Борис Бедный - Девчата: Повесть и рассказы
— Ты чего это? — забеспокоился он.
— Знаешь, — доверчиво сказала Тося, — в клубе на танцах ты один, а в лесу совсем другой!
— Какой еще другой? — настороженно спросил Илья, подозревая очередной подвох.
— На человека похожий… Даже смотреть на тебя можно!
— Что ж, смотри, — разрешил Илья, — не жалко.
Катя кашлянула раз, другой, напоминая о вчерашнем их уговоре. Тося насупилась, но виду не подала, что слышит ее. Тогда верная Катя, стойко охраняя Тосю от нее же самой, зашлась в надрывном, прямо-таки чахоточном кашле. Тося сердито взмахнула рукавицей, подтверждая, что сигнал достиг цели.
— Что это с Катериной? — полюбопытствовал Илья.
— Плеврит-аппендицит… Слышь, ты мелких веток не пили, а то… совсем у меня топор заржавеет.
— Ишь ты! — подивился Илья и зашагал к своей бензопиле.
Тося видела, как по дороге он сунул в рот папиросу, которую так и не успел прикурить у костра и чиркнул спичкой. Значит, спички у него были, зачем же он тогда подходил к костру? И все-то он хитрит! Облачко дыма выпорхнуло изо рта Ильи, сизой тенью пробежало по белому стволу березы и воровато нырнуло в густую темень елки.
— Вот тебе и смешанный лес… — пробормотала Тося.
Она подумала, что на старшего брата Илья все-таки не тянет, но сожаления почему-то не почувствовала.
— Все перевоспитываешь? — ехидно спросила Катя, швырнула в костер тяжелую ветку и вдруг запела высоким голосом первой в поселке певуньи:
Хороша я, хороша…
Тося весело подхватила:
Да плохо одета!
Катя погрозила ей кулаком, чтобы Тося не портила неуместным своим весельем старинную грустную песню, и они в лад повели:
Никто замуж не беретДевушку за это…
И другие девчата присоединились к песне, одна лишь Надя работала молча: сильными мужскими ударами отсекала ветки и целыми возами стаскивала их в костер. Мысли ее бродили где-то далеко. Она так яростно рубила сучья, словно вымещала на них злость за обидную свою некрасоту и за всю свою незадавшуюся жизнь. Похоже, и в лесу Надя не избавилась от невеселых дум, которые выжили ее с коммутатора.
Гавриловна в последний раз попробовала варево, сама себе удовлетворенно покивала головой, захлопнула поваренную книгу и затрезвонила топором в буфер, сзывая лесорубов на обед.
— Посмотрим, чем нас сегодня порадуют! — загадал Филя, подставляя миску.
Он хлебнул щей и тут же выплеснул их на снег. И другие лесорубы выплеснули. Сегодняшняя парующая капуста встретилась на снегу со вчерашней замерзшей.
— Опять двадцать пять!
— Тосю назад давайте!
— Только продукты переводит!
— Тоську-у!..
Гавриловна оправдывалась, размахивая поваренной книгой:
— Ничего вы не понимаете! Я по всем правилам варила, как в книге написано: и капусту крупно крошила, и морковку звездочкой резала!
— Вот у вас и получилась морковка с капустой, а у Тоси настоящие щи были, — сказала Вера.
— Это все Сашка с Илюхой надумали, за процентом погнались! — крикнула Катя. — Вернуть надо Кислицу!
Наиболее дальновидные лесорубы вынули из сумок бутылки с молоком. Сашка шепнул Илье:
— Обмишурились мы с тобой.
— Кто ж знал, что она такая незаменимая?
Илья с невольным почтеньем покосился на Тосю, и та вдруг показалась ему красивей, чем он привык считать.
— Ничего, есть можно, — покривила Тося душой, зажмурилась и проглотила ложку щей.
— Да брось ты, Тоська, благородство показывать! — налетела на нее Катя.
Мерзлявый подошел к мастеру Чуркину и, барабаня ложкой по столу, запел ему в лицо:
Подавай расчет, хозяин,Мне работа не мила…
Чуркин пробормотал:
— Дела-а… — и по стародавней своей привычке занес было руку, чтобы почесать в затылке, но Филя, подкравшись сзади, перехватил его руку. — Тебе чего?
— Принимай, мастер, меры! Я чегой-то скучный становлюсь, когда в животе у меня пусто!
Для пользы дела
В кабинете начальника лесопункта за столом сидели Игнат Васильевич и Чуркин. Дементьев стоял у стены и рассматривал схему лесовозных путей. Как всегда, за письменным столом у Игната Васильевича был такой вид, точно он на минуту забежал в кабинет и по ошибке сел на чужое место в ожидании всамделишнего начальника.
— И с замужними я говорил, и с девками, — докладывал Чуркин, — никто не хочет в стряпухи идти. Помнишь, после войны отбою не было, а теперь дефицитная стала профессия. И как мы выкрутимся — ума не приложу…
Вошел Илья, таща за собой упирающуюся Тосю. Игнат Васильевич так живо вскочил, будто в кабинет к нему пожаловал сам председатель совнархоза.
— Вот что, товарищ Кислицына, — бодрым голосом сказал он, услужливо придвигая к Тосе стул, — придется тебе вернуться на кухню.
— И не подумаю! — Тося с непримиримым видом затянула потуже концы платка. — Не имеете такого права!
Игнат Васильевич смущенно крякнул и покосился на Дементьева. Ему хотелось и Тосю поскорей уломать, и перед новым техноруком выказать себя с лучшей стороны, чтобы тот не думал, будто заехал в такую глушь, где в начальниках лесопункта медведи ходят.
— Да ты погоди, не лезь в бутылку, — попытался урезонить он Тосю. — Ты пойми: тебя, девчонку, сколько народу просит. И товарищи по работе, и все мы… Ты уважь нашу просьбу, девушка, уважь!
— Все равно не пойду, — не сдавалась Тося. — Этак вы все гуртом навалитесь, что от меня останется? Я в газету напишу, грамотная!
— Да постой ты, затараторила… Не захочешь — не пойдешь, никто тебя насильно не заставит. Но ты о нашем лесопункте подумай: вчера из-за этой ерунды с питанием ваш участок недодал четырнадцать кубиков, а сегодня уже двадцать два. Если и дальше таким макаром пойдет, мы из-за тебя весь квартальный план завалим… Где-то люди ждут древесины, а мы им — кукиш с маслом. «Почему?» — спросят. «Да вот Тося Кислицына не хочет вам помочь!» Они дом заложили, а достроить нечем. Дорогу в пустыне тянут, а шпал нехватка. В шахту рабочие спустились уголек рубать, а крепежного лесу нету, и получается у шахтеров сплошной перекур с дремотой… И все из-за тебя!
Тося сникла было под тяжким грузом, взваленным на ее плечи, но тут же рассердилась на себя за то, что так легко клюнула на нехитрую удочку Игната Васильевича.
— Вы меня не агитируйте! Я и сама знаю, куда наш лес идет, стенгазету читаю. И почему я одна в ответе? Что я, крайняя?.. Виновата разве я, что у меня щи получаются? Я ведь ни на каких курсах не училась: просто варю и пробую на вкус, солю в меру и луку для заправки не жалею. Так-то каждый сумеет, были бы продукты.
— А вот Гавриловна не сумела! — живо сказал Игнат Васильевич. — Сама видела. Не прибедняйся, Тося, талант у тебя к этому делу!
Тося криво усмехнулась:
— Так уж и талант? Скажете тоже!
— Талант, и самый настоящий! — уверил Тосю начальник лесопункта. — Это все равно как Пушкин: берет чистый лист бумаги и пишет увлекательные стихи: «Роняет лес багряный свой убор» или «Одна в глуши лесов сосновых давно, давно ты ждешь меня…»
Игнат Васильевич победоносно покосился на Дементьева. А Тося сперва сильно удивилась тому, что их начальник, оказывается, так хорошо знает Пушкина. Но тут же она припомнила, что оба стиха были о лесе, и решила, что знать такие стихи, наверно, обязаны все руководящие работники лесной промышленности.
— …А я, к примеру, возьму тот же лист, — Игнат Васильевич для наглядности взял со стола чистый лист бумаги и помахал им в воздухе, — и у меня получится: «Та-ра-ра, выезжали трактора»… Ведь так?
— Вам видней, что там у вас получится, — дипломатично ответила Тося. — Что ж, раз мне щи удаются, так я теперь на всю жизнь к кухне привязана? Из-за этой кулинарии… некоторые думают, что я не только на работе, а и в жизни подсобная…
Тося быстро взглянула на Илью, который, опустив голову, смирно сидел в сторонке и мял в руках пыжиковую свою шапку. К столу подошел Дементьев. Сначала его забавляла та серьезность, с какой грузный начальник пытался убедить маленькую повариху вернуться на кухню, и даже Пушкина себе в подмогу мобилизовал. А потом разговор не на шутку заинтересовал молодого инженера.
— Можно мне? — спросил он у Игната Васильевича и по студенческой привычке даже руку приподнял. — Вы одно поймите, товарищ, Киселева…
— Кислицына я! — самолюбиво перебила его Тося.
— Виноват, товарищ Кислицына, вы одно поймите: дело к тому идет, что скоро мы всех женщин освободим от тяжелой работы в лесу. Что ж вы, одна против всех? Против всей нашей политики в женском вопросе?
Заслышав, что ее обвиняют в таких тяжких прегрешениях, Тося сразу оробела. Она испугалась вдруг, что ее и отсюда попрут, как вытурили из совхоза, и она так и не доведет до конца одной важной перевоспитательной работы.
