Леонид Кокоулин - Колымский котлован. Из записок гидростроителя
Бросился искать тропу. Мечусь по кустам, ружье тяжелое, мешает. Едва напал на тропу. Бегу, спотыкаюсь, падаю. Уже и дорогу не замечаю — сбился. Слезы глаза застят, не вижу, куда ступать. Останавливаюсь, где-то ухает филин. Тайга тоже слушает своим большим ухом. Сучья вроде потрескивают, не медведь ли? Светлячки перемигиваются. Пускаюсь со всех ног — больно хватает за лицо кустарник и рвет рубаху.
Падаю и шарю тропу. Но нет никакой тропы, сквозь ветки просеивается неясный свет луны. Не могу сдержать слезы, подпирает рыдание, вдруг слышу:
— Не бойся, это я, дедушка!
Говорил, что он умеет появляться, где его совсем не ждешь. Хочу ему рассказать про все и не могу. Только бы не увидел слез. Хорошо, что не день.
— Давай, — говорит, — подсоблю нести ружье.
Ну, я, конечно, не дал, что я хлюпик, что ли, сосунок?
Приходим в избу, затопили печь.
Дедушка засветил жировку, и тут я увидел; на столе всякая вкуснятина: и черемша, и вяленая рыба, и грибы, и полная деревянная чашка моих любимых сладких сосулек — затвердевший березовый сок.
Дед сидит напротив меня — словно окуржавел: борода белая. Я чувствую себя самым счастливым человеком.
— А у твоего дедушки были собаки?
— Были. И конь был — очень замечательный конь, настоящий товарищ.
— Расскажи про настоящего.
— Спать пора, давай-ка закрывай глаза.
— А я все равно вижу и дедушку с белой бородой, и зайцев. Вот только ты зря убил как нарисованного козла.
— Спи: рано вставать.
— А зайцев можно приручить? Не кусаются? Если зайцев кормить, привыкнут. Вот увидишь.
Я уже больше не могу, морит сон. Пригрелся в мешке, тепло. Зато в хижине морозяка. И тишина, словно все кругом вымерло. Только вода где-то булькает — или это кажется?
Ночь в тайге кажется короткой, будто только закрыл глаза. А посмотрел на часы — вставать пора.
— Давай кто вперед, дед, — предлагает Андрей.
Вылезаем из мешка, толкаемся, мешаем друг другу. Хватаем: кто ведро, кто чайник и жмем за водой, собаки тоже за нами припускают.
— Я первый, дед! — Андрей уже на бугре.
Мне воздуху не хватает, буксую. Старею.
Завтракаем. Сухари, масло, сахар, чай. Собакам кашу несоленую, чтобы нюх не портился…
Подбрасываю в костер валежину, пусть дымит — веселее. Сами моем посуду. Вместо мочалки Андрей драит кружки куском травы, я споласкиваю и опрокидываю на стол. Посматриваю на небо. Солнце не успело подняться, как спряталось за тучи. Оттого и деревья в инее, будто засахаренные — красиво и все же грустно.
Однажды мы с приятелем шли по городу. Был туман, и деревья тоже в инее были, так он сказал — будто забинтованные стоят. Мне не понравилось, но похоже.
Я набиваю свою пятизарядку 12-го калибра патронами, четыре с картечью в магазин, пятый — дробь два ноля — в ствол. Ветку беру на поводок — топор за пояс. Ветка понимает. Садится на снег, нетерпеливо поводит ушами и смотрит на озеро — куда пойти?
Голец бестолковый, валяется кверху лапами, запутался, грызет поводок, не хочет идти на веревке. Андрей возится с ним.
— Ишь ты, зубы скалит еще, может, пустим так?
— Не годится, надо приучать. Охота — не баловство.
Приказываю щенку сесть, подергиваю за поводок — огрызается. Ну и характер! Глаза никелированные, блестят. Почесал бунтаря за ухом. Успокоился.
Иду маленькими шагами. Ветка бежит рядом, поворачиваюсь. Опять щенок упирается, крутит головой. Андрей тащит его изо всей силы. Вдруг щенок бросается вперед и валит Андрея, тот падает на живот, но поводок не выпускает. Ругается.
Я, не сбавляя шага, поглядываю на пацана. У озера они меня догоняют. Андрей мокрый, шапка за пазухой, от него пар валит, щенок тоже язык вывалил, слюной брызгает.
Из-за тучи продралось солнце, полыхнул огнем снег. На деревьях, кустарниках сгинул иней, и лес сразу словно, обуглился, почернел.
Ветка потягивает носом, прядет ушами.
Меня тоже подмывает сбегать в распадок, во-он в тот, над которым встает синяя дымка изморози.
Да боюсь, увяжется собака за зверем, а ни к чему. Матки ходят с телятами, белка и соболь линяют, только загубишь.
Втыкаю в снег черенком лопату. Стоит она восклицательным знаком, сбрасываю с плеч мешок с продуктами:
— Изучим обстановку, так, что ли, товарищ?
— Изучим, — поддерживает Андрей и, раскинув руки, падает на снег.
— Смотри, не проваливается.
Голец хватает с Андрейки шапку и пускается волчком по насту. Пацан бросается за щенком. Я смотрю на них, и какое-то смутное чувство одолевает меня. Нежности, умиления, что ли.
Мы сейчас на перешейке между двумя озерками. Если посмотреть на них сверху — две тарелки. За озерами длинная, как посадочная полоса, тундра. Здесь гусь потянет, и Славка так предполагал.
Работаю лопатой. Подходит Андрей.
— Нору, дед, роешь?
— Да, скрадки лепить будем.
— Из снега?
— Из снежных кирпичей.
Режем лопатой снежные блоки и укладываем в стенку. Три стенки чуть повыше метра — и скрадок готов.
Устраиваем четыре засадки метров на тридцать друг от друга, и весь перешеек застроен. От скрадка к скрадку ход сообщения, как на передовой. Только ход к блиндажам извилистый, а тут в, одну строчку-линейку.
— А зачем четыре, нас же двое?
— А собак ты разве не считаешь?
— Считаю, — раз, два.
— Ты, наверно, устал?
— Нисколько! Смотри. — Андрей перебегает по снежному коридору из скрадка в скрадок.
— Ну, Андрюха, все гуси наши. Закрой-ка глаза и посиди здесь. И не вертись.
Привязываю собак в скрадке, беру профили гусей из жести и, чтобы не наследить, ползу к озеру. У самого берега выставляю на полочках подрисованные белой краской профили. Расставляю по окружности так, чтобы с какой стороны ни зайдет косяк, все равно видно будет.
Профилей нечетное количество — так принято у охотников, будто для спарки особь имеется. Одного гуся в стороне определяю. С поднятой головой — это вожак. Маскирую, присыпаю сторожки снегом. Чуткая птица гусь и глазастая тоже. Покончив с манками (профилями), возвращаюсь в скрадок. Вырезаю ножом в стенке отверстие.
— Посмотри, Андрюха, — показываю. Андрей припадает к окошечку.
— Прилетели?! Вот здорово!
Поднимаюсь.
— Тише, спугнешь!
Андрей пристально рассматривает, начинает тереть кулаками глаза и, уткнувшись в колени, мотает головой.
— Это снежное сияние насыпало в глаза песку. С ума сошло солнце.
— Верно, сошло.
— Гуси тоже ослепли, не могут лететь, да, дед? — сквозь слезы спрашивает пацан.
— Это не гуси, приманка.
Я подкидываю кверху шапку.
— Видишь, не улетают?
— Как живые, — разочарованно говорит Андрей. — Ну, в точности. Дядя Слава так не умеет, ты фокусник, дед. А зачем заманивать?
— Стрелять будем.
Андрей задумывается, потом, вздохнув, говорит:
— Нехорошо обманывать, по-честному надо, и Талип так бы сказал.
— Не обманывать, а заманивать.
Объясняю. Полчаса рассказываю. Андрей слушает, потом говорит;
— Не все равно?
Вот и возьми его…
— Да ты совсем сморился, как вареный рак. Пошли обед стряпать.
Слово «стряпать» Андрея смешит.
Поднимаемся и бредем. Наст размяк, даже щенка не держит. Снег с водой, как каша с маслом, только сверкает еще сильнее — электросваркой. И на косогоре бурые пятна багульника оживают прямо на глазах.
Андрей совсем идти не может. Уткнув в шапку лицо, садится на пригорке. Я тоже едва терплю.
— Иди сам — я до ночи буду так…
— Эх, Андрюха-горюха, разве в беде друзей покидают? — Сажусь рядом.
— Нет, дед, я же тебя не бросаю, посижу немного.
— Давай завяжем глаза, возьмемся за руки и пойдем, как дед Антон и Андрейка.
Моя выдумка Андрею нравится. Отрываю от подола нижней рубашки две ленты, как на фронте делали. Только не раны, а глаза завязываем. Собак пускаем вперед, никуда не денутся. Ветка несколько раз пыталась сойти со следа, только уши торчат из снега, но больше не прыгает, живот бережет.
Мы тоже по следу. Андрей держится сзади за телогрейку. Падаем. Смеемся сквозь слезы, бредем дальше.
Я пробиваю колею в одну строчку, как бульдозер. Пока добрались, пять раз отдыхали. Укладываю Андрея в постель. Вытряхиваю из чайника заварку. Заворачиваю ее в тряпку и прикладываю к глазам Андрея. Это уже испытанное средство, пробую на себе. Легчает.
Но без очков все равно из хижины не выглянешь. Лежу, маюсь. Ругаю себя. Факт есть факт. Что и придумать, не знаю. Вспомнил. Перцовую достаю, выливаю остатки в кружку. Смотрю через бутылку, жаль, что стекло не цветное. Все равно. Обухом ножа тихонько колочу, чтобы бутылка не разлетелась вдребезги. В самый раз раскололась, выйдет. Заточил острые кромки осколков. Выстрогал деревянную оправу из двух половинок и зажимаю стекляшки — получаются щитки, вроде как у сталеваров.
