Владимир Богомолов - Милосердие
Шамшин понял, что те, с кем он входил в сделку, оказались не только трусами, поспешившими удрать из города при первой опасности, но и осведомителями врангелевской охранки. Этот голубой листок он уже видел у себя в кабинете. На нем был длинный перечень фамилий и взносов. Но на нем не было его, Шамшина, подписи, удостоверяющей, что он эти подношения взял. Он мог открещиваться, отпираться до тех пор, пока ему не устроят очной ставки с теми, кого он отправил в Екатеринодар. Но у него не было стопроцентной гарантии, что кого-то из эшелона не задержали, а кто-то, может провокатор, сам не сошел на ближайшей станции и не доставил услужливо этот лист лично Врангелю. И Шамшин решил защищаться до конца.
— Это провокация, ваше превосходительство, — обиженно прошептал он, отступая от стола.
— Потому что вы не расписались в получении этой грязной взятки? — уточнил генерал.
— Ее не было, ваше превосходительство, ей-богу, — Шамшин истово перекрестился.
— Она была, — уверенно произнес Врангель. — И приличная. В твердом курсе она составляет, — глянул на листок, — двенадцать тысяч золотом.
«Ну, сволочи! — выругался про себя Шамшин. — Ни стыда, ни совести. Дали пять, написали двенадцать. Но все равно, господин барон, и эти пять вам не видать как своих ушей. Они в надежном месте. Придут наши, получат все сполна».
А генерал точно читал тайные мысли арестованного, потому что сказал:
— Врут, черти. Удушатся, но столько не дадут. Но любую половину вы положили в карман. Верните, и я отпущу вас.
— Как перед богом клянусь, что не присвоил ни копейки, — искренне произнес Шамшин, ничуть не веря обещанию генерала о своем освобождении.
На этот раз он говорил чистую правду. Все полученное тут же было передано представителю подпольного ревкома. Это мог бы подтвердить составитель поездов Михаил Журавлев. И тот, не ожидая приглашения к разговору, подтвердил, что никаких денег или других ценностей господин Шамшин не присваивал.
— Вы составитель поездов или адвокат своего начальника? — усмехнулся командующий.
— Составитель поездов, ваше превосходительство, — добродушно ответил Журавлев.
— Молчать! — вдруг сорвался, как сторожевой пес с цепи, Врангель. — Все вы есть саботажники, изменники, негодяи.
Барон метался по кабинету. Он готов был собственноручно задушить каждого из трех. Его взбесило больше всего писаное добродушие, подделка под простачков, железная выдержка перед лицом неминуемой смерти. Они ведь знали, что им уготовано, и так держались, словно их пошлют отсюда не на виселицу, а, в худшем случае, чистить общественные нужники.
Нет, он никогда не поймет до конца этих людей, принадлежащих к партии социальных и политических преобразовании в стране. Всей душой верноподданного монархиста он, барон, генерал-лейтенант, командующий Кавказской армией, не только ненавидит большевиков и сочувствующих им, он боится их. И потому глубоко уверен, что только физическое истребление такого противника приведет многострадальную его родину в русло спокойной, умиротворенной жизни, основанной на незыблемых принципах верности помазаннику божьему на земле.
Он подбежал к столу, окаменевшими пальцами кое-как поднял со стекла ручку, хотел наложить резолюцию на приговоре военно-полевого суда, но, вспомнив блаженные лица комитетчиков и данное им слово, вновь взглянул на стоящих перед ним.
— Я обещал одного из вас помиловать, — сказал генерал, глядя на вдруг посветлевшего Ляшенко. — Но… у меня нет оснований для снисхождения. Сами виноваты…
— Не будем мелочными, ваше превосходительство, — с той же добродушной ухмылкой произнес Журавлев. — В чем-то — мы, в чем-то — вы…
Какая наглость! Отброшенная ручка цвинькнула, точно пуля, по стеклу. Он еще, оказывается, в чем-то виноват перед этим сбродом!
— В чем именно? — теряя остатки самообладания, надменно, как у равного себе, спросил генерал.
За Журавлева ответил Шамшин:
— Безвинных на виселицу отправляете. Разве это не грех?
— А-а, — хихикнул генерал успокоенно. — Зачирикали, воробышки… Все награбленное сюда. И — слово офицера — вы свободны.
— Это у вас награбленное, а у нас свое, заработанное, — уже с вызовом сказал Шамшин, ничего хорошего и не ожидавший.
Но слова эти почему-то не обидели, не задели оголенные нервы генерала.
В дверях показался адъютант с объемистой папкой.
— Разрешите, ваше превосходительство?
— Да, да, — буркнул генерал, дотрагиваясь до откатившейся ручки. — Я как раз управился. — Он обмакнул перо, четко написал: «Утверждаю». И расписался.
Передавая папку поручику, с затаенной грустью попросил следователя:
— Не мучайте их больше. Сегодня же…
Недаром барон считал себя человеком слова, и если большего для троих не смог сделать, то в этом виноват не он, а они сами. И потому с чистой совестью генерал открыл папку оперативных сводок, доставленную адъютантом.
