Зултурган — трава степная - Алексей Балдуевич Бадмаев
Когда готовилась эта операция, Вадим спросил Бориса:
— Ты ведь рискуешь угодить под арест со мною вместе… Не боишься?
— Не считай меня за мальчишку! — с обидой заговорил тот. — Здесь все продумано: расчет на вмешательство отца… Да и кто всерьез примет сына Николая Павловича за революционера? Сочтут за баловство, только и всего.
Вадим просидел в камышах у полузатопленной лодки до глубокой ночи. Борис не появился.
И тогда Вадим, изрядно помучившись сомнениями, поддавшись чувству товарищеского долга, решил вернуться в город. Он знал дом, где останавливался Николай Павлович, знал он от Бориса и о том, что именно сегодня старший Жидков должен вернуться из коммерческой поездки в Симбирск.
Несмотря на глубокую ночь, в доме горел свет.
Николай Павлович, одетый по-дорожному, неестественно возбужденный, заложив руки за спину, сновал в припыленных юфтевых сапожках по дорогому ковру. Он внимательно выслушал рассказ Вадима о том, что произошло под вечер у трактира. И, видимо, растроганный тем, что один юноша готов ради освобождения из-под ареста другого, его сына, сдаться властям, рассудил так:
— Пристав Сушков переусердствовал и получил от Бориса поленом по холке, — Николай Павлович, имевший дело со скотом, часто употреблял в речи профессиональный жаргон: вместо причесок у дочек его были «длинные гривы», вместо шеи у пристава — «холка». — На моего сына пристав донесение не напишет, а если напишет — возьмет обратно, никуда не денется. А Борису, если хотите знать мое мнение, даже полезно одну ночку посидеть в околотке, вшей покормить… А вообще я не ожидал!.. — воскликнул Жидков, ковыряясь зубочисткой в зубах. Он, видимо, пожевал после дороги холодного мяса.
— Чего не ожидали? — уточнил Вадим.
— Да такой прыти от Бориса!
Вадим принялся нахваливать Бориса, рисуя его храбрым и даже самоотверженным. Но Николай Павлович как-то не воспринимал в тот вечер добрые слова в адрес сына или был сильно взволнован непривычным для него самого положением отца арестанта.
Жидков прервал запальчивый рассказ Вадима о стычке с переодетыми жандармами, где Борис проявил себя настоящим другом и героем.
— Что касаемо сдачи себя властям, — важно изрек Николай Павлович, развалясь в кресле, — моих здесь советов вам не последует. Откровенно говоря, я не верю в вашу с Борисом игру в революцию… Подойдут года — женитесь, как все, пойдут дети… Крикливая жена попадется, нужды придавят — забудете обо всем, что выходит из круга непосредственных семейных забот… Мне вас просто жаль, молодой человек.
— Ну, это вы зря! — не стерпел праздной болтовни барина Вадим.
— Жаль в том смысле, — уточнил Николай Павлович, — что из-за Бориса не стоит являться в участок. Борис завтра уже будет курсисток щекотать в камышах и бражничать, а вас упекут годика на три, поди, на Соловки.
— Если вы так уверены насчет Бориса, — заговорил Вадим, тронутый откровением Жидкова и скрытой заботой о нем самом. — Мне, в самом деле, нет смысла идти к властям. Но мы собирались с Борисом в степь…
— Вот это дело! — воскликнул Николай Павлович и тут же с уверенностью знающего цену своим словам человека рассудил: — Я ведь тоже собираюсь на хутор… Взял бы и вас с Борисом, да не умею драться с полицией! И не люблю драться! — закончил он ночной разговор.
— А вы можете, Николай Павлович, сказать Борису… Сказать, что я жду его там же?
— «Там же»! — машинально повторил Жидков и презрительно ухмыльнулся. — Так и быть, скажу, в связные между вами гожусь, а вот в дальнейшем… В дальнейшем по-родительски советую избрать себе иной путь…
Борис привел-таки оседланных коней к затопленной лодке. Эта его верность юношеской клятве, быть может и высказанной сгоряча, в запальчивости, очень сблизила молодых людей.
Сейчас, оказавшись среди немеренных просторов, вдали от родных и знакомых, вдали от пережитой совместно беды, они шутили, плескались в воде, орали во все горло, прислушиваясь к замирающим отголоскам собственного крика в степи, волтузили друг друга в потасовке. И сторонний человек так и не понял бы, до чего же эти парни были не похожи друг на друга!
— Ты знаешь, как называется эта речка? — спросил Вадим, возвращаясь мыслью от пережитого к нынешнему.
— И речка, и вся местность называется Хагта. Вот эти озера тоже носят имя Большой и Малый Хагта. Но сами калмыки не называют их озерами, для них все это река, продолжение одной и той же реки — Шорвы. Наверное, они правы. От самого Царицына, от Волги, в нашу сторону тянется цепь озер: Цаца, Барванцык, Хорта, Хагта… Дальше вниз — Цаган-Нур. Все они соединяются балками, ручейками. Видимо, раньше здесь протекала большая река, бравшая начало у Волги, а может, и впадала в нее. Потом Волга обмелела, и вода в Шорве упала, остались заводи, озера. По одной их стороне, к югу на двести с лишним верст и к северу, к Царицыну, проходят цепи небольших возвышенностей. С них-то весной и набегает во впадины вода.
Если зимой ляжет хороший снег, а весной и летом пройдут дожди, озера выходят из берегов, заливают прилегающие поймы. Травы здесь поднимаются по грудь человеку. Красотища! И покосы богатые, и стадам нет числа.
— А ты, оказывается, хорошо знаешь эту землю, — сказал Вадим. — Вот если бы к калмыкам был подобрее, знал историю людей, живущих среди такой красоты, было бы, думаю, еще лучше.
— Когда было узнать? — без сожаления рассуждал Борис. — До гимназии приезжал я с отцом сюда от случая к случаю. Он-то и рассказывал мне кое-что. В хуторе, куда мы едем, живет приятель отца — немолодой уже калмык. Себе на уме мужичок! А знанием их истории не может похвалиться даже мой отец, хотя он с ними и дружбу водит.
— Жаль, конечно, — сказал Вадим. — Все-таки живете вы и хлеб добываете не где-нибудь, а на этой земле. Отец твой говорил вчера, что вот уже семь лет пользуется и покосами, и пастбищами. Сколько земли он арендует? Чуть ли не две с половиной тысячи десятин, если я верно запомнил… А скота сколько здесь его выгуливается? Извини, конечно, я бы на твоем месте, хотя бы из чувства благодарности, что ли, за свой достаток поинтересовался этой землей.
— А зачем? — возразил Борис. — Если бы я даже и захотел вникнуть во что-то, я бы не смог этого сделать. Ведь у них ни один человек не знает по-русски. Когда приезжает сюда отец,
