Львы в соломе - Ильгиз Бариевич Кашафутдинов
— Ну!.. — подбадривающе кивнула она точеным подбородком. — Что дальше?
— Ничего… — оробел Теймураз. — Я ошибся.
— Не-ет, не пойдет, господин наездник, — спокойно сказала Юлия, подчеркнуто оценивая взглядом убранство «люкса». — Вижу, вы меня не за ту принимаете…
Теймураз, глядя на ее окаменевшее прекрасное лицо, опять струсил, но тут же улыбнулся тихо.
— Что же получается, дорогая Юлия, — медленно и с нарочным кавказским акцентом сказал он. — Вы попали не туда, а я вас принял не за ту. Знаете, шутки шутками… Я никого сюда не звал, а если бы позвал, приготовил бы ужин. Вы же певица. А русская поговорка гласит: «Соловья баснями не кормят…» Коль у вас такая невезуха, разрешите хоть как-нибудь скрасить ваше горе…
3
Теймураз, одетый в красную ямскую рубаху, ввел Юлию в шумный зал ресторана. Несмотря на безлюдье, играл оркестр, перед микрофоном плавно извивался, похожий в одежде с металлическим блеском на инопланетянина, молодой грузин.
Юлия уселась за стол, и совсем не замечая Теймураза, подозвавшего официанта, смотрела на эстраду. Она неузнаваемо повзрослела и без всякой радости и волнения с деловитой заинтересованностью глядела на сверкающего, как елочная мишура, певца.
— Мне нельзя засиживаться, — отрешенно сказала Юлия, погружаясь в какую-то долгую думу.
— Из-за артиста этого? — ревниво запереживал Теймураз.
— Нет, нет! — всплеснула она руками. — Не надо о нем больше. Я попросила одну подругу, чтобы посредницей была. У меня ребенок лежал в больнице, я не могла его бросить. Ну, а подружка… Может, он ей не понравился. Может, она ему.
— Ничего не понимаю, — сказал Теймураз.
— А зачем все это тебе? — просто, как если бы была сестрой Теймураза, сказала Юлия. — Не бери в голову… И не заказывай ничего особенного. Мне что-нибудь сладенького, все.
— Он тебя охмурял? — мрачно спросил Теймураз.
— Я с ним в Коктебеле познакомилась. Он сидел в «Элладе», ему понравилось, как я пою. Ну и…
— Что?
— Прислал мне три бутылки шампанского…
— И все?
— Теймураз!..
Он приуныл, закусив нижнюю губу, нетерпеливым жестом позвал официанта. Тот не обратил внимания, и тогда Теймураз стукнул ладонью по столу, и вышло это по-детски капризно, смешно, но Юлия удержалась от улыбки. Она сбоку заглянула ему в лицо, и ей стало покойно при нем, располагающим к себе своей значительностью. Оттого еще больше покоряли его наивность и ревнивое отношение к тому, что касалось только ее. Юлия, чувствуя себя виноватой, потянула за руку Теймураза.
Между тем на эстраду откуда-то выплыла высокая, даже величественная певица. В черном кружевном платье, в пестрой ярмарочной шали, с цыганскими серьгами на кончиках ушей, — можно подумать, прямо с моздокского базара. Теймураз, что-то вспомнив, взволновался и напряженно следил за крашеным ртом певицы, выдавливавшим неразборчивую песню.
Юлия слушала со скорбным вниманием, горько жмурилась, когда певица явно перевирала мелодию, и внезапно украдкой всплакнула.
— Не надо, — сказал Теймураз, взяв ее маленькую ладонь в свою. — Ты же умница.
— Я еще хуже пою, — призналась Юлия, смахнув платочком слезы.
— Давай выпьем за здоровье твоего ребенка! — предложил Теймураз, когда, наконец, официант принес заказ.
— У меня их трое, — улыбнулась Юлия. — Если за каждого по глотку — я упаду.
— Я рад, что познакомился с тобой, — сказал Теймураз. Он уже выпил свою рюмку. — Только не понимаю, зачем поешь, когда сама знаешь, — плохо поешь.
— Се ля ви, — отмахнулась Юлия. — Что ты ловишь меня на словах? Другая бы низачтошеньки не призналась, а я вот… дуреха!
— У тебя муж…
— А, брось, — отрезала она. — Пока я выхаживала свою команду, он в Армении счастье нашел. Проворовался, попал под следствие, приехал, подал на развод. Нам осталась пустая квартира, вся мебель и барахло — ему… — Юлия ласково, как на несмышленыша, посмотрела на Теймураза. — Не захочешь — запоешь. А петь я все же умею.
— Тебе деньги нужны, — задумчиво сказал Теймураз.
— Я хотела откупиться. Дать, что называется, ему на лапу — и пусть катится. Да вот неудача…
— Ты хотела петь в ресторане?
— Ну да, в каком-нибудь кабачке.
Теймураз заметил, что Юлия смотрит на певицу по-детски восхищенным взглядом, казалось, с завистью, Теймураз оторопел. Стало быть, она лишь пококетничала своей бедой, а на самом деле ей льстит положение ресторанной певицы. Неужели и она, Юлия, так вот, как эта холодно-надменная деваха, водит задом влево-вправо и с такой же наигранной страстью шепчет в микрофон, будто выплевывает шелуху от семечек, слова еще одной неразборчивой песни?
Но Юлия, внезапно поморщив лоб, отвернулась от эстрады:
— Не могу больше. Пойдем отсюда…
На улице было тепло и тихо. Шел мелкий дождик. Из сырого сумрака один за другим проступали деревья.
— Каштаны цветут… — сказала Юлия. И вдруг оторвалась от Теймураза, звонко колотя каблуками по асфальту, побежала вперед. Теймураз ничего не видел, кроме ее быстро мелькающих ног, а когда очнулся, она уже стояла шагах в тридцати с сорванной веткой каштана.
Теймураз запоздало бросился в погоню, догнал ее, опять кинувшуюся бежать, и обрадовался, когда поймал. Потом испугался, разжал руки и отстранился, не веря, что все происходящее — явь.
— А как тебя по отчеству? — спросила Юлия.
— Не выговоришь, — шепотом сказал Теймураз. — И вообще я — засекреченный.
— Ой!..
— Ты баловалась когда-нибудь тотализатором?
— Нет. Только слышала. Это вроде спортлото, да?
— Глупая, — ужасаясь, прошептал Теймураз.
А Юлия, словно забыв о нем, глядела в небо, в направлении Машука, плотно черневшего в разломах туч. Она порывисто замерла в ожидании чего-то.
Теймураз Бекешин смотрел на нее изумленно и уважительно. От нее исходила каким-то чудом сбереженная женская сила, и не верилось, что она, девически сдержанная, неправдоподобно красивая, родила троих детей.
— Юлия… — сказал Теймураз, все еще страшась того, что хотел сказать. — Юлия, я тебе могу помочь…
— О чем ты? — вдруг повернула к нему бледное лицо Юлия. — Лучше расскажи, о чем думаешь.
— О лошадях, — сказал Теймураз.
Радуясь близости Юлии, касавшейся его круглым теплым плечом, Теймураз говорил о лошадях и с какой-то нетерпеливой тревогой — о тотализаторе. Он с удовольствием отметил, что глаза у Юлии загораются, она шагает все беспорядочнее. Он с особой резкостью в голосе рассказал и о коварстве Рустама, его дружка-приятеля Ушанги, поймав надменный и презрительный взгляд Юлии, понял, что она прониклась к нему участием. Он вспомнил и о женщине, являющейся в полночь, чтобы загипнотизировать его, но другую, гадалку с моздокского базара, нарочно запамятовал.
Юлия захохотала.
— Ох, страсти!..
— Ну как, будешь играть в тотализатор?..
— Буду… Ну, везет мне… Что ни случай — умора! Знаешь, как я певицей стала? Слушай… Я телефонисткой в межгороде сижу… Кто-то набрал ноль
