Георгий Халилецкий - Осенние дожди

Поселок спал. Только два-три барака лимонно светились незашторенными окнами да от окраины, с той стороны, где, я помнил, должна была находиться электростанция, слышался грохот работающих машин.

Бараки были выстроены в шеренгу. Близ одного из них заливалась дурным лаем суматошная собачонка. Я замахнулся па нее — она отскочила, припадая к земле и захлебываясь от ярости.

На каждом шагу застревая в глине, я с трудом разыскал контору строительства.

Комендант спал, уронив голову на край стола. Рядом лежали фуражка, противогаз довоенного образца в зеленой вылинявшей сумке и нарукавная повязка с какими-то буквами.

— Кто, что? — комендант испуганно вскинул голову. — Что надо?

«На кого он похож? — подумал я. И вспомнил: — Ах, да, киноактер...» Несколько минут комендант глядел на меня обалдело: сон еще стоял омутом в его подпухших глазах. Потом он автоматически пошарил в столе, помотал головой, нацарапал на клочке бумаги несколько слов, сказал:

— Девятнадцатый барак.

Он уснул тут же, мгновенно,— я еще не успел даже закрыть за собою дверь.

И снова были проливной дождь, глина, рыжие пятна фонарей. На востоке, там, где проступала волнистая линия сопок, сквозь дождь начала обозначаться странная — и не розовая, и не желтая, а какая-то грязноватая, розово-оранжевая полоска.

Начиналось утро.

Глава вторая

Утро только начиналось: я сообразил, что пришел слишком рано. Люди досматривают сны. Но ведь не мокнуть же мне под дождем. Постоял. Соскреб щепочкой рыжую глину с сапог, решительно постучал. История повторяется. Тогда, в первый приезд, мне тоже пришлось будить па рассвете соседей по палатке.

— Кто?

— Приезжий.

Открыл пожилой человек в калошах на босу ногу, пиджак внакидку. Он зябко повел плечами, поглядел молча и выжидательно.

— Комендант сказал, у вас койка свободная.— Я протянул направление.

— Имеется.— Читать записку он не стал, а чуть отступил, пропуская меня, и кивнул в угол.

В бараке пахло теплым застоявшимся табачным дымом, деловито постукивал будильник. Пока я раздевался-разувался, пожилой прошел к своей постели.

— Лье-ет!..

— Не говорите,— сказал я.— Развезло. По дороге к вам три раза в грязи застревал.

— Что удивительного? — Он помолчал.— В других-то местах стройки с дорог, начинают. И это, между прочим, правильно.

Я поддакнул:

— Сколько трудностей снялось бы.

—- Сапоги просушить надо,— он сочувственно поцокал.— Утром печку протопим. Балуетесь? — протянул мне пачку папирос.

— Спасибо, я к одному сорту привык.

Мы закурили — он на своей койке, я на своей. Табак был влажноват, дым слегка горчил.

— Ну скажи, все наскрозь сыростью пропиталось,— пожилой сокрушенно покачал головою. Сказал без перехода: — Между прочим, фамилия мне — Лукин.

Я назвал себя. Он полюбопытствовал:

— Надолго в наши края?

— Как получится.

Лукин помолчал, прислушался к монотонному бормотанию дождя за окном, вздохнул чему-то своему и начал укладываться.

— Поспим, рано еще. Вам как: являться к начальству?

— Конечно.

— К скольки?

— От меня зависит.

— Тогда спите спокойно. Никуда оно не денется, начальство.

Он закинул руки за голову, долго молчал, вприщур разглядывая дымок папиросы, сказал задумчиво:

— Нет, как все-таки интересно жизнь придумана!.. Мотает тебя, мотает. По тайгам, по болотам... Иной бы уже давно плюнул: да провались оно, это скитание! Ан, нет — не успел одно достроить, уже хватаешься за другое.— Чуть повернулся ко мне: — На фронте был?

— Разумеется.

— Вот, бывало, залезешь после боя в блиндаж. Трое суток не будите — трое суток не проснусь. А чуть только команда — подскочишь, как встрепанный: куда что девалось! Значит, есть у человека кое-какие силенки в запасе?

Должно быть, это была его привычка — говорить с неопределенной интонацией, так что не сразу и поймешь, ищет ли он у тебя поддержки, просто ли рассуждает вслух сам с собою. Погасил папиросу:

— Ладно, спим.

И сразу отвернулся к стене. Лежал как-то по-детски — обе ладони под щекою. Сонно пробормотал:

— Штепсель около вас. Радио. Заорет — ребят разбудит.

Вот и место действия — барак на таежной стройке! У меня было странное, беспокойное ощущение, будто все это уже было со мною когда-то: и этот барак, и это дождливое утро, и эти смутные, пока еще нечеткие мысли о пьесе.

Утро в бараке наступает медленно.

Я лежу, закинув руки за голову, и, не торопясь, разглядываю барак. Слева от двери — самодельная вешалка, на ней несколько брезентовых плащей, пиджаки, фуражки.

Справа, в углу,— умывальник с подкидывающимся носиком. Рядом с ним полочка, на ней щетки, мыльницы. Будильник на столе все так же захлебывается в своей скороговорке, и под нее я медленно и зыбко погружаюсь в теплый сон.

Просыпаюсь от странного, неожиданного звука. Балалайка, что ли? Верно: балалайка. Обитатели барака уже не спят, и один из них, в трусах и оранжевой майке, облегающей плотное тело, неуверенно подбирает что-то на одной струне. Голову он склонил к плечу, лицо озабоченное.

Я вздрагиваю. Да нет, так не бывает! Уж очень все нарочито. И все-таки я не ошибаюсь. Вот, стало быть, какие невероятные вещи могут случаться. Ну и ну.

А, собственно, что тут особенного?

Он тем временем продолжал усердно терзать струну:

Льется дождичек. Льется дождичек.

Льется дождик с утра до вечера...

Балалайка дрянная, да и игрок не из лучших. Вот он склонился ухом к струне,-— ну конечно! Все та же круглая, лобастая голова! Сам себе удивляется:

— Гляди-ка, чо-то получается.

Балалайка тренькает с бестолковой пронзительностью, но ему это нравится.

— Слушай, Серега, имей совесть. Дай поспать человеку,— просит другой парень, тот, что у окна.

— Здрасте! Не выспался?

— Да я не о себе. Приезжий...

— А приезжему сейчас хоть из пушки пали,— смеется музыкант. И ухарски ударяет по струнам. Тут же кладет ладонь на струны, отчего они издают короткий, жалобный звук.— Хватит,— говорит он.— Хорошего понемножку. Алеха, знаешь чего? Вчера Светка...

— Это которая? — уточняет парень у окна.

— Ну рыженькая. Из КБО. Подъезжает ко мне: что-то, говорит, ваш Лешенька последнее время нигде не появляется?

— А ей что за печаль?

— Вот и я так считаю. Нельзя, говорю, ему на всякие пустяки драгоценное время растрачивать. У него, говорю, секретное государственное задание.

— Сморозил. А она?

— А она: «Ой, как интересно!» — Серега смешливо зажмурился, крутнул головой. — Я ей, веришь — нет, такого наплел — самому жутко стало!

— Э, она не из тех, кто поверит.

— Пове-ерила. Да знаешь ли ты, говорю, что Лешка теперь каждую минуту жизнью рискует. Наговорил ей чего-то про термоядерные реакции, силовые поля... Слушай, кстати, а что такое силовые поля?

— Темнота!

— И пусть,— невозмутимо кивает Серега.— Не всем быть академиками, вроде Борьки.— И внезапно предлагает:— Так как, братцы: скинемся, нет?

— Да скинуться не хитро,— подает голос еще один обитатель барака. Он читает, лежа на спине и удобно пристроив книгу на согнутых коленях. Переворачивает страницу.— Как бригадир скажет?..

Серега круто поворачивается к моему утреннему собеседнику: тот уж поднялся, раскладывает на столе пасьянс из каких-то бумаг. Рассеянно повторяет, думая о своем:

— Как бригадир скажет. Как скажет бри-га-дир.

Серега бросает на него быстрый, весело-удивленный взгляд.

— Мой бригадир, что я слышу? Или уже отставку дали?

— Иди ты, — необидчиво машет Лукин.— Ты бы еще Федосью, сторожиху, приплел.

— Ладно, а между нами, мужиками, как оно в самом деле?

— Отстань, говорю. Я на этот счет — человек твердых правил, ты же знаешь.

— Куда тверже,— с готовностью поддакивает Сергей.— Людка, учетчица, хоть сейчас подтвердит.

И заразительно смеется. Почему это я раньше не обращал внимания, что он удивительным образом меняется, когда смеется. Жестковатое лицо делается вроде бы добрее, глаза утопают в морщинах, но не в стариковских, напоминающих о возрасте, а в каких-то особых, веселых и беззаботных.

Лукин шутливо замахивается на него — и тоже не выдерживает, смеется; верхний зуб спереди у него по-детски щербатый.

— А что — Людка? — настораживается Алексей. — Там же, по-моему, есть кому окружать ее вниманием? Этот дылда-бульдозерист из шестого барака?

— Какой там бульдозерист,— не унимается Серега.— Наш Лукин, как-никак,— начальство. Ты когда-нибудь понаблюдай, как он с нею наряды оформляет...

— Серега! Дам по шее,— предупреждает бригадир.

— А это уже превышение власти,— все еще смеется парень, и бригадир сокрушенно разводит руками: вот и возьми его!