Идеалист - Владимир Григорьевич Корнилов
Вот и Зойка в его жизни – неужто случайность? Могла быть, могла не быть?.. Но что-то соединило их? Только ли страсть?..
Горький опыт неудачной семейной жизни уже был у него. Не повторяет ли он безрассудство, которое привело его к Наденьке?
Мысль показалась кощунственной. Алексей Иванович высвободил изпод одеяла руку, осторожно огладил упругие колечки волос Зойки, приткнувшейся к его плечу. Зойка вздохнула каким-то двойным, напряжённым вздохом, как будто перевернула страничку нелёгких сновидений, плотнее прижалась к нему щекой.
«Нет, с Зойкой ошибиться я не мог», - думал Алексей Иванович.
− Мы долго шли друг к другу, даже если случай соединил нас. Вот с Наденькой, действительно все случайность, глупый случай, вырвавший из жизни самые деятельные, самые чистые годы!
Что привело его к Наденьке? Мартовские ли оттепели с набухшими до томящей синевы небесами? Взъерошенные ли воробьи, осатанело чирикающие среди бульварных липовых аллей, в яростных поединках отвоевывающие себе рыжих воробьих? Хитроумные ли старания кузины Ольки, сознавшей за собой право осчастливить сразу и давнюю подругу и до смешного робкого в житейских делах брата?..
Нет, всё было много проще. Наденька заканчивала консерваторию, была в нетерпеливом ожидании замужества, и он, студент Литературного ВУЗа, пусть будущий, но писатель, привиделся ей подходящей парой для её артистической карьеры.
Как теперь он понимал, беду изначально заложили он и в своё супружество: не Наденька вошла в его мир, а он, в наивных представлениях о семейной жизни, слепо затиснул себя в узенький мирок Наденьки, любимым занятием которой было просиживать свободное время на старом продавленном диване, уютно поджав под себя ноги, прижавшись полным плечом к послушному, «жёлтенькому», как называла она его, мальчикумужу. Муж был для неё домашней необходимостью дополнял её жизнь артистки до семейной полноты. То, что Алексей Иванович был «в сраженьях изувечен», - даже как – то импонировало Наденьке, ей нравилось создавать вокруг себя, особенно в театральном мире, ореол благородства и жертвенности.
На пороге замужества, сама Наденька умело развязала сложный узел, который в представлении Алексея Ивановича мог помешать окончательному их сближению.
Он набрался мужества уточнить действительное отношение Наденьки к необычному своему положению. И, однажды. Провожая её от консерватории к дому, постукал палочкой по своим деревянным ногам, в выжидающем молчании глядя на неё. Ни секунды не колеблясь Наденька ответила:
− Хуже, когда у человека вместо головы протез!..
Ответ был неотразим, он по достоинству оценил его, не догадался по наивности и доверчивости, что эта благородная фраза была продумана и предусмотрительно заготовлена. Из Москвы они выехали, предложение поступило Наденьке только из провинциального театра. Жили они теперь на Волге, хотя в большом, но неуютном городе, в крохотной комнатке театрального общежития.
Первое их жильё, расположенное над магазином «Рыба», запомнилось Алексею Ивановичу густым, даже ночью не исчезающим запахом несвежей рыбы и тучами гудящих мух, от которых в летнюю пору не было спасения. Алексей Иванович обедал в столовой, Наденька предпочитала театральный буфет. Ужин готовил Алексей Иванович: жарил на растрескавшейся электрической плитке картошку или наминал в кастрюле пюре, подавал с аккуратно нарезанными ломтиками колбасы. Наденька благосклонно относилась к его стараниям, с любопытством и не без аппетита поглощала приготовленную им еду. Ужин завершали чаем с конфетами или шоколадом. Ощущение сладости она любила, длила удовольствие, отламывая от плитки квадратики, засасывая их в рот через сжатые губы.
Наденька не была расположена ни к чему другому, кроме сцены, спектаклей и аплодисментов. Подняться со старого пружинного матраца, который стоял в углу комнаты прямо на полу и заменял им кровать, она могла только ради развлекательного фильма в ближайшем кинозале или ради бездумного вечера с семейными подругами по театру, с неизбежным «подкидным дурачком», бутылочкой вина и возбуждающими разговорами о театральных интимах. Алексею Ивановичу приходилось выезжать в командировки по предоставленной ему после окончания ВУЗа заметной в области должности. Когда он, возвращался, всегда в пустую комнату, он находил на подоконнике куски зачерствелых булок, смятые обёртки от шоколадных плиток и конфет на постели, под подушками, на маленьком шатком своём столике с книгами и прямо на полу. Неприбранность, неуют, небрежность, которыми встречала его комната, были ему, как нож под сердце.
− А что? – отговаривалась своим густым контральто Наденька, - по твоему, я не должна есть? Я питалась шоколадом!..
Алексей Иванович всё отчётливее сознавал. Что поступился неизмеримо большим ради права на сомнительные радости супружества. Вероятно, можно было что-то поправить в семейных их отношениях. Но Наденька была столь уверена в артистическом своём предназначении и в покорности бывшего при ней мужа, что не желала даже пальчиком шевельнуть, чтобы изменить что-либо к лучшему.
Пять лет верный своей порядочности он по-бурлацки терпеливо тянул на себе безрадостный воз с чуждым ему Наденькиным мирком. Таков уж был он в то время. Он шёл через превратности семейной жизни, как будто наказывая себя доставшимся ему по собственной неразумности унижением. Но где-то уже близок был предел, за которым рождался другой, ничем и никем неудержимый Алексей Иванович, тот Алёшка, который потеряв на войне половину своего тела, мог броситься в Волгу, чтобы или вернуть себе отнятое, или погибнуть.
В один из дней он вдруг остановился, выронил тяжёлые оглобли, сбросил удушающий хомут. Наденька не поверила, удивилась, даже возмутилась, но скоро поняла, что покорный, «жёлтенький» её муж вовсе не жёлтенький. В некоторой даже растерянности она почувствовала неподвластную ей волю и, как это бывает с людьми, умеющими жить интересами только своей стороны, разозлилась.
− Вот, что, милый муженёк, - сказала она с запоздалой мстительностью. – Развод ты получишь только в том случае, если переведёшь меня в Москву. Пропишешь и устроишь на работу в Большой театр и добавила насмешливо: - Вот так, «жёлтенький»!..
Неожиданная встреча с Зойкой на берегу Волги, в страшенную, от Жигулёвских гор налетевшую бурю, разметала выстраданную осторожность и готовность к иной, умудрённой горьким опытом жизни. Зойка вскочила в его лодку, словно занесённая бешеным порывом ветра, упала перед ним на колени, охватила радостными руками, тыкаясь пуговкой носа ему в грудь, захлёбываясь в словах, лепетала:
− Алёша, Алёша, где ж так долго ты был? Столько тоскливых годочков и все без тебя! А вот верила, верила! Верила, что увижу, вот так, прижмусь!.. – Зойка смотрела снизу вверх на оглушённого невероятной встречей,
