Верность - Рустам Шавлиевич Валеев
— Вторая печь, — тянет Лобаев, и под его ладонями поскрипывает стол, — вторая печь варит сталь 5. Время плавки — десять часов пятнадцать минут. Товарищ Дуванов, как, справишься?
Василий Федотович, переглянувшись с Костей, кивает головой:
— Справимся.
Костя вспоминает, как недавно он заменил захворавшего Василия Федотовича и «заморозил» плавку.
Вышел на смену в ночь. В диспетчерской ребята сообщили: Дуванов заболел.
— Тебя, наверно, поставят сталеваром, — сказал Федор.
— Иди к черту! — выкрикнул Костя, ощутив, как загорячело лицо.
Ух! Хоть бы несколько смен отстоять за сталевара. Нет, одну, хотя бы одну! И на раскомандировке он откровенным, жадным, просящим взглядом искал глаза начальника. Тот оглядел подручных Дуванова, остановился на Косте, сказал:
— Ты…
И хотя другие еще не поняли, что хотел сказать начальник смены, Костя понял. Едва закончилась раскомандировка, метнулся к выходу. Сдавал смену старый сталевар Минуллин. Устало моргая припухшими веками, он держал Костю за локоть, медленно говорил:
— Плавка к концу подходит. Тебе выпускать. Смотри!
Минут через десять сталь заурчала. В это время появился мастер, сказал, что из соседних печей выходят плавки и надо подождать, подержать металл в печи, пока освободится канава. Предупредил:
— Не перегревай. Держи на пределе.
Костя убавил газ и стал ждать. И не заметил, как быстро начал выгорать в клокочущем металле марганец, и плавка похолодела. Когда пустили плавку, когда сталь из ковша начали разливать в изложницы, канавщики крикнули обидное, тревожное:
— Холодец!
Через три дня вышел Дуванов и отругал Костю.
— Лучшего своего ученика выбранил Дуванов! — насмешливо сказал тогда сталевар соседней печи.
— Выбранил! А что!.. — вскинулся на него Василий Федотович и незаметно для себя расхвастался. — Ну, кто они были, скажи! Вот хотя бы Костька Жмаев… Мальчишки сопливые. А теперь сталь варят! Волшебники!..
Своего «волшебника» Дуванов любил и говаривал:
— Хватка у тебя моя, Костька!
…Выходя из диспетчерской, Василий Федотович грустновато сказал:
— Принимай печь. А скоро… вообще, парень, самому придется принимать.
Костя остановился, раскрыв рот: как это понять?
— Принимай, говорю, печь! — взъярился вдруг старик.
Гомонили вентиляторы, то глухо и устало, то звонко и свежо вскряхтывало железо, голоса выхлестывались из шумного месива, тягучим гудом гудели печи.
Костя осмотрел печь, проверил работу приборов. Дуванов стоял на площадке, наблюдал, покуривая. Потом шагнул к печи, заглянул в нее, спустив на глаза очки, и обернулся к Косте. Его бровастое, с кругленьким подбородком лицо было недовольно.
— Кого ругать-то: Минуллина или тебя?
— А чего, Василий Федотыч? — встревоженно спросил Костя и, заглянув в печь, потом хлопнув рукавицы оземь, выругал себя:
— Дурак я… не сталевар!.. Принял печь, а столбы не подмазаны.
Вдруг он поднял рукавицы и озорно взглянул на старика.
— А может, еще рано мне печи принимать, Василий Федотыч? В подручных походить, погодите в сталевары выпускать?
— Я тебе погожу! — хмуро погрозился Дуванов. — Поймешь у меня, что такое ответственность!
Он пригладил ладонью расплющенную кепку на голове и махнул рукавицей машинисту завалочной машины: «Начинай завалку!», а сам пошел к пульту управления.
Машина плавно качнулась к завалочному окну, внесла в печь мульду с шихтой и, опрокинув ее, вынула обратно — выхлопнулось полотнище из белого огня и окатило потоком света всех стоящих у печи. Знойным воздухом ожгло лица.
Федор, заслонясь рукавицей от жары, готовил заправочные и пробные ложки, пики, кочережки. Костя подошел к нему.
— Ты женихом сегодня глядишь, — сказал Федор, отирая мокрый от пота лоб. — Понятно: сталеваром через недельку станешь.
— Завидуешь? — простодушно поинтересовался Костя.
— Да нет, — смутился Федор, потом вздохнул: — конечно, завидую. Как друг.
5
Андрей приходил с работы и, сбросив с себя одежду, осторожно клал голову на подушку. Лежал сумрачный, молчаливый. Только однажды спросил уныло:
— Почему я так устаю, Костя?
Глаза у него были тусклые, безразличные.
— Это с непривычки, — сказал Костя, подсаживаясь к нему. — Я тоже здорово уставал. Заправочную ложку еле поднимал. Федор все подтрунивал: «Ты метлу возьми: она полегче»…
Костя рассмеялся. Андрей тоже рассмеялся. Вскочил с койки, отшагал до двери и обратно и хлопнул Костю по плечу.
— Ничего, привыкну и я. Знаешь, давай-ка выберемся куда-нибудь. С девчонками познакомлю.
Он вытряхнул из чемодана клетчатую зеленую кепку и шерстяной красный шарф.
— Тебе. Правда, кепка старая, но еще вполне приличная, модная.
Костя обернул шею красивым мягким шарфом, надел кепку и пальто.
На улице было тепло и, как в праздники, говорно. С закраин высоких крыш срывались сосульки и, стеклянно звякнув, разбивались на тротуарах. В фонарных лучах роились хлопья снега, ложились на плечи и головы прохожих и сразу же таяли.
Парни и девушки прохаживались по проспекту Горького, садились в трамваи, толкались у входа в кинотеатр. Были они нарядны, и все казались красивыми. Навстречу попадались знакомые ребята с подругами, говорили: «Привет!», и в том, как они здоровались, чувствовалась сдержанная лихость или приветливая небрежность.
Они проходили мимо гастронома, и Костя завернул туда, чтобы купить папирос. Когда вышел из магазина, Андрей стоял с двумя девушками и разговаривал.
— Знакомьтесь, — сказал Андрей, когда Костя подошел близко, — мой друг, Константин, сталеваром работает.
Девушки с любопытством поглядели на Костю. Одну из них, высокую, беленькую (она радостными, смелыми глазами глядела на Андрея) звали Ниной, другую — Людмилой.
Андрей взял Нину под руку и пошел с ней вперед, а Костя рядом с Людмилой поплелся за ними.
— Вы такой молоденький, а уже сталевар, — глянула на Костю суженными лучистыми глазами девушка.
— Да нет… мне уже двадцать первый, — поправил ее Костя.
— Двадцать первый?..
Она так обескураживающе удивилась, что Костя неловко, растерянно улыбнулся и полез в карман за папиросой. Закурил. Крошка табака попала в рот, застряла в горле. Костя закашлялся постыдным громким кашлем. «Скажет, мальчишка, курить не умеет!»
Выперхнув крошку, хрипло проговорил:
— Зайдемте во Дворец культуры.
— Давайте лучше погуляем, — предложила Людмила, — я люблю вечерний город. На улицах светло и много людей. И кажется, люди сейчас должны говорить друг другу какие-то добрые слова, должны любить друг друга.
Она помолчала, потом сказала:
— Хорошая у вас должность — сталевар.
«Умная!» — с одобрением подумал о ней Костя, и ему стало радостно, что Людмила с уважением отозвалась о его деле, без которого — он был уверен — трудно было бы ему называться человеком.
Они долго еще ходили по улицам, и Костя рассказывал девушке о городе в степи, о детдоме, о конях, и она слушала и смотрела, смотрела лучистыми глазами…
В общежитие он шел затихшими, опустелыми улицами. Прихлынывал к сердцу талый снежистый воздух, приглушенные звонки последних трамваев, радужное свечение фонарей и… предчувствие чего-то солнечного, кружительно радостного.
6
Свидание
