Владимир Ляленков - Сёстры Строгалевы (сборник)
Мать растерялась.
— Пошто так, Вася, они же по-хорошему… А может, это ты, а?…
Сын молча полез на печь.
— Васька, напишу братану, — пригрозила мать.
— Пишите хоть чёрту! — крикнул Васька с печи и затих.
Весь вечер он никуда не ходил. А когда мать ложилась слать, сказал ей, свесив с печки взлохмаченную голову:
— Мам, ты Лешке не лиши, я, честное комсомольское, не виноват ни в чём.
В ответ мать только вздохнула. Брата Васька уважал и боялся. Если мать напишет, тогда пропало обещанное ружьё. Брат имел над ним власть даже больше, чем мать, и, когда Васька шалил, она всегда грозила написать Алексею. Впрочем, плохого никогда не писала, потому как и нечего было: младший сын работал хорошо, её не обижал, ну баловался иногда, так кто ж не балует в его летах!
Бабы ушли от Васьки в полной уверенности, что он отец Мити, и немедленно заварили кашу. Тётка Катерина всех настропалила. Были в сельсовете, все сразу, в один голос разговаривали с председателем и с секретарём комсомольской организации — высокого роста девушкой, всегда ходившей в блестящих ботах.
Секретарь удивлялась, сердилась и обещала поговорить с Васькой очень серьёзно. Председатель разводил руками, пожимал плечами и ухмылялся. Он был очень доволен: появился случай припугнуть настырного подлесовца, недавно наговорившего ему на собрании кучу дерзостей по поводу клуба, музыки и библиотеки.
Через неделю Ваську вызвали в сельсовет и строго потребовали объяснения и признания. Васька стоял, смотрел на блестящие чёрные ботики девушки-секретаря, с которой он совсем недавно составлял план покупки книг и музыкальных инструментов, и думал, как объяснить при ней попроще, что он не отец. А когда заговорил, то обращался всё время к председателю.
Так его и отпустили ни с чем.
В тот же день из сельсовета приехали в Подлесы «следователи» во главе с председателем.
Спрашивали Зину. Та молчала, сказала только, что Васька тут ни при чём и чтобы к ней больше не приставали. Сказав так, завернула ребёнка и вышла из избы.
Ваську оставили в покое, только стал он сердитым и по вечерам редко ходил в клуб — больше пропадал в мастерских МТС.
Пришла весна. Перед пахотой Семён снова ездил в район, привозил каких-то руководителей, месил с ними грязь вокруг Подлес. Пока тракторы пахали землю на самых высоких, сухих местах, в низинах рыли канавы. Семён сам разбил поле на участки, так что расстояние между канавами стало не шестьдесят метров, как было раньше, а вполовину меньше. Вода быстро сошла. В эту весну на полянах ничего не сеяли, оставив землю под корма. «Лучше меньше, посеять, да лучше».
Осушили картофельное поле, пробороздив его восемь, раз канавокопателем. От помощи городских людей подлесовцы отказались. Жизнь в деревне становилась шире.
Подлесовцы уже не косились на Семёна — свой мужик.
Весной Зина похудела, стала задумчивой, тихой. Случалось, она даже не работала, а просто слонялась по скотному двору или бродила по комнате, глядя в потолок, оклеенный газетами. Надоест — отойдёт к окну, вздохнёт. Если Митя проснётся, подойдёт к нему, долго глядит на него и опять вздыхает. У тётки Катерины под сердцем кололо от этих вздохов.
Весна всех порадовала, а Зину обошла. Весна в этом году будто давила на Зинины плечи шумом воды, теплом яркого солнца. Семён посоветовал ей поработать в новой библиотеке, которая хоть и была ещё мала, но уже требовала хозяйского глаза. Зина согласилась. После скотного двора бежала домой, кормила сына, а потом спешила в библиотеку.
К концу мая вернулся домой навсегда Алексей Новкин. Сидел в избе такой красивый; голубые глаза его весело смотрели на мать, а та и не знала, чем угодить сыну. Васька съездил в соседнюю деревню, купил две бутылки водки. В избе праздновали.
Мать рассказала про Зинку и её ребёнка. Алексей слушал внимательно, смеялся и спрашивал младшего брата:
— Так и не сказала кто?
— Никому. Так и не знаем.
— Здорово! Ну, брат, чуть не окрутили тебя! — и он хохотал сочным басом.
В тот же день, под вечер, Алексей почистил сапоги, накинул на плечи шинель и зашагал на другой конец деревни.
Промелькнуло лето. Подкралась осень. Началась уборка. Хоть и убрали подлесовцы хлеб своими силами, но с картошкой всё-таки не управились. Снова приехали студенты. На этот раз другие. Двоих бригадир направил в избу тётки Катерины. Там их встретила молодая женщина и показала, где они могут разместиться.
На кровати шевелился голый ребёнок, с любопытством смотря на вошедших голубыми глазками, и водил по одеялу толстой ручкой.
Вечером в этой избе весёлый голубоглазый человек в военной гимнастёрке гудел басом:
— Подсобите — спасибо… А на тот год уж сами управимся…
А тётка Катерина корявыми пальцами строила мальцу козу и говорила:
— Управимся небось, да и мужиков — вот второй в хате растёт, слава тебе господи!
1954
ВСЯКОМУ СВОЁ ВРЕМЯ
В прошлом, пятьдесят пятом году, в июле месяце, я сидел в прорабской и смотрел чертежи нового цеха.
В десятом часу дверь распахивается и вбегает табельщица Тоня.
— Иван. Федорыч, вас вызывает начальник!
— Зачем? — спросил я.
— А почём мне знать? Сказал, чтобы сейчас пришли, да обязательно, а зачем — не знаю.
Дверь захлопнулась, и Тоня исчезла. Я сложил чертежи в стол, надел кепку и вышел.
Строили мы тогда печной цех цементного завода. Мастером у меня работал молодой инженер, только что вылупившийся из института. Позвал я его, сказал, что ухожу, и отправился.
До конторы нужно было идти километра три. Город всего год как строился, дорог хороших ещё не было. Пробираясь по жидкой глине, я думал о причине вызова. Последнее время аварий у меня никаких не было, пьянства не замечалось. А по утрам начальник редко требовал к себе. Зайдя к нему, я снял кепку, поздоровался и спросил:
— Вы меня вызывали, Николай Иваныч?
— Да, вызывал, — сказал он, отодвигая бумаги, которые подписывал, — поедешь в деревню, Кибиткин. Постановили вчера на бюро — построить нашим участком два коровника в колхозе «Ударник». От Кедринска это недалеко, всего километров тридцать. Завтра же собирайся — и в путь. Вначале узнай, как там с лесом. Может, людей на месте наберёшь, чтобы отсюда не командировать… Человек ты пожилой, в деревне бывал. Как утрясёшь всё, так мы тебя заберём сюда, а туда пошлём кого-нибудь из молодых холостяков.
Мы побеседовали минут десять, и я вышел. В производственном отделе просмотрел договор с колхозом, чертежи коровника и подался на свой объект. По пути заглянул домой и сказал жене, чтобы сумку с едой приготовила.
— Куда опять? — спросила жена.
Я объяснил.
— Ты как овца безответная, — сказала она, — ведь уже старый, а всё соглашаешься болтаться по командировкам. Так и норовишь от дома и от детей убежать!
Прикрикнул я на неё и закрыл за собой дверь. Конечно, годы мои не те, чтобы путешествовать, но работа есть работа. К тому же на участке нашем мастерами да прорабами были сплошь молодые инженеры, с которыми покуда договоришься — сто раз выругаешься, не понимают они, что в работе напролом ничего не сделаешь.
В прорабской я рассказал мастеру новость и отправился отдыхать.
Утром следующего дня я уже шагал по дороге к Александровским Концам. За Александровскими Концами нужно было свернуть влево, миновать известковый заводик, а дальше идти всё лесом и лесом. Места мне были знакомые, я не спешил, а когда оставил позади и печи завода, то зашагал совсем не спеша. «Часам к четырём доковыляю, — думал я, — и то хорошо».
На боку у меня сумка с завтраком, за плечом ружьё. У последней развилки передохнул, покурил и, как говорится, повесив солнце на правое ухо, чтобы не сбиться с направления, двинул напрямик через лес. Иду. Воздух чистый, прохладный. Пахнет смолой. Тихо. Эта тишина показалась мне приятной и странной. Каждый день проходил у меня среди рычанья машин, экскаваторов, в постоянной спешке, а здесь спокойно, как в приятном сне.
Природа в этих местах — не то что, скажем, в центральной части России. Там она как красивая капризная девка: бывает неприветлива, что минута прошла — ей уже плясать, а через час ещё чего-нибудь в голову взбредёт. Бывало, продираешься лесом, вдруг неожиданно лес обрывается — и попадёшь в хлебное поле с золотистыми, бегущими одна за одной волнами. За этим морем, на бугре, деревня. Хаты садами окутаны, как клубами дыма. Там вон овраг, кусты. За оврагом трактор ползёт к горизонту. В небе коршуны кружатся, как щепки в тихом омуте. Прошагал в сторону — река… Ребятишки барахтаются. Стадо пригнали на водопой. Ниже по реке поодаль от берега торчит заводская труба, а ближе сюда, в осоке, бабы и девки визжат на мели…
Тут же везде всё одинаковое: сосна, ель. Вот осина стоит, дрожит вся, будто в ознобе. Иногда попадается куст малины или смородины. По левую руку, у самой дороги, появилось болото. Оно всё покрыто рыжей травой, и только на середине виднеется тёмным пятном чистая вода. Иной раз за деревьями забренчат колокольчики — это стадо коров пасётся. Лопнет и раскатится по лесу ружейный выстрел. Где-то урчит трактор. А где? Что он делает? То ли при корчует, то ли пашет — не видно. Лес вокруг тебя. Впереди узкая дорога скрывается за кустом, но ты знаешь, что через пятьдесят и сто метров она будет такая же, как и сейчас у тебя перед глазами. Иной раз захлопают крылья в траве. Совсем рядом, чуть ли не под ногами, замечется туда-сюда серый комок, оторвётся от земли, пролетит над дорогой перед тобой, взмоет вверх и, распластав короткие крылья, нырнёт в макушки деревьев.
