Владимир Дудинцев - Белые одежды
— Они давно на этот микротом посматривали…
— В общем, эти эмоции существуют, видимо, у всех. Но у одних чуть-чуть, и человек, осознав, краснеет. А у других определяют лицо, личность. Вот и представьте себе, что появилась такая статья, и по этой статье рак — регулирующая мера со стороны природы. Против угрожающего роста влияния тихих людей зла. Особенно сейчас, когда с религиями покончено. Почему, пишет эта — воображаемая — статья, почему совпадает рост заболеваний раком с убылью религий? Религии удерживали нас — страхом наказания. А сейчас, мол, другой фактор включился. Кто гибнет от рака? — задались ученые. И статистика показала: люди зла. Я не утверждаю, это я такой заход построил. Чтоб удобнее было, как вы говорите, прислушиваться к себе. Допустим, такая появилась статья, и факты ее, имена подписавших ученых — заставляют задуматься. Вопрос уже к вам. Как вы думаете, Елена Владимировна, прочитав это, не станут те, кто хочет жить, ловить себя на дурных, злых намерениях, подавлять их в себе — и притом без промаха? Не случайный гнев, не раздражение от усталости, а настоящую силу зла в себе начнут давить! И будут устанавливать в себе эту напасть с величайшей точностью! Без всякой аппаратуры!
— Я иногда чувствую что-то похожее, — сказала Елена Владимировна задумчиво. — Впрочем, чувствую или нет? В общем, чужого микротома я не желала никогда. Уж вам-то призналась бы. Нет, не желала. А если я что-нибудь по своей завиральной теории… Я не чувствую, ничего, кроме веселья, что мне удалось надуть злого человека. Но вы правы, Вонлярлярские метили на микротом. И им не было жаль Ивана Ильича…
— Я так много над этим думал, что мне хочется иной раз сесть и написать книгу. Я назвал бы ее — «Очки для близорукого добра». Есть у Соловьева «Оправдание добра». Но я не понимаю этого заголовка. Добро в оправдании не нуждается. Его не обвиняют, а бьют, над ним издеваются, к чему оно само, правда, иногда дает повод. Вот добро гонится за злом, совершившим преступление. На пути газон с надписью: «ходить по траве воспрещено». Зло, не задумываясь, бросается через газон. А добро, даже не читая, пускается в обход: нельзя мять траву. И упускает преступника. Добро, Елена Владимировна, сегодня для многих звучит как трусость, вялость, нерешительность, подлое уклонение от обязывающих шагов. Но конечно, все далеко не так. Далеко, далеко не так. Это все — путаница, накрученная тихим злом, чтоб легче было действовать. И ее надо распутать, путаницу.
— Подождите. А если добро бросится через газон и ошибется?
— Мне лучше пострадать от ошибки доброго человека, чем от безошибочного коварства. Настоящий-то добрый осудит, а потом и маяться будет, страдать. Пересмотрит приговор пять раз.
— А вы ведь смыкаетесь с моей завиральной теорией! Хотите, расскажу, как я недавно применила ее на практике?
Парк начал светлеть, в лицо пахнуло теплым осенним полевым духом. Они вышли на простор, как в громадный, тихо и ровно гудящий цех.
— Как сверчки сегодня распелись, — сказала Елена Владимировна. — Может, это у них последняя ночь… Вы не боитесь, что это последняя ночь?
— Я вас не понимаю, — Федор Иванович прижал локтем ее руку.
— Ладно, я сейчас доскажу, мне хочется. Полгода назад я получила пакет. И в этом пакете письмо, а в нем такие важные слова. Высшая аттестационная комиссия извещает, что я лишена кандидатской степени. Ввиду ложности посылок, слабого фундамента, недостаточной разработки, шаткости базы и так далее. Через две недели еще пакет — Иван Ильич получает. И его лишают докторской степени. Такие же доводы. Оба мы получаем, каждый — в свой день рождения! Сволочи — они могут и врать и пакостить. Им все можно! И рак их не берет! Я поехала однажды в Москву и думаю — зайду-ка я в этот ВАК! Захожу. Туда, где хранятся диссертационные дела. Две старушки эти дела хранят. Я начальственным тоном: «Дайте мне папку с таким-то делом». Старушка топ-топ-топ, и смотрю — несет мое дело! Я сразу ищу мотив лишения: как ученица такого-то и таких-то вейсманистов-морганистов, преданных проклятию. Успела сделать выписку. Теперь, говорю, давайте дело Стригалева. Топ-топ-топ — принесли и эту папку. Только пристроилась листать, пришло начальство и меня выгнали. Так что вот… Я нарушила норму.
Они некоторое время шли молча.
— Вот мы говорили с вами… Как же не врать? — Во тьме он увидел, как блеснули ее очки — Елена Владимировна заглянула ему в лицо. — Как же не врать, Федор Иванович! Это же особого рода вранье! Я же оберегаю дело! Если откроют — они все уничтожат и примутся за людей. Я даже не чувствую, что вру…
— В вашем вранье нет кривды. Хорошее слово — кривда.
— Вы думаете, я одна так? У вас, в роде Монтекки, тоже ничего не поймешь. Два года назад — как раз у меня в плане стояло: «Полиплоидия». Еще открыто стояло… И приезжает от вас один доктор. От вашего Касьяна. Я — аспирантка у Посошкова, он мне поручил сравнение прививок и полиплоидов на картофеле. Господи, тогда еще можно было сравнивать! У меня как раз были получены первые удачные результаты с колхицином. Посошков говорит: «Покажите ваши картошки москвичу». Приходит этот доктор ко мне на участок — смотреть. Я говорю, какие растения где. Доктор:
«Да, у вас интересные прививки». Я: «Это же полиплоиды, а не прививки!» Он даже повернулся к растениям спиной: «У вас легкая рука, никогда не видел такого срастания подвоя с привоем». Три раза я заикалась и три раза он повторял свое. Подруга потом мне говорит: «Какой-то прямо ненормальный!» А Посошков вечером разъяснил: «Сейчас, детка, такие времена приближаются. Он вам не доверяет». Вот оно как… Еще два года назад!
Они шли, а в стороне от тропки тянулось что-то темное, похожее на плотный забор. Тропа постепенно подводила их туда, все ближе.
— Вот сюда, — сказала Елена Владимировна и потащила Федора Ивановича к этой протянутой над землей, дышащей теплом темноте. — Сюда идемте, здесь проход. Разрыв…
— Что это?
— Труба. Железная труба.
— Труба, говорите?.. — Федор Иванович протянул руку, коснулся теплой, покатой поверхности. — Труба. — повторил он.
— Они тут проводят что-то. Для воды, наверно, — тихо сказала Елена Владимировна. — Недавно привезли.
Они вошли в широкий разрыв между концами труб. Федор Иванович нащупал край. Труба была широкая — доставала почти до плеч.
— Вот и железная труба… Знаете, Елена Владимировна, Цвях мне как-то говорил, что многих из нас ждет своя железная труба. Попадешь в нее — выхода только два: вперед или назад. Компромиссных решений нет…
Он поставил ногу в темную пустоту, в теплый поющий туннель. Наклонившись, сунул туда голову. Хотел крикнуть что-то дерзкое, но почему-то голос подвел его, сорвался.
— Эй, судьба! — негромко сказал он и ударил кулаком по округлой стенке.
— Бу-бу-бу! — ответил, вибрируя, растревоженный железный хор, и хотя Федор Иванович был начитанным и ученым человеком, способным глядеть в глаза вещам, что-то вроде страха задержало его дыхание.
— Вы очень страшно это сказали, — шепнула около него Елена Владимировна. — Ну-ка, пустите, я тоже хочу крикнуть. — Она оказалась около него в трубе. — Подвиньтесь же, нам здесь обоим места хватит. — Она почти не пригибалась, даже прошла вглубь и там хихикнула. — Чувствуете, как странно я сказала? Нам обоим места хватит! Какая аллегория! Не думаете вы, что нас обоих ждет такая труба? Общая — на двоих…
— Елена Владимировна, мне это иногда так и кажется. Я чувствую, что обстоятельства тащат меня именно сюда. Сам Касьян толкает. Я ведь сегодня должен был уже четвертый день быть в Москве. Уже и командировку отметил.
— А как же наши мушки?
— Обсуждался вопрос. Выпустить их или взять с собой.
— И вы…
— Я предлагал выпустить. Цвях хотел увезти в Москву. Теперь вопрос снят.
— Вот видите, как вы легко… Не закончив эксперимента. Родителей-то пора удалить из пробирки. Не забыли?
— Уже удалил…
— Смотрите. У вас должно получиться менделевское — один к трем.
Они опять медленно шли в ногу по белеющей тропе. Елена Владимировна неуверенно держала его под руку.
— Вот здесь, — вдруг негромко сказала она, — здесь мы с вами расстанемся. — И засмеялась. — Идите дальше сам.
Близко, прямо перед ними желто и мирно светилось небольшое окно деревенского дома.
— Тропа приведет вас к калитке. Справа будет кнопка. Нажмите, и он вас впустит.
— А вы не боитесь идти так домой? Или еще куда…
— Нет, мне близко. И не говорите, что это я проводила вас.
— Я больше не задаю вам вопросов. Я уже привык к таким вашим… поворотам.
— Может быть, когда-нибудь и объясню… Может быть, и скоро. Может быть, и совсем никогда… — она говорила с задумчивыми паузами. — Не пришло еще время. Как вы говорите, нет достоверных и достаточных…
