Вячеслав Сукачев - Чудной
Хорохорилась Дашка, псих на себя нагоняла, но псих не шел, не хотел приходить к ней.
Дашка начала объяснять жестами, что никуда пока не собирается, что устала, не выспалась и вообще… Петр тяжело и внимательно следил за неумелым разговором ее рук и невольно в глубоком вырезе рубахи увидел истоки Дашкиной груди. Он смутился и поспешно отвел взгляд. Дашка, заметив его смущение, глянула на вырез, покраснела и торопливо подтянула полушубок к самому подбородку.
«Вот еще, ухарь поднебесный, — растерянно подумала Дашка, — надо было ему и туда заглянуть».
— Тогда я кормушки проверять поехал, — поворачиваясь, сообщил Петр и крепко прихлопнул дверь.
«Кормушки, — недоверчиво подумала Дашка — в этакую-то свистопляску. Так я тебе и поверила, черт непутевый. Никак от меня наладился сбежать» .
Торопливо спрыгнув с топчанчика, Дашка приникла к окну и в самом деле увидела розвальни, плотно набитые хорошо скошенным, почти по-летнему зеленым сеном. Она терпеливо выждала, пока Петр подтягивал чересседельник и взнуздывал саврасую кобылу, потом медленно по сугробам поехал со двора, и вновь нырнула под полушубок.
«Чудной, — удивленно думала Дашка, угревшись на топчанчике, — добрый хозяин в такую-то пору собаку со двора выгнать засовестится, а этот зверей кормить поехал. Добро бы кто гнал, а то сам, по своей воле и охоте. Как будто кто проверить может, кормил он их или нет. Ну и Петра, ну и чудило таежное. Одно слово — лешак берложный. Долго ли в тайге по такому бурану заплутать. И ведь никто не выручит — дураков нет. Да и вообще, что это за жизнь, в одиночку-то. На крыльце запнулся, хлоп о землю головой, а помочь некому. Часок без памяти полежишь и околеешь от мороза. Не-ет, чудной Петра, чудной. — И тут Дашка вспомнила минувшую ночь, свой поход в гости к Петру и, неожиданно крепко засовестившись, также неожиданно рассвирепела на Петра. — Ну и поделом тебе, колоде бесчувственной, — крутнулась Дашка на топчанчике, — уплутаешь, так и надо. Это ведь только подумать, ее, Дашку Колчину, опозорил до конца дней. Где еще одного такого сыщешь? Нет, правду говорят: бог шельму метит. А уж этот шельма, всем шельмам шельма».
Так думала Дашка, постепенно затихая мыслями и сознанием, где-то, глубоко в себе, ощущая непонятную радость и покой, словно бы ожидала ее впереди долгая и счастливая жизнь. Вот сейчас, в эти минуты, вышла она к истоку этой чудесной жизни и теперь — шагай себе на здоровье...
Проснулась Дашка поздно, перед самым обедом, но и еще понежилась под полушубком, чему-то неясно улыбаясь сонными губами. «В баньку бы теперь, — лениво подумалось Дашке,— под веник». Она представила крохотную баньку, себя, голую, на горячем полке и чье-то ухмыляющееся лицо в маленьком оконце, пристальными и веселыми глазами разглядывающее ее. Дашка испуганно ойкнула и засмеялась. «Ишь, блажь какая в голову лезет, — насмешливо подумала она. — Так и свихнуться недолго».
Встав с топчанчика, Дашка тут же почувствовала, что избушка Петра Шалыгина основательно выстыла. И опять она подумала о том, каково ему, Петру-то Шалыгину, с мороза да в настывшую избенку. Этак зима в год покажется. И Дашка, скорая на руку, засучила рукава. Минут через двадцать в печке уже трещали березовые поленья, на плите парило ведро с водой, а сама Дашка, растрепанная, азартно сверкающая глазами, протирала все полочки и полки, безжалостно швыряя в угол стреляные гильзы, кусочки высохшей осиновой коры, какие-то сучки и корешки. Потом она мыла пол, драила посуду, выбивала половички, вкладывая во все это дело столько энергии и воодушевления, словно бы расправлялась со своим личным врагом. «Ни мороз нам не страшен, ни жара,— бодро напевала Дашка, и в мусорное ведро летела очередная «шалыгинская безделушка». — Удивляются даже доктора». И Дашка, в чем была, неслась на улицу за дровами.
В три часа, когда на улице заметно посерело, Дашка затопила баню. И с этой минуты, не на шутку встревожась, стала поджидать Петра. Подбрасывая дрова в каменку, заправляя лампу керосином, который она искала добрых двадцать минут, но все-таки нашла, Дашка то и дело выглядывала на улицу, сердито хмурилась и вновь занимала себя делом. Наконец, когда она уже и ждать отчаялась, налетели на нее из пурги две здоровенные лайки, жарко запаренные бегом по топким снегам, приветливо помахали выгнутыми в кольца хвостами и снова скрылись в пурге. Тут Дашка успокоилась, построжела и пошла к воротам встречать Петра Шалыгина.
Не обращая внимания на то, нравится это Петру или нет, она помогла распрячь лошадь, закуржавевшую от инея, пучком сена протерла круп, заботливо, между пальцев стаяла сосульки на ресницах и нижней губе и отвела в стойло. Пока Петр задавал лошади корм, она прибрала сбрую и потом обиженно смотрела, как он перекладывает ее по-своему: хомут на один колышек повесил, седелку— на другой, дугу в угол поставил, а вожжи в избушку отнес.
«Мамочки родные,— усмехнулась Дашка, — бить, что ли, собирается?» Но в общем-то она была согласна с тем, что Петр сделал все по-своему.
Пока Дашка бегала в баню, выгребала угарные угли, Петр сел пить чай. Он никак не отреагировал на перемены в своей избушке и на мучительно-вопросительный взгляд Дашки не ответил.
«Вот же змей подколодный», — ахнула про себя Дашка, но вида тоже не подала, успокоив себя тем, что вконец одичал мужик.
Подождав, пока Петр напьется чаю, Дашка решительно скомандовала:
— Хватит чаи распивать-то. Давай налаживайся в баню.
— Ты это чего? — не понял Петр, удивленно следя за Дашкой, убиравшей со стола кружку и сахар.
— В баню, говорю, давай! — Дашка похлестала себя воображаемым веником.
И тут она Петра все-таки одолела. Изумленно вытаращив глаза на Дашку, он недоверчиво, словно ожидая подвоха, спросил:
— Это в какую баню?
Дашка возликовала и понесла:
— В какую, какую, — задвигала она кастрюли на плите,— в такую. Что у тебя их — косой десяток? А может быть, финская есть? Совсем тут в буржуя превратился, салфетки из газеты рвет. Собирайся, пока жар не выстыл.
Петр ничего не понял из сказанного, однако живо засобирался, наконец-то до конца уяснив, что с Дашкой шутки плохи. И уже переступая порог со свертком под мышкой, негромко обронил:
— Собак бы покормить надо.
— А то я без тебя не знаю, — взвилась Дашка, — за печкой выросла, на таракана молилась...
Давно уже захлопнулась дверь за Петром Шалыгиным, а Дашка все бушевала, нет-нет да и роняя с губ довольную улыбку.
V
Дашка парилась истово, позже, окатившись холодной водой, вольно лежала на полке, исходя ленивой истомой. За оконцем монотонно подвывал ветер, швыряя в стекло сухой, сыпучий снег, и от того, что на улице было холодно, жутко, Дашке особенно хорошо и покойно лежалось на горячих досках.
«Ну вот скажи кто мне, — думала Дашка, — что я у Петра Шалыгина в бане на полке буду вылеживаться — в глаза бы наплевала. Вот вчера еще возьми и скажи. А оно видишь как получилось, лежу и — ничего. Вроде бы так и надо. Чудная жизнь-то. Такие выкрутасы заворачивает. Вот и Гошка... — Дашка споткнулась, неожиданно вспомнив киномеханика. Тонкие брови ее дрогнули и медленно сошлись к переносице. — А что Гошка? Этот своего не упустит. Так он ее там и дожидается. Давно, наверное, у Любовь Алексеевны сидит и английский язык изучает. Сидам пли-ис, — тонко протянула Дашка и в сердцах чертыхнулась. — Знаем мы ваши уроки, не маленькие. Сами такие же проходили. Только вы ведь,— перешла к обобщениям Дашка, — все по-интеллигентному, с условиями разными и причитаниями, вот от вас мужиков и воротит. Сначала вам генералов подавай, потом на инженеров соглашаетесь, а спать с киномехаником ложитесь. И ничего — дюжите и киномехаников. А куда вам деваться, если на три деревни один лейтенант и тот милиционер женатый. Вот и тешьтесь, черт с вами, авось дети не в вас пойдут».
Дашка живо вскочила с полка и принялась ожесточенно растирать себя вехоткой.
— С легким паром, — встретил ее Петр Шалыгин и заботливо притворил двери за нею.
— Спасибо, — буркнула Дашка и бессильно свалилась на топчан.
Петр прошелся от печки к столу и не очень уверенно спросил:
— Будем ужинать?
Размотав мокрое полотенце с головы, Дашка аккуратно расчесала отросшие до плеч волосы, глянула в зеркало и присела к столу. Петр, как само собою разумеющееся, поставил перед нею кружку и вчерашнюю бутылку перцовки.
— А это еще зачем? — напряженно спросила Дашка, указывая на бутылку.
— После бани-то... — неожиданно смутился Петр.
Дашка долго и внимательно смотрела на него. Не мигала. Петр бутылку убрал.
Спать легли сразу же после ужина. Дашка, как только прислонилась щекой к подушке, быстро и легко уснула.
VI
Минула неделя, и все в Дашкиной жизни пошло своим обычным чередом. Метель, отбушевав положенное, угомонилась, и легла на необъятную землю великая благодать: всюду, куда ни глянь, белые снега, изредка прошитые свежим санным следом да тонкими стежками собачьих сбежек. Деревья, притомленные ураганным ветром и напоследок щедро осыпанные крупными снежными хлопьями, затаились в ожидании оттепели, роняя с тяжелых ветвей обожженные морозом иглы. Сугробы, наметенные под самые крыши снегиревских домов, постепенно оседали, а к концу недели, под воскресенье, из Ельчанска пробился первый бульдозер. Мальчишка, управлявший тяжелой машиной, притормозил у сельсовета, выпрыгнул из кабины и гордо сообщил:
