Михаил Златогоров - Вышли в жизнь романтики
— Я не совсем уловила, о чем спор.
— Ну вот вы, например… сами пробиваете дорогу в жизнь или за вас все мама решает?
На Юлю смотрело открытое смуглое лицо. Моряк добродушно усмехался. Видно, не сомневался, что незнакомая девушка его поддержит.
— Я с мнением родителей считаюсь.
— Всегда? — прищурился моряк. — Простите, а когда мужа будете выбирать, тоже побежите спрашивать?
Тут вмешалась женщина:
— Нехорошо, молодой человек, смущать девушку.
Юля встала, женщина удержала ее.
— Посидите еще… Вот вы скажите нам, — снова обратилась она к моряку. — Вы все критикуете домашние методы воспитания, а кто воспитал вас? Вы в школе учились?
— Озорником был отчаянным.
— Это чувствуется. Но все-таки?..
Он рассказал, что рос без отца, из шестого класса был исключен за неуспеваемость и нарушение дисциплины, пошел на завод, научился слесарному делу, вступил в комсомол и тогда вновь стал учиться, записался в вечернюю школу. Сейчас комсорг военного корабля. Ему еще год осталось служить, но думает остаться на сверхсрочную.
Дробно прогрохотал мост.
Внизу, за переплетами ферм, проплыла река. Мелькнули плотина, водосброс, покрытый пенистой пеленой.
— Волховская, — громко сказал моряк. — Куйбышевская раз в сто будет мощнее этой.
Он явно хотел, чтобы Юля оценила его осведомленность. Но, называя мощность Куйбышевской ГЭС, напутал в киловаттах, и Юля поправила его.
— Откуда вы это знаете? — удивился моряк.
— Отец по турбинам работает.
— Интересно!.. А я решил, что папаня у вас… ну, архитектор или музыкант.
— Почему так?
— Не знаю. Так что-то в голову пришло. Вы зачем в Мурманск едете?
— У меня там дело… Командировка.
Она вернулась к себе в купе, взялась за книжку.
Поезд уже отбежал далеко от Ленинграда. Перегоны становились все длиннее.
Горизонт сузился. Теперь уже редко встречались заводские строения и высокие кирпичные трубы.
Поезд шел в зеленом тоннеле леса. Начиналась Карелия.
Книжка не читалась. Юля снова вышла в коридор.
Проводница разносила стаканы с дымящимся чаем, кто-то лениво говорил: «Чай не чай, а сахарку похрупаем».
В купе возле выхода в тамбур было тихо. Наверно, женщина, которая все беспокоилась о сыне, уже вышла на одной из промежуточных станций.
Покосившись краешком глаза, Юля увидела, что моряк спит, вытянувшись на полке и прикрыв лицо воротником форменки.
Постепенно вагон затихал.
Вдруг дверь с шумом отодвинулась. В коридоре появился какой-то парень в мятом кителе, с воспаленным, красным лицом. Его мотало от стенки к стенке. Он шел прямо на Юлю.
— Курносая… Я, конечно, извиняюсь…
— Что вам нужно?
— Курносая… губки, глазки — уф! — Он сделал чмокающий звук. — Вот! — Он выхватит из кармана смятые деньги и помахал перед Юлиными глазами.
Она бросилась к себе, но парень растопырил руки.
— Пустите!
— Эх, курносая!
Обтянутая фланелевкой широкая спина в этот момент загородила Юлю. Мгновенно появившийся из своего купе моряк так тряхнул наглеца, что тот кулем полетел на пол.
— Глаза порежу… мусор! — бормотал, поднимаясь с пола, сразу протрезвевший парень.
— Мотай отсюда, живо!
— За свои деньги… не имею права?
— Я те покажу право… — Моряк взял парня за воротник и подтолкнул к выходу. — Идите к себе, девушка.
Юля легла. С верхней полки сквозь окно смутно проглядывались все те же бесконечно бегущие леса, теперь уже окутанные лиловатой вечерней дымкой. Иногда леса расступались, давая место пустынному темному озеру. Лишь огонек путевой будки отражался в черном зеркале воды.
На противоположной полке, укрывшись шинелью, посапывал железнодорожник. Наверно, и моряк снова лег и дремлет, закрыв лицо воротником форменки. А женщина, с которой он спорил, теперь уже, вероятно, дома.
Назавтра Юля почти не выходила из купе, все лежала на полке, следила, как меняется пейзаж.
Леса давно кончились. Открылась полоса сизой, мглистой воды — залив Белого моря.
Проехали станцию со странным названием — Кандалакша. Сосед-железнодорожник объяснил: до этого места в царское время каторжники шли в кандалах, а здесь уже кандалы с них снимали — все равно не убегут. Вот от этого и название Кандалакша.
Теперь уже состав тащил электровоз, издававший короткие, резкие, низкие гудки. И с каждым новым гудком, с каждой новой встречной каменистой осыпью или прыгающим через камни потоком все дальше и дальше отодвигался от Юлии мир, где были мама, школа, книги, стихи.
* * *Пассажиры торопливо покидали вагоны.
Юля тащилась с чемоданом по пристанционным путям, не зная, в какую сторону податься, где тут вокзал, справочное бюро. Сзади послышался знакомый басовитый голос:
— Вокзал на горе. Давайте чемодан!
Оглянулась — тот самый моряк. В шинели и бескозырке с золотыми буквами: «Северный флот». Выглядит еще молодцеватей, только лицо не такое веселое. Юля поблагодарила, но от предложенной услуги отказалась.
— А то, гляжу, никто вас не встречает.
— Никто и не должен был встречать!
— Оделись вы легко. Тут семь раз за день погода меняется…
Он постоял в нерешительности, приложил руку к бескозырке:
— Так счастливо оставаться… Надолго в командировку?
— Еще не знаю. Спасибо вам.
— За что? — усмехнулся моряк. — Может, и встретимся когда-нибудь. А то давайте до гостиницы донесу.
— Он совсем нетяжелый.
— Ну что ж… Вы хоть имя свое можете мне сказать?
— Меня зовут Юля.
— Пахомов Марат. Значит, не нуждаетесь?
— Ничего, не беспокойтесь. До свидания!
Потом она немного пожалела, что отказалась от этой помощи, но было уже поздно.
На вокзале Юля узнала, что поезд в район Северостроя ушел рано утром, а вообще поезда в том направлении ходят только по нечетным числам: завтра двенадцатое — значит, и завтра не уедет. Пока дотащилась до гостиницы, там не осталось ни одной свободной койки. Кто-то сказал, что с привокзальной площади рано утром отправляется автобус до поселка Металлический, а оттуда уже недалеко и до стройки — можно добраться на попутных машинах. Измученная, с ощущением, что под ложечкой сосет, она вернулась на вокзал.
Июньский день тянулся бесконечно долго.
Закусив булкой и плавленым сырком, положенным мамой в чемодан. Юля сидела среди таких же, как и она, временно бездомных людей: отпускников-моряков, строителей, женщин с узлами, транзитных пассажиров. На улице было светло, и казалось, что ночь никогда не наступит.
Юля решила бодрствовать и крепко потерла глаза, чтобы прогнать сонливость.
Все же, наверно, задремала, потому что вскочила, когда над ухом кто-то громко сказал:
— На автобус не опоздайте!
Схватив чемодан, Юля вышла из вокзального здания.
Возле автобуса уже выстроилась длинная очередь.
«Вот он какой, Мурманск, столица Заполярья!» — думала Юля, с любопытством разглядывая внушительные каменные здания, мимо которых шла машина. Магазины, киоски, светофоры. На тротуарах много моряков. В просветах улиц синеют сопки. Хотелось увидеть море, но порт оставался где-то в стороне. Вскоре улица перешла в шоссе; плавными виражами оно поднималось на холмы.
Разные люди ехали в автобусе. Внимание Юли привлекла семья лейтенанта-пограничника. Сам лейтенант — в новенькой зеленой фуражке, аккуратный, молчаливый, невозмутимый. Когда в очереди шумели и толкались, он не проронил ни слова. Однако подсадил в машину не только свою светловолосую жену с годовалым мальчиком, но и других женщин с ребятами.
Подъехали к деревянному мосту, переброшенному через кипящую в камнях речку. Дальше ожидался какой-то Чертов перевал.
Шофер сделал остановку; через стекло кабины было видно, как он неторопливо выпивает и закусывает.
После моста начался подъем. Километров через пять машина стала. Шофер, чертыхаясь, полез под автобус.
Пассажиры высыпали наружу.
Юля старалась запомнить пейзаж, чтобы потом описать его в письме домой и Софье Александровне.
Горизонт был мягко очерчен покатыми холмами. Казалось, видно на тысячи верст кругом: воздух чист и прозрачен. Елочки — как игрушки и словно обложены ватой. Но это не вата, а ягель — олений мох, — так объяснил один из пассажиров. Справа от шоссе, в низине, озеро, вдоль берега тянется еще кромка льда, а середина черно-синяя. Озеро, наверно, очень глубокое и холодное-холодное. Между камнями пробивается трава особенно яркого, почти изумрудного цвета. А небо над головой — как хрустальный купол: легкий и величавый.
— Красиво! — вырвалось у Юли.
— Самое красивое — тишина, — откликнулась стоявшая у обочины шоссе пассажирка. Она курила, спокойно поглядывая вокруг. На ней было потертое, но по моде сшитое пальто. Кубанка посажена на голове кокетливо, чуть-чуть набок. — Такая глубокая тишина… только на Севере и бывает, — медленно продолжала женщина. — «Край непуганых птиц, край нехоженых троп». Пойдемте побродим. Тут еще долго.
