Владимир Тендряков - Среди лесов
Там, где кончались поля и начинались прибрежные луга, стояла старая, высохшая ель. Когда-то она — матерое, полное жизни дерево — была окружена густым молодым ельничком, который скрывал ее корни от солнечных лучей. Но молодняк мешал покосам, его вырубили. Солнце высушило землю вокруг корней, и ель засохла; на ее ветвях вместо пахучей хвои висит теперь клочьями сухой мох, седой бородач.
У старой ели тропинка, отделяющая разинские поля от чапаевских, разбивалась на две. Одна тянулась к видневшимся отсюда лобовищенским крышам, другая петляла среди чапаевских покосов.
Подойдя к деревне, Роднев остановился у конюшни. Он вспомнил вчерашний разговор с Паникратовым. Отодвинув тяжелый засов, Василий вошел в полутемную прохладную конюшню, где, кроме обычного запаха конского пота, медово пахло вянущим клевером. Роднев ожидал увидеть грязь, запущенные стойла, лошадей с клочковато свалявшейся шерстью на боках, но дорожка посреди конюшни была посыпана песком, в стойлах на темных половицах виднелись свежие следы лопаты, на каждом столбе висели на деревянных колышках сбруи, — вполне прилично, не придерешься. Конюшня была пуста, и понятно: в эту пору лета лошадей редко держат под крышей, больше — в лугах, на выпасах.
Только в конце конюшни похрустывали клевером рыжий жеребец (Роднев уже знал: специальный конь для разъездов председателя) и неказистая горбоносая и вислогубая лошаденка, видимо оставленная «на всякий случай». Даже у этой горбоноски была расчесана грива, подстрижен хвост… Роднев прошел через всю конюшню и вышел с другого конца, через сенник.
Подставив плешь под солнечные лучи, на низеньком чурбане сидел старик. На его коленях лежал белый с рыжими пятнами котенок. Играя, он старался укусить заскорузлый палец старика, а у того морщины на коричневом лице расплывались в довольную улыбку.
— Здравствуй, Федот Никитич! — окликнул его Роднев.
— А-а, Василий! — не меняя доброй улыбки, повернулся старик. — В гости пожаловал? Давно бы пора, а то, вижу, ходишь по деревне, не приворачиваешь.
— Из Кузовков иду, заглянул.
— Подбрось попонку да садись.
У Федота Неспанова вокруг обожженного солнцем лица росла бородка не седая, а бурая, выгоревшая. Она была точно такой и пятнадцать лет назад, когда у Василия Роднева только-только появлялся пушок над губой. И тогда уже Федот служил конюхом. Василий повзрослел, дважды приходилось ему, на удивление окружающим, воскресать из мертвых, а у этого старика время, казалось, стояло, как зазеленевшая вода в пруду.
— В районе мне жаловались, что в нашем колхозе на конюшнях порядку нет, — начал Роднев.
Старик ссадил с колен котенка.
— Это правда, порядку мало.
— Как так? — удивился Роднев.
— Да так, нет порядку, и все тут.
— Тогда почему не наладишь порядок, ты же бригадный конюх?
— Мне налаживать порядок нужды нет, он у меня давно налажен. У нас в колхозе три бригады, и при каждой бригаде — конюшня. В моей — все чин чином, а безобразия-то в тех…
— Вот что! Тогда в чем же причина, кто виноват в безобразиях? — спросил Роднев, заранее уверенный, что Федот всю вину свалит на председателя колхоза, — плохо руководит.
Но тот рассудил иначе:
— Она, всякая причина-то, в натуре человеческой. Да-а… Вот, скажем, во второй бригаде конюхом Юрка Левашов, парень молодой, здоровый и, понятно, — мозги набок.
— Гм… Набок?
— Сравни со мной: я — старик, у меня, можно сказать, ни об чем другом уже голова и думать не способна, нет интереса к другому. А Юрка? Ему и на гулянки сходить надо, и на рыбалку, и на охоту… Думы-то не о том, сколько сенца подкинуть, где овес приберечь, а, скажем, о Клашке или Катюшке Морозовой, к примеру…
— Ну, ты, дед, загнул! По-твоему выходит — конюхом быть, так уж ни о гулянках, ни об охоте не думай. В меру все можно.
— То-то и оно — в меру… А какая мера у молодого? Молодому, чтоб меру знать, надо руку над собой иметь. Какая рука над Юркой? Бригадир? Так тот сам Юрки боится. Председатель — так он Юркин дружок, на гулянки-то, чай, вместе ходят. Да над Митюхой Спевкиным над самим надобно руку иметь… А где теперь над молодежью рука? Раньше-то в этом недостатка не было: видишь, парень уклон от хозяйства берет — чересседельником поучишь. Гулянки, мол, гулянками, а хозяйство хозяйством. Глядишь, и мысли у него на нужное место поворачивают, и совесть как раз в норму входит. А ныне… Не помню, за что я вожжами хотел было Юрку… Слава богу, кажись, не в отцы, так в деды ему гожусь. Что бы ты думал — он смеется да кулак показывает: «Не ушибись, говорит, дед». А кулак, прости господи, у него не людский, ежели примерить, то и торбу на такой кулак не натянешь. Что станешь делать? Плюнул да отошел.
Федот вынул затасканный кисетишко, достал из него сложенный газетный лист.
— Мне что, мое дело маленькое — люблю порядок, он и есть у меня. А до чужих непорядков не суюсь. Сколько председателей сменилось, все мной довольны были. Приедет в колхоз начальство, пожелает на коней взглянуть. На Починок идти далеко, а наша конюшня под носом. «Милости просим, заходите, Федота Неспанова не подкопнешь!» Ездовых возьми — и ездовые слушаются, не безобразничают… Глядишь, вместе со мной начальство и председателя похвалит. Мною все были довольны… Правда, перед весной в тех бригадах жеребята пали, ну и разглядело начальство все наши непорядки. Сам Федор Алексеич приезжал, Паникратов. Крепко ругался… Громовитый человек… Эх-хе-хе, грехи наши… Ну, ты-то как? Говорят, у нас останешься? Ведь тебе, гляди, можно и в какие-нибудь начальники попасть, чай, не зря науки изучал. Аль что мешает?..
3
Если перевалить через невысокий угор, пройти веселым березовым леском, упрешься в крошечную деревеньку, дворов с десяток, — это Починок, отпрыск деревни Лобовище. По району много таких починков, и этот, в отличие от других, так и называется — Лобовищенский починок.
Здесь вторая бригада колхоза имени Степана Разина.
С навозных куч, лежавших около дверей конюшни, при приближении Роднева с гулом сорвались тучи мух. Роднев шагнул в открытые двери, осевшие на петлях, и в нос ему сильно ударил запах застаревшего, перебродившего конского навоза. Да, зоотехния, наука, столбики цифр в таблицах: белки, углеводы, клетчатка… Не наука тут нужна, а большая лопата!
— Есть кто-нибудь?
Никто не откликался. Наконец, из противоположной двери показался здоровенный парень, несмело подошел, — плечи крутые, глаза сонные.
— Ты конюх?
— Я.
Роднев долго разглядывал его: «Ну, вот твой ученик. Учи!..»
Еще больше грязи в свинарнике, и только на скотном дворе хоть и бедно, но развалившиеся ясли стянуты обрывками разлохматившихся веревок, дышится легче, прорыты сточные канавки, навоз подчищается…
Члены правления на упреки Роднева лишь вздыхали: «Такой уж народ у нас, сколько ни говорим, все на ветер». Попробовал Василий собрать колхозных животноводов, чтобы прочитать доклад об общей гигиене скота, о чистоте помещений… Народу на доклад пришло много, но большинство — молодежь, парни и девушки, которым нечего делать по вечерам. Сидели, перешептывались, парни щипали девчат, те приглушенно взвизгивали, и никого не интересовало, какую заразу представляют кучи навоза, сваленные около помещений для скота.
…В том батальоне, где когда-то Василий Роднев служил заместителем командира по политчасти, был снайпер Андрей Дорофеев. Дорофеев всех удивлял своим терпением. Целый день он мог, не шевелясь, ждать той секунды, когда над бруствером противника покажется макушка вражеского солдата. Секунда эта приходила, Дорофеев, словно нехотя, не спеша склонялся щекой к прикладу и стрелял. Почти ни одна пуля его не пропадала зря.
Дорофеев — один в батальоне, а нужно иметь сотни снайперов. Тогда Роднев решил создать школу отличных стрелков. Но Андрей Дорофеев был из тех людей, про кого говорят: «Руки — не крюки, да язык что кляп». Ему легче выполнить дело и в десять раз труднее рассказать о нем.
Тогда Роднев на помощь Дорофееву направил парторга пятой роты Максимова, человека начитанного и вдумчивого. Дорофеев учил Максимова мастерству снайпера, Максимов Дорофеева — всему понемногу, а оба вместе они учили пятнадцать молодых солдат. Прошел месяц, и эти пятнадцать стали снайперами, почти не уступающими Дорофееву…
Сейчас Родневу думалось, что стоит только найти в колхозе своих Дорофеевых и Максимовых, окружить их учениками, и дело пойдет на лад.
По просьбе Роднева созвали открытое партийное собрание. Среди других беспартийных был приглашен лучший конюх, Федот Неспанов. Он сидел в углу, прятался за широченную спину конюха из второй бригады, Юрия Левашова, покуривал втихомолку и слушал. Когда старик узнал, что у него будут учиться конюхи всего колхоза, то поднял руку, попросил слова.
