Фаина Оржеховская - Всего лишь несколько лет…
Она помнила свое волнение, когда, показала Машу другим педагогам и директору школы, и директор, выслушав Машу, особенно переложение «Лизочка», сказал: «У этого ребенка — крылья». Да, это был удивительный, единственный в школе случай. Мудрено ли, что Елизавета Дмитриевна не захотела расстаться с талантливой девочкой и оставила ее при себе, а не послала в школу для одаренных детей? Кто мог предвидеть близкую войну и все ее бедствия?
Война пришла, и девочка осиротела; нет больше ее доброй, славной матери. Перерыв в три года сильно дает себя знать, и теперь не убедить других, что талант есть, огромный талант, только нужно заботиться о нем, растить, пестовать. Да и с кем говорить? В школе положение Елизаветы Дмитриевны было уже не то, что прежде. Директор пропал без вести на фронте: нынешний, окруженный новыми и почему-то недоброжелательными к Рудневой педагогами, словно испытывал ее. Ослабевшая от лишений, остро чувствующая одиночество в своей холодной, разоренной и занятой комнате, Елизавета Дмитриевна поняла, что ей не удастся устроить судьбу Маши. «Но направлять ее, учить, не выпустить из поля зрения, как сказала эта добродушная толстуха из флигеля, Машина соседка, — это в моих силах, это мой долг». Так говорила себе Руднева, и это решение придало силы ей самой. Единственное, что смущало ее, — это мысль о возможном объяснении с приемными родителями Маши да еще смутное чувство, что эта новая перемена в Машиной жизни какая-то ненастоящая, ненадежная. Слишком скоро все это сделалось.
Глава восьмая
«КУКАРАЧА»
Андрей Ольшанский и Нина шли по улице Горького по правой стороне, где больше всего народу. Этот маршрут выбрала Нина. Она любила бывать с Андреем наедине, но еще больше нравилось ей появляться с ним на людях. На них смотрели с удовольствием, как бы говоря: «Славная парочка!» И это было очень важно для нее, то есть важно, чтобы он это видел.
Он сказал, что собирается в Музей Революции посмотреть какие-то экспонаты. Нина вызвалась пойти с ним: что делать, можно вытерпеть и музей, раз у него такие вкусы.
Они проходили мимо ресторана «Астория». Было видно, как сидят за столиками. Из открытой форточки раздавались звуки джаза, оглушительно громкая, остро-ритмованная песенка «Кукарача». У Нины задрожали плечи. Эта песенка из заграничного фильма удивительно полно выражала настроение Нины. Хорошо бы в ресторане, где большие люстры и разрисованные потолки, танцевать с кем-нибудь посторонним, хорошо одетым, плавно скользя между столиками. И чтобы Андрей, сидя неподалеку, любовался и ревновал.
Она знала, что в «Астории» обеды выдаются по карточкам и танцев еще нет. Но это будет, потому что война кончается.
«Кукарача» осталась позади, но ее раздражающий мотив и припев: «Все равно ты будешь мой» — еще раздавались в ушах. Какой-то встречный юнец чуть не испортил Нине настроение от прогулки, равнодушно и даже насмешливо скользнув по ней взглядом. Вот негодяй! Если Андрей заметил, это ужасно. Она успела перехватить взгляд юнца и заставила себя улыбнуться. Тот обернулся, когда они прошли мимо. Черт с ним! Она его больше не увидит. А если увидит, то не узнает. Ей самой противно, но Андрей должен быть уверен, что она всем нравится.
Она была в ударе, то есть чувствовала себя смелой и злой.
Вот еще один тип, уже знакомый. Где она его встречала? Ну, неважно. Он поклонился, не скрывая восхищения. Молодец! Она расцвела улыбкой.
— Кто это? — сдержанно спросил Андрей.
— Да так, один… Ты его не знаешь.
— Ты ему, кажется, очень обрадовалась?
— Да нет. Тебе показалось.
И очень хорошо, что показалось. Она добивалась этого.
Вот и музей. Интересно, сколько они там пробудут. Но до открытия оставалось еще минут двадцать.
Андрей молчал. Нина всегда изобретала для него пытки ревности. Он не мог не тревожиться, когда она вот так, самодовольно и с загадочным видом, принимала чужое внимание. Ему казалось тогда, что она в любую минуту может ускользнуть от него, исчезнуть. Она и в отроческие годы постоянно внушала ему, что многие почтут за счастье, если она будет дружить с ними и что это счастье ему выпало незаслуженно. Надо заслужить, то есть всегда помнить о ней. Природный юмор мешал ему до конца поверить в это, но приходилось верить, потому что он боялся потерять Нину.
И все же бывали минуты и даже часы, когда он сам хотел разрыва. Но она была хитра и догадлива: как только замечала его отчужденность, становилась ласковой и терпеливой или принималась льстить, порой тонко, а подчас и грубо, словно хотела ошеломить его внезапными ударами, как это делают укротительницы в цирке с их питомцами.
Она была требовательна лишь в одном: в том, что касалось ее самой; в остальном же прощала ему любую ошибку, любой проступок. И Андрей со стыдом сознавал, что именно эта ее снисходительность нужна ему порой и еще сильнее связывает с Ниной.
— Значит, завтра я пойду с тобой? — сказала ома, взглянув на него искоса.
— Нет, лучше не надо: мне будет не по себе.
Назавтра Андрею предстояло испытание: в училище живописи и ваяния было назначено обсуждение работ курса, и в том числе работы Андрея — скульптурного портрета «Молодой Бетховен». Андрей получил отсрочку по мобилизации, и теперь его мучила мысль: если работу примут плохо, значит, ом не оправдал доверия. И самое мучительное было в том, что он не верил в беспристрастность судей: он будет прав, а окажется виноватым. Судить будут, главным образом, студенты, а они его терпеть не могут, хотя и признают его способности.
Лучше было бы все бросить и уйти воевать. Но его руководитель профессор Миткевич (он-то и добился отсрочки для Андрея) не примет никаких объяснений.
— Ты напрасно волнуешься, — сказала Нина, взяв Андрея под руку. — Что они все перед тобой!
— Да я не волнуюсь. Я просто одинок, вот и все.
— Так и должно быть. Художник обязан быть одиноким.
Эту фразу она слыхала от Андрея. И произнесла ее наверняка. Но он вдруг сказал:
— Это скорее несчастье, а вовсе не обязанность.
Опять не угадала. В последнее время что-то трудно с ним становится.
— Не знаю, я только зритель…
«Зритель — это в театре, — быстро думала она, — а как называют тех, кто смотрит картины, статуи — посетители, что ли?»
— …но все, что ты делаешь…
«Создаешь? Лепишь?»
— …всегда было ну прямо-таки на грани гениальности.
«Кажется, слишком? Нет, ничего».
— Вернемся, — сказал Андрей.
«Пусть его коробит, — думала она со злостью, — а я буду повторять: „Гениальный, необыкновенный“… Привыкнет…»
— Все дело в том, как ты ко мне относишься, — сказала она.
«А других дел нет на свете», — подумал он раздраженно и так же раздраженно ответил:
— Ты же знаешь…
Да, она знала. Пройден тот первоначальный этап, когда люди только знакомы. Теперь они влюбленные. Она потратила немало сил, чтобы привести его к этому. Есть тонкие средства, есть более простые и сильные, к ним она тоже прибегала. Главное, чтобы он чувствовал себя всегда хотя бы немного виноватым перед ней и чтобы все окружающие знали, что она — избранница, все решено. Бывая у Ольшанских или принимая Андрея у себя, она подчеркивала свое право на него. И гости переглядывались с хозяевами, давая понять, что они это одобряют. Аделина Тиграновна, мачеха Андрея, покровительствовала Нине, не замечая легкой небрежности со стороны будущей невестки. Но отец Андрея явно не симпатизировал этой дружбе и в разговоре с Андреем подчеркнуто ставил это слово в кавычки.
— Дружат? — переспрашивал он иронически. — В мое время это называлось иначе: «Гуляют». Не слишком интеллигентно, зато более точно и без фарисейства. Ваша дружба — это профанация дружбы. Надо понимать, что к чему. Все это ханжество современное.
— Но разве дружба мешает? — спрашивал Андрей.
— Не мешает. Но ты можешь дружить и с другими девушками, в которых ты нисколько не влюблен. Или теперь это уже не принято — уважение и дружба в прямом и чистом смысле? Только дружить неинтересно. Тогда отчего же вы избегаете слова «роман» или «интрижка»?
— Почему же интрижка? А не любовь?
— Как у вас развивается привычка к патетике. Любовь! Дружба! И все разменные монеты!
Андрей был в какой-то степени согласен с отцом. В самом деле, почему нельзя видеться с девушкой, на которой ты вовсе не помышляешь жениться, но которая близка тебе как друг? У отца были такие друзья-женщины. И теперь еще, встречаясь с ними, отец оживляется, радуется: им хорошо, интересно вместе… Почему же молодым нельзя так дружить? Не то что нельзя, а не принято, вызывает подозрения, даже у педагогов. А вот любовные отношения называют дружбой. Действительно, ханжество.
