Виссарион Сиснев - Кивиток
После этого Эвальд помнит себя в машине у самого входа в «Бривибас». Он долго наблюдал за человеком, который, покачиваясь и бормоча проклятия, ломал одну за другой спички, пытался разжечь трубку. Рядом с ним, тоже наблюдая за его манипуляциями, неподвижно стоял знакомый констебль Хоукс.
Эвальд узнал в человеке с трубкой Джонни и сообразил: констебль не тронет его, пока он держится на ногах, у них такое правило. Но как только тот рухнет, потянет его в участок.
Недолго думая, Эвальд распахнул дверцу и крикнул:
— Алло, Джонни, я вас подвезу.
Так и не раскурив трубку, моряк нетвердым шагом обошел машину и плюхнулся на сиденье рядом с Эвальдом. Полицейский, видимо, вполне удовлетворенный таким исходом дела, молча отправился своей дорогой.
Джонни тоже помалкивал, лишь посасывал холодную трубку.
Едва ли даже он понимал, кто его везет. Только время от времени ворчал что-то похожее на «ах, черт их всех побери!».
Возле знакомого уже домика на Мэлвил-мьюз Эвальд помог моряку вылезти и, ухватив его под руку, повел по дорожке, вымощенной кирпичом, к крыльцу.
Джонни вдруг остановился, освободил руку и прижал палец к губам:
— Т-с-с...
Достал ключи, с трудом попав в щель замка, отпер дверь и поманил Эвальда. Тот машинально последовал за ним по лестнице — на цыпочках. Очевидно, Джонни, даже будучи мертвецки пьяным, побаивался хозяйки.
Наверху, в спартански обставленной, но чистенькой комнате Джонни, не обращая больше внимания на гостя, уселся в единственное кресло и, упершись подбородком в кулаки, вперил бессмысленный взгляд в полосатые обои стен.
Эвальд прислонился к двери, потом буквально соскользнул вниз, на пол. Так у дверей он и заснул, положив голову на колени.
Проснулся от боли: свело ноги. На улице было совсем светло.
Джонни спал в кресле,, по-прежнему сжимая в зубах давно потухшую трубку.
Эвальд с трудом поднялся и, разминаясь, прошелся по комнате. Джонни зашевелился, открыл глаза. Поморгал со сна, достал изо рта трубку, недоуменно посмотрел на нее, потом на Эвальда и хрипло засмеялся.
— Слушай, как же... Ну да, черт! Ведь ты же привез меня, верно?
Эвальд кивнул.
— Надо что-то придумать, — неожиданно трезвым голосом сказал Джонни.
Он поднялся и направился к шкафчику, стоявшему у окна. Колдуя над спиртовкой, со смехом помотал головой.
— Значит, опять тебе досталось. Да ты что такой? Тоже перехватил?
— Было депо, — слабо улыбнулся Эвальд.
Ему вдруг ярко представилось, как он выкладывает душу перед женщиной, ожидающей, когда же он уйдет, и содрогнулся от отвращения. Про себя решил, что об этом он никогда и никому даже словом не обмолвится. Сидя друг против друга, они опорожнили кофейник. Джонни наконец удалось разжечь свою трубку, он с удовольствием затянулся несколько раз и благодушно спросил:
— От отца не попадет?
Эвальд пожал плечами.
— А знаешь, — продолжал хозяин, — тебе ведь пить нельзя.
— Почему?
— Ты же, насколько я понимаю, единственный сын?
— Старший брат погиб на фронте.
— С немцами воевал? — удивился Джонни.
Эвальд нехотя объяснил:
— Да нет, служил у них... В легионе... Из-за него отец, наверное, и побоялся оставаться.
— Знакомая история, — протянул Джонни. — С твоим братом мы, значит, из одного корыта хлебали...
— Вы сами к ним пошли, к немцам? — удивленно прервал его Эвальд.
— Сам, — признался моряк. — Семейство у меня, брат, такое было, черт его знает, помешанное на всем немецком. Еще с довоенных времен. Отец, тот вообще никого людьми не признавал, кроме немцев, а латышей считал прибалтийской ветвью великой германской нации. Нас с братьями немецкому обучил, когда мы еще сами расстегивать штаны не могли.
— Где же они все?
— Кто их знает, где они. Война... Постой-постой! А ты-то... Отец, значит, драпанул, а ты как же?
— Потеряли они меня где-то в порту перед самым отъездом. — Эвальду не хотелось говорить об этом, но и обижать хозяина он не решился.
— Ну и что дальше?
— А дальше кончилась война, попал в детский дом. Потом разыскал меня младший брат отца, дядя Арвид.
— Да, бывает, — задумчиво проговорил Джонни и вздохнул. — Жаль, что у меня нет сейчас такого дяди в Риге.
— А то бы?.. — поинтересовался Эвальд.
— Было бы к кому постучаться... Когда вернусь.
— Когда вернетесь?! — Эвальд даже привстал. — А разве вы...
Моряк молча кивнул.
— Только пока болтать об этом не надо. Я хоть и не суеверный, но знаешь...
— Разве вам тут плохо живется? — осторожно спросил Эвальд с каким-то тревожным интересом.
— Чудак! Что такое плохо и что такое хорошо?.. Ты это знаешь? — усмехнулся моряк. — Представь себе, даже сниться стало: иду по Риге, дождь накрапывает. Усталый. После работы... Люди кругом говорят по-латышски. Названия улиц на табличках по-латышски. Да что там... — оборвал он сам себя, видимо, устыдившись такой сентиментальности. — Из ума не идет...
— А не страшно? — спросил Эвальд, уверенный, что моряк поймет, что он имеет в виду.
Тот покрутил головой и неестественно засмеялся.
— Да нет... Хотя кой черт нет?.. Страшновато, по правде говоря. Я ведь и пил последнее время со страха, ей-ей.
И как бы убеждая самого себя:
— Ну, виноват, о чем говорить. Приеду — повинюсь... Ну, отсижу, что положено. Не повесят же. Не для этого они мне паспорт дали.
— Паспорт? — все более волнуясь, остановил его Эвальд. — У вас есть советский паспорт?
Моряк достал откуда-то из-под рубашки красную книжку. Золотой герб. И такое знакомое слово — «Паспорт».
Эвальд взвесил паспорт на ладони, осторожно перелистал зеленоватые странички и молча вернул Джонни. Он успел прочесть, что Джонни уже не Джонни. В паспорте значилось: Янис Эйсмонт.
— Джонни, а что такое кивиток? — неожиданно для самого себя вспомнил Эвальд.
— Кивиток? Откуда ты знаешь об этом?
Эвальд в двух словах напомнил ему его собственные хмельные разглагольствования.
— А-а... — нахмурившись, протянул Джонни. — Это приятель один рассказывал, будто есть такие люди в Гренландии. Натворит что-нибудь или поссорится со своим племенем и бежит в горы. Там у ледников и прячется, никому на глаза не показывается. Ночью только иногда спускается к человеческому жилью и уносит еду, если найдет. Так и живут в одиночку до самой смерти. Вот что такое кивиток.
Джонни посопел трубкой.
— А как тебя-то занесло сюда? Сбежал?
Эвальд поежился.
— Это не так просто объяснить... Я, видите ли, Джонни, литературовед. Вернее, — поспешил поправиться он, — должен был им стать через год. Специализировался по латышской литературе восемнадцатого-девятнадцатого веков. А тут...
— Понятно, — кивнул моряк. — У них тут, конечно, специалисты по латышской литературе не требуются. Они просто не подозревают, что она есть такая, латышская литература.
В дверь постучали. Вошла тучная пожилая женщина с подносом в руках. Она удивленно посмотрела на Эвальда, но лишь выразила надежду, что Джонни хорошо спалось. Хозяин и гость переглянулись.
Эвальд в душе порадовался вторжению хозяйки, прервавшему их разговор. Разве смог бы он объяснить Джонни, почему он тогда ухватился за эту возможность легально уехать к отыскавшемуся отцу и начать «новую жизнь»?.. Наверное, его тогдашние мотивы показались бы Джонни и смешными и вздорными. Нужно же было так случиться, что именно тогда, после пятнадцати лет, его отыскал отец, оказавшийся в далекой Британии...
Расставив все принесенное на столе, хозяйка подарила Эвальда еще одним взглядом и ушла. Джонни пригласил его позавтракать, но Эвальду было противно даже думать о еде. Сославшись на дела, он поспешно распрощался с моряком.
Уже в дверях обернулся:
— Между прочим, почему все-таки мне нельзя пить?
Моряк сначала посмотрел на него с недоумением, потом вспомнил, с чего начался их разговор, и рассмеялся.
— Опасно для здоровья и для дела. Бармен должен быть трезвенником, если не хочет разориться. В Англии бармены не пьют, ты потом сам убедишься. — И, помолчав, вдруг спросил: — Или, парень, тебе уже расхотелось быть английским барменом? А? — И моряк громко расхохотался.
Смущенный его проницательностью, Эвальд заставил себя улыбнуться и осторожно притворил за собой дверь.
Примечания
1
«Бривибас» по-латышски означает «свобода».
