Иван Дроздов - Радуга просится в дом
— А где ваши домочадцы, Павел Николаевич?
— Разогнал по белу свету. Жена геолог, в трехлетней экспедиции, сын у бабушки.
Белов присел на подоконник, продолжал мечтательно:
— Замечательный у меня сын! И глаза его на ваши похожи.
Катя застеснялась, сдавила в кулачке ремешок сумочки. Девушка видела, что в квартире, кроме нее и Павла Николаевича, никого нет. Ей сделалось неловко. Катя ждала случая поскорее встать и проститься. Решила, что момент этот наступил, поднялась, но Павел Николаевич подошел к ней, взял за плечи и опустил на стул.
— Куда? Не пущу. Во-первых, с вами надо расплатиться, а во-вторых… будем пить кофе.
Павел Николаевич ушел на кухню. Через некоторое время оттуда донесся его голос:
— Мы теперь с вами как бы соавторы: я пишу, вы печатаете. Я жду от вас отзыва, а вы молчите как рыба.
— Какого отзыва?
— О переводе. Или вы этот роман не читали на украинском языке?
— Читала и на украинском, — пропела Катя.
В собственном голосе уловила нотки, не свойственные ей, но в то же время естественные. Эти нотки звучали помимо ее воли, и не противно, не дурно звучали, а как-то хорошо, приятно. Как и ее подруга Ирина, она всегда звонче говорила в присутствии мужчин — то была подсознательная природа женщины, стремящейся нравиться, производить хорошее впечатление.
Павел Николаевич хоть и не оправился вполне от болезни, но был весел; в легком спортивном костюме он выглядел совсем молодым человеком. Катя не верила в существование его восьмилетнего сына. Мысленно пыталась определить возраст писателя. Скажем, женился в двадцать, нет — в двадцать два. Сыну восемь, ему тридцать. Что ж, тридцать лет, может быть, ему и есть. Но на вид он моложе. А сколько он написал книг? Две повести и этот вот… перевод. Немного. Пушкин в его годы…
— Вы, наверное, рано начали писать? — несмело спросила Катя, подсаживаясь к столику, на котором появились сыр, масло, кофе.
— С пяти лёт. С тех пор как научился выводить первую букву.
Катя улыбнулась. Здесь, в домашней обстановке, Белов не казался ей таким жестким и неприветливым, каким он показался ей в институте. Взгляд его карих благодушных глаз, слова, в которых не было тайного, нагловатого подтекста, — весь он, по-братски добрый, какой-то особенный своей мужской простотой, будил в ней любопытство. Откинувшись на спинку кресла, Катя говорила с Беловым, как со старым знакомым. Никогда раньше наедине с мужчиной, да еще мало знакомым, она не испытывала такого спокойствия. Украдкой девушка взглянула на свои колени и впервые пожалела, что слишком коротко подшила юбку. Стул был низким, столик тоже — как ни старалась Катя поджимать под себя ноги, ей не удавалось спрятать колени.
— Слышите, Катя? Я жду вашего суда. Один мой московский друг, известный писатель — его вся страна знает, — слушал только машинистку. Когда ему возражал редактор, он говорил: «А машинистке это место понравилось».
Катя сказала:
— В книге мало героев — это хорошо. Я всех запомнила, знаю, кто как говорит. А вот речь главного героя шахтера Горбенко у вас побледнела. Я читала роман Любченко: там Горбенко говорит по-своему. Як розмовлялы у нашому сели хлопци.
Катя сказала это просто, как если бы она отвечала Ирине. Она бы и еще могла говорить о языке героев, но ее смутил вид Павла Николаевича. Он опустил чашку с кофе и смотрел на Катю, как на что-то упавшее с неба. Брови его нахмурились, в больших темных глазах отразилась тревога. Он смотрел минуту, может быть, больше и не говорил ни слова. Потом также молча встал, подошел к лежавшим на шкафу кипам романа, стал листать рукопись. Он листал долго, что-то читал, а Катя допила кофе и не знала, что ей делать дальше. Она уже жалела, что высказалась о романе, тревожно взглядывала на Павла Николаевича и не могла понять, что его так смутило. А он перебрасывал листы, читал отдельные места и снова листал. Затем вернулся к столу, молча пил кофе, думал.
— Я и сам знал этот свой недостаток, — заговорил, не глядя на Катю. — Знал и уговаривал себя: дескать, ничего, не страшно. Ан нет, читатель все видит, все подмечает. Оказывается, недостаток серьезный.
Катя встала и начала прощаться. Павел Николаевич ее не удерживал. Он решил ее проводить.
Вдвоем они дошли до общежития. Перед тем как на прощанье пожать руку девушке, Белов извлек из нагрудного кармана запечатанный конверт, неловко сунул его в Катину сумочку.
Еще раз сказал:
— Да, да. Вы сказали мне очень важное.
Домой он почти бежал.
6
Распечатав конверт, Катя обнаружила в нем сто сорок рублей — в два раза больше того, что она ожидала за свой труд. Такая щедрость изумила Катю, навела на мысли, так не похожие на те, которые владели ею во время посещения Павла Николаевича. Не то чтобы Катя думала что-нибудь дурное, однако, держа в руках деньги, старалась понять причину такой щедрости незнакомого человека. Вспомнила обстановку квартиры, одежду Павла Николаевича. Он не был похож на человека, обеспеченного сверх меры. Наоборот, во всем видны неустройства жизни, быта. Несомненно, тут жест широкой натуры, желание помочь деньгами студентке, девушке, еще не вставшей на путь самостоятельной жизни.
На следующий день утром по пути в институт Катя зашла на почту и с припиской «Вы ошиблись» отправила половину денег Белову. Весь этот день она испытывала давно не являвшееся к ней возбуждение: много шутила, смеялась, заражала своей веселостью преподавателей и студентов, заходивших в приемную декана. Когда же оставалась одна, внезапно умолкала, задумывалась.
Был тот период затишья, который обычно наступает в институте в августе. Декан ушел в отпуск, остался его заместитель, старенький тихий доцент; к нему порой заходят преподаватели, забегают студенты, но редко, потому что и студенты и преподаватели в летнее время живут в спортивном лагере на берегу моря.
Оставаясь одна, Катя вынимала из стола учебник, начинала читать. Однако и чтение не шло в голову. Едва она принималась за первые строчки, как ею овладевало мечтательное настроение. Порой ей хотелось отличиться, обратить на себя внимание. Чтоб о ней говорили: «Катя Соловейко? Талант!..» Катя представляла, как после окончания института одаренных выпускников направляют в столичный научный центр для выполнения важного задания. Конечно же, среди них и она, Катя Соловейко. Но тут являлись вопросы: «Для кого стараюсь?.. Кто оценит меня и похвалит?..».
И Катя сникала. В такие минуты она казалась себе несчастной.
* * *Однажды к ней явился Павел Николаевич. Встал в дверях приемной, фамильярно кивнул.
— А я к вам. Можно?..
Снежно-белая рубашка преобразила Белова; на этот раз он показался Кате совсем молодым, почти парнем.
Взглянул на кабинет декана.
— У себя?
— Нет. В отпуске.
Белов досадливо покачал головой:
— Aя-яй-яй!
— Зачем вам декан?
Павел Николаевич подсел к столу.
— Есть у меня, Катя, сестра в Москве. Ее муж литератор, солидный человек, но с дочкой у них не ладится: в третий раз пытается поступить в институт и срывается. Столичный институт, большой наплыв.
— Ага, вы хотите составить племяннице протекцию, стать героем фельетона?.. Ладно уж, присылайте вашу москвичку! Я, конечно, не декан, однако помогу ей готовиться. Как ее зовут?
— Майя Златогорова.
— Если вы позволите, я поселю ее в своей комнате. Нас трое, а комната рассчитана на четверых.
— Хорошо! — сказал Павел Николаевич. — Но только уговор: помогайте в пределах дозволенного.
Не берите грех на душу. Идет?..
Катя кивнула головой.
Белов ушел, а Катя еще долго смотрела ему вслед. Ей стало хорошо и приятно. Она уже не казалась себе такой одинокой.
7
В день приезда племянницы Павел позвонил Кате.
— Сегодня приезжает Майя. У вас нет желания поехать со мной на аэродром?
— Я… пожалуйста. Поеду.
В трубке был треск, и Катя не разобрала слов, которые затем сказал ей Белов. Только запомнила время прилета. Шесть часов вечера. И еще расслышала: «В пять приеду в институт».
В автобусе сидели у окна. Шоссе, вымытое дождем, блестело, как полированное. Потом пересели на трамвай, потом снова на автобус. Было тесно, Катя протиснулась внутрь, а Белов висел на подножке «А как же будем ехать с аэродрома?.. Тоже вот так?..» И она представила, как Майя — расфранченная москвичка, дочь «солидного литератора» будет трястись на подножке. Катины кавалеры в подобных случаях брали такси. Катя и сама бы могла взять такси — на последние, студенческие, по ей, конечно, было неудобно. И она опять думала о Павле Николаевиче, о том, как ему, должно быть, трудно живется без постоянной зарплаты, на редкие литераторские заработки.
За полчаса до прибытия самолета зашли в ресторан. Белов рассказывал веселые истории, анекдоты. Невольно ей вспомнились ее прежние знакомые: они тоже рассказывали анекдоты, но в них нередко содержалась откровенная пошлость. Слушать их было небезопасно. Теперь же, наблюдая за Павлом Николаевичем, за тем, как просто и естественно он себя ведет, как умно, изящно говорит, Катя с чувством неловкости вспоминала прежних знакомых. «Лучше быть одной, — думала она, — чем с этими…»
