, скорее всего, неразвёденный спирт. С монтажниками со своими. И осуждать его за это… язык ни у кого не повернется. Такие условия, что…
— Нет! Я же знаю!.. — отрезала Зима, и глаза ее враждебно блеснули.
Видя такое, Климов замолчал, хотя абсолютная уверенность Лины в непогрешимости своего папы разозлила его почему–то больше всего. «Папочка, видите ли, у нее ангел!.. Да «ни в жисть“, как говорит Потапыч, не поверю, что такой «таежный волк“ не хлещет спирт! Правильно говорит Колька–столяр, что совсем не пьют только баптисты, которым якобы грешно пить. Это дома, наверное, «папочка“ трезвенник. Перед детьми, перед женой — как же!..»
Они молча и отчужденно спустились вниз, вышли из дома и пошли вдоль улицы; Климов нес на плече Линины лыжи. Постепенно досада в нем стала проходить, и он приобрел способность взглянуть на случившееся как бы со стороны. Теперь несговорчивость Лины не казалась ему таким уж плохим ее свойством, а свои замыслы и поступки в отношении ее не казались такими уж безупречными. Он даже слегка подтрунивал над собой: «Осечка, брат, у тебя вышла… Не на ту напал… Эк она опрокинула твою «стратегию“!..»
В подъезде Лининого дома под лестницей у батареи центрального отопления Климов и Лина задержались; Лина сняла варежки и положила руки на теплые металлические ребра батареи.
— Замерзли? — участливо спросил Климов и, накрыв ее руку своей, стал перебирать ее пальцы. Лина осторожно высвободила руку и, будто вспомнив о чем–то, грустновато улыбнулась.
— Ты о чем? — все так же тихо спросил Климов.
— Да так… Сережку вспомнила… — сказала Лина. — Он никогда не берет меня за руку… Хотя, я знаю, ему очень хочется…
— Это кто такой? — чувствуя внутри сосущий холодок и почти уже зная наперед, что она ответит, спросил Климов.
— Мальчик… Мы с ним вместе учились. С первого по десятый… Он тоже поступал в наш, но провалился… Хотя очень способный…
— Он тоже любит стихи?..
— Да. Конечно.
— И не любит технику?..
— Пожалуй, да.
— И спиртного в рот не берет?
— Никогда!
— Ну а тебя–то он любит? — с некоторым усилием спросил Климов.
— Я уверена… он сейчас сидит и ждет, — она показала куда–то вверх, что означало, видимо: где–то там, наверху, в их квартире сидит этот самый Сережка и упорно дожидается, когда придет его ненаглядная Лина. — Он тебя уже ненавидит. Я ему сказала, что мы идем кататься на лыжах…
«Ах вот почему она была хмурая, когда вышла из автобуса! Мальчик устроил сцену…»
— А ты? — опять с усилием спросил Климов. — Ты его… любишь?
— Он очень нравится папе и маме… — уклончиво ответила Лина.
— Странно как–то получается, — усмехнулся Климов. — Как при царе Горохе… Это ведь в старину родители решали, кого с кем поженить.
— А что, разве сейчас это плохо — слушаться родителей? — с вызовом спросила Лина.
— Да вообще–то, может быть, и неплохо. Но в таком деле… — Климов покачал головой.
— А по–моему, в любом деле, в любом случае слушаться родителей — это хорошо…
— Что ж, — сквозь зубы произнес Климов, — желаю, как говорится, счастливого брака с примерным мальчиком Сережей! — Повернулся и пошел прочь.
Когда уже взялся за дверную скобу, то или услышал, или ему показалось, но за спиной будто прошептал кто: «Ну что ты, Валера!..»
Не оборачиваясь, Климов на всякий случай сказал сердитым и глухим голосом:
— Как бы там ни было, но книжку этого японца ты мне обещала. А обещание надо выполнять. — И дернул на себя дверь.
Сделал десяток шагов и чуть было не повернул назад. Так захотелось повернуть, что ноги затоптались на месте, будто не хотели слушаться. Однако что–то подсказывало ему — нет! Ни в коем случае!
Он обошел вокруг дома раза три, хорошенько запоминая его, будто не дом это был, а крепость, которую предстояло брать, причем брать уже не приступом, а длительной осадой…
«А ты как думал? — спрашивал он себя, направляясь домой. — Ей двадцать лет, а она сидела бы и ждала тебя… Нет, брат, у таких девочек всегда хвост поклонников. За таких надо бороться, таких приходится завоевывать… Это тебе не одинокая, на все согласная холостячка Галя…»
И вдруг ему стало смешно. «Как ты «хлопнул дверью“! — смеялся он над собой. — Сделал этакий театральный жест… — Но в то же самое время краешком сознания проплыла и уверенность, что поступил он тем не менее правильно: — Если тебе твой жест видится смешным, то это вовсе не значит, что и она его восприняла так же. Вряд ли… Она еще не такая испорченная, как ты, она еще многое принимает за чистую монету…»
Придя к себе домой, Климов улегся было на кровать и достал с полки брошюру «Порошковая металлургия»; рассеянно листал брошюру, а сам перебирал в уме события дня. И то в нем росла уверенность: лоб разобью, но эта девочка будет моя! — то он отчетливо ощущал свое бессилие, свое отчаяние — ну, а что ты тут поделаешь? Если дружат они еще со школы, если папе и маме он очень нравится, этот Сережа, что ты поделаешь?..
Климов отбросил брошюру и начал ходить по комнате, жадно затягиваясь сигаретой. «Черт бы тебя побрал! — злился он при воспоминаниях об этом самом Сереже. — И преимущество–то у тебя всего–навсего, поди, в том, что ты еще «со школы“ да папе с мамой угодил, а вот поди ж ты!.. Такую девочку заполучит!..»
Злился Климов, готов был вступить в схватку, но в то же самое время и понимал — с кем «в схватку» — то… И как? И какие шансы на победу?
Никаких. Или почти никаких…
Бесило это покалывание где–то под сердцем, это ощущение занозы…
«Не хватало! — внутренне бушевал Климов. — Не хватало еще, чтоб из–за какой–то девчонки я терял равновесие!.. Терял голову!.. Да плюнь ты, плюнь!..»
Однако вспоминались слова Потапыча, вспоминались стихи той ночью, когда проводил ее, вспоминались сегодняшние лыжи, отряхивание снега, радостная белозубая улыбка, красивые движения скользящей впереди лыжницы, этот шепот: «Ну что ты, Валера!..» — вспоминалось это все, и хотелось отбросить любого, кто встанет на пути…
Но как ни кипел, ни бушевал в тот вечер Климов, как ни злился, ни уговаривал себя плюнуть на это дело, все существо его понимало — «влип». И оставалось Климову одно–единственное — переходить к «длительной осаде»…
V
Как уже было сказано, Климов любил свою работу, любил приобщать своих практикантов к тайнам обработки металла, рассказывать, как из бесформенной болванки получается нужная, полезная вещь. При объяснении он старался говорить просто и точно, рассказывал и одновременно показывал, добивался того, чтобы все поняли, почувствовали, какая бездна интересного заключена в скучном для непосвященных технологическом процессе. Он и всегда делал так, и раньше старался, но теперь, когда среди слушающих его студентов была Полина Зима, Климов, можно сказать, превосходил самого себя. Он заставит ее полюбить технику!..
