Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов
Как всегда, прозаиком сочно написаны массовые сцены: бушующее людское море, увиденное глазами Джумагуль, выборы жителями аула председателя сельсовета. Даже женщины не побоялись мужниных угроз, пришли на сход. У народа пробудилась тяга к общественной жизни, вкус к ней. Многое еще непонятно аульчанам, но одно усвоили прочно: сами будут решать, кому ими верховодить. Власти из города предлагают в «аксакалы» Туребая, человека достойного, и большинство аульчан — за него, но хотят сполна использовать свое право: выбирать так выбирать! На своем стоят: «Либо из двоих выбирать, либо по домам разойдемся». Вот когда зачиналась демократия, к которой возвращаемся ныне...
Не все образы в романе равноценны по художественному воплощению, но, конечно же, удачен — Дуйсенбай. Умен, изворотлив, лукав, не лишен склонности к философствованию. Словом, тоже — разный, и тем интересен. Писатель пользуется всякими оттенками красок, и это превращает персонажей в живых людей.
Я хочу отметить еще одну черту творчества Т. Каипбергенова, проявившуюся уже в его «молодых» произведениях. Автор не безучастен к событиям, о которых повествует, более того, иногда сам врывается в ткань рассказа, вводя своеобразные лирические отступления. Сочувствует, сопереживает героям, размышляет о великой силе надежд, что ведут по жизни, о традициях добрых — и тех, что мешают людям, унижают их... В «Дочери Каракалпакии», пожалуй, впервые отчетливо проявилась манера письма прозаика — жесткая, суровая, она отвечает его концепции: жизнь драматична, и нет нужды скрашивать ее.
Мне всегда интересен пейзаж у Каипбергенова, который подчеркивает единство человека с природой. Она — друг в радости и горестях, верный и вечный спутник на жизненной дороге, наконец, камертон, позволяющий точнее уловить настроение героя, биение его сердца. В языке персонажей, образном, афористичном, сказалась отшлифованная веками мудрость народа, сам строй мышления, емкий, сжатый до афоризма.
Роман «Дочь Каракалпакии» свидетельствовал о растущем мастерстве прозаика и был по праву отмечен республиканской премией Каракалпакской АССР имени Бердаха.
А писателем уже властно овладевала новая идея, обратившая его к седой древности. Почему каракалпакский народ столько лет стоял в стороне от исторических событий? Этот вопрос требовал ответа. Он вел в глубь столетий.
...То и дело каналы пересекали наши дороги по безбрежной каракалпакской степи. Вот и еще один заступил путь. «Как зовется?» — «Кызкеткен» — нежным колокольчиком прозвенело слово. «А перевести?» — «Канал утопившейся девушки» — ответил Тулепберген... В тот миг не задумалась, внимания не обратила на горечь, скрытую в имени, коим наречен канал. Пусть так. Мало ли красивых легенд и сказок сложено людьми. Однако бегущие встречь озера, холмы, речки все более озадачивали своими названиями.
Кумбаскан — Засыпанный песком.
Конлы кол — Кровавое озеро.
Конлы жан — Кровавая речка...
А еще были и «Мальчик, умерщвленный священно», и «Земляной город»...
«Возьмите в руки горсть каракалпаксксй земли, — говорит писатель. — Поднесите к лицу — и ощутите ни с чем не сравнимый запах крови. Это не кровь людей, убитых на охоте, заблудившихся средь просторов земли, именуемой «Пойдешь — не вернешься». Нет. Людская кровь.
Вонзите лопату в землю Каракалпакии, и вы услышите стук и скрежет. Это не камни, это окаменевшие кости».
Может быть, и впрямь, солончаками выступает на этой степной равнине пролитый пот дехкан. Ветры заносили песком реки, мор проносился над селениями, пламя нашествий слизывало жилища... А люди, тут обитавшие, снова и снова обихаживали землю...
Кто они, предки каракалпаков? Пришли откуда? Что их история?
Прочтем эпиграф к первой книге «Дастана о каракалпаках» Тулепбергена Каипбергенова. То — строки из Ипатьевской летописи, самой достоверной, как утверждают историки, из всех древнейших списков: «Мы... умираем за Русскую землю с твоими сынами и головы складываем за твою честь». Так клялись в верности черные клобуки, пращуры каракалпаков, Юрию Долгорукову. Да и в других русских летописях, в хрониках других государственных образований издревле упоминается народ «черных шапок». Есть сведения о непосредственном родстве каракалпаков со средневековыми печенегами. Северная часть их тяготела к русичам, в одном союзе выступали против половцев, обороняясь от набегов.
И позднее, в пору тяжких мытарств и бед, в годы нашествий джунгаров, казахских ханов, Хивы — взоры передовых людей степного народа обращались в сторону России, ее просили — взять «под свое крыло»...
Каракалпакский прозаик, обращаясь к малоизведанным пластам жизни своего народа, воспроизводит духовную историю его. Мы часто говорим о воспитании историей. Думаю, именно современное звучание «Дастана о каракалпаках», события которого отдалены от нас столетием и более — одно из важнейших, — но не единственных! — его достоинств. Рассказывая об исконном стремлении каракалпаков к Русскому государству, писатель утверждает и стремление к взаимопониманию, к сближению всех простых людей, независимо от того, к какой нации они принадлежат.
Полтора века вмещают в себя романы «Дастана...», начиная с года 1740-го. Полтора века полной трагизма жизни «неприкаянного» народа, разобщенного в прошлом распрями и враждой. Но мы увидим и звездный час его, когда великими усилиями объединятся каракалпаки, когда будут радоваться общей радостью. Родится независимое каракалпакское ханство и тут же погибнет. Однако ничто не пройдет бесследно, ибо не знают поражения надежды народа. И мы, читая роман, ощутим, как растет национальное самосознание.
Работая над трилогией, писатель взял за истину: «Помнить надо и темное, и светлое, и плохое, и хорошее, а пуще всего нужно помнить: память дана человеку, чтобы он никогда не забывал, что он человек». Вот во имя чего писался «Дастан о каракалпаках», вот идея, которую писатель исповедует, во имя которой создает все свои произведения. В главном вопросе — в отношении к смыслу жизни проявляется человек, и эту отведенную ему жизнь он творит сам.
В третьей книге «Дастана...» есть такой эпизод. Ерназар, радеющий за свой народ, едет за советом — как прожить эту изменчивую, непонятную, часто противоречивую жизнь — к стотридцатилетнему старцу, Абдикериму. Ведь должен был что-то вынести из столь долгой череды десятилетий, уразумел, наверное, главное... Что скажет? А вот что: не вмешиваться ни во что, себя беречь: не стоит страдать за других, «для здоровья вредно, а человек должен жить как можно дольше».
Нет, жизнь дана не для того лишь,