Мария Прилежаева - Пушкинский вальс
«Значит, не трусить».
«Я не трушу».
«Значит, уметь за себя постоять. И за других, слабых. Это поважнее».
«Всегда за них стоять?»
«Если видишь, что обидели».
«Ты заступаешься?»
«Стараюсь по силе возможности».
Мама утешала по-другому. Мамины утешения разнеживали, становилось еще больше жалко себя.
Отец сердился:
«Вырастим из девчонки комнатное растение!»
Настя оперлась локтями на выдвинутый ящик стола и неподвижно сидела, сжав ладонями виски.
«Представим себе человека с сильным характером: что стал бы он делать в моих обстоятельствах? Представим Димку».
Всю весну, когда определилось, что десятый класс едет на стройку, они мечтали и рисовали картины суровой жизни где-то на северо-востоке, в незнакомых краях. Они будут закладывать первые камни первого дома в новом городе, не похожем ни на один город в мире! Рыть котлованы, ставить фундаменты, строить цеха. Они воображали будущие улицы в своем городе и придумывали им названия. Смеху было с этими названиями! Там будет улица Айболита и улица Лайки. Помните лохматую собачонку со смышленой мордашкой, которая первой поднялась на ракете в космос?
Там будет улица Космоса, или нет — площадь Космоса, на которой мы выстроим лучшие здания. Будет Березовая улица, в память о доме, о рощице на Откосе, сквозной, кудрявой, как облако, где все паши ребята любят гулять и назначают свидания.
Насадим берез. Прохладная тень на нашей Березовой улице! Слышите, шумят листья?
Там будет аллея Мира, аллея Фантазии, улица Дружных и Смелых и улица Добряков. Получил квартиру, хочешь не хочешь — будь добряком в честь своей улицы. Будет улица Тысяча девятьсот пятьдесят девятого года. Знайте, потомки: в 1959 году мы окончили школу и уехали строить!
А вдалеке от города наш завод, видный отовсюду, со стеклянными стенами, бездымный (на трубах дымоуловители), наш молодчина завод тонет в саду. Мы насадим там сады.
Построим театр и пригласим на открытие Галину Уланову или Елену Рябинкину, новую знаменитость балета, такую молоденькую, что ей-то как раз и танцевать в нашем театре.
Ухлопаешь целую жизнь на эти дела! Не знаю как кому, а мне интересно. Ничего другого я не хочу, как только строить наш город-завод, такой, как мы с Димкой вообразили. Из-за него мы и влюбились друг в друга…
Да, все с этого началось. Ходили с Димкой от школы до дома, туда и сюда, и мечтали о своем городе. Как хочется, чтобы он был особенный, прекрасный, таких городов нет больше на свете!
Я согласна строить пять лет. Бетонщиком? Маляром? Пожалуйста. Все наши ребята там будут. И Димка…
Но тут Настя вспомнила о том, что случилось. Снова ее взяло отчаяние. Неудачница! Будничная, насквозь бездарная личность. Не личность, какая там личность! Продукт обстоятельств.
Тебе не везет, не везет, не везет! И ты ничего не можешь с этим поделать.
Но все-таки неужели он верно ушел? Сколько ни слыхивала, что уходят из дому, но папа, мой папа… Ушел как чужой. Все были родные, родные — и вдруг… Папа, а как же теперь мне ехать на стройку? Вот так штука! Как я поеду, когда он нас бросил? Что мне делать? Не могу разобраться. Нет, я уеду! Уеду! Я комсомолка. У меня общественный долг. Как мы с Димкой мечтали!..
Слезы душили ее. Оказывается, она ничуть не меньше рева, чем в детстве. И никакой не силач. И не знает, как бороться с этой бедой, которая свалилась на нее так внезапно.
— Уеду. Не надейтесь на жертвы. Нет, нет! — твердила она.
Но чем дальше, тем слабее. Она старалась себя обмануть, но уже знала: все решено.
Оставить мать, одну, в пустом доме?
«Отдельная квартира из двух комнат, с кухней и ванной, черт бы ее побрал! Тихо, мертво. Мамочка, бедная, ты изведешься от горя! Ты стыдишься, что он ушел? Ты гордая, ты зачахнешь одна».
Настя встала, задвинула ящики стола, пошла в ванную вымыть распухшее от плача лицо.
«Я должна забыть о своей цели и планах, об улице Лайки, о нашем городе, который, наверное, через пять лет прославится на весь Советский Союз. Расстаться с Димкой, с ребятами… Почему-то должна».
Солнце ушло из дому, стало прохладнее, со двора сильней доносило запах тополевых листьев.
Настя с удивлением увидела, что уже третий час. Она вспомнила, что не успела утром позавтракать. Зажарила яичницу и машинально съела.
— Что мне делать? — спросила она и пошла в школу.
Еще несколько дней назад, еще только вчера, когда они с Димкой бродили этим переулком, все им было здесь мило. Вот водоразборная колонка. Значит, в косом двухэтажном домишке напротив водопровода нет. Скоро тебя, бедняга, на слом. И тебя, и твой ветхий забор, и деревянную скамейку у калитки, где по вечерам играют в шашки пенсионеры. А рядом другой дом, солидный, с толстыми стенами, на балконах горят огнем ноготки, ветер полощет, как флаги, белье. Этому стоять да стоять, до самого коммунизма дотянет. А вот музыкальное училище, из распахнутых окон летит «до-ре-ми». А вот булочная с пирамидами баранок и булок в витрине. А вот…
Они ходили здесь с Димкой, когда он провожал ее из школы или с Откоса, и прощались: «Прощайте, прощайте! Жалко вас, тополевые дворики, скамейки у калиток, балконы с резными решетками, зелененькая травка просвирник между булыжником. Уезжаем, жалко тебя, наш старенький город, с твоими кривыми переулками, тупичками, базарной площадью, по которой в ветреные дни тучами носится пыль, церквушками без крестов, твоим Откосом над рекой и новыми кварталами, где кирпичные корпуса и чахлые клумбы, немножко грустно тебя покидать… Молодой город ждет нас, прекрасный город!»
В комитете Настя застала секретаря Таню Башилову и Нину Сергеевну. Таня Башилова, аккуратненькая, как будто только что умытая девочка, сидя возле окна, ожесточенно разглаживала на коленях короткую юбочку колоколом и с выражением вины и смущения во взгляде следила за расхаживающей по комнате высокой, прямой, энергичной учительницей.
— Можешь представить, Вячеслав Абакашин не едет, — объявила Нина Сергеевна, с холодным укором взглянув на Настю сквозь очки, как будто именно Настя виновна в отказе Абакашина ехать.
— Так подвести в последний момент! В горкоме, гороно — всюду известно…
— Но ведь только он… — несмело перебила Таня Башилова.
В качестве секретаря комитета она чувствовала себя ответственной за некомсомольское поведение Вячеслава. Но Нина Сергеевна слишком уж тяжело реагирует. Как будто разразилась невесть какая катастрофа. Ну, отказался Абакашин, ну и что? Другие-то едут! На одного человека меньше, и только.
— В горкоме, гороно — всюду известно, что десятый класс едет всем коллективом, — не слушая Таню, продолжала Нина Сергеевна. — В том-то и смысл, что всем коллективом! Один отказался, и уже не то впечатление. Уже не то.
Она гневно шагала по комнате. На ее цветущем, с правильными чертами лице льдисто поблескивали стекла очков.
— Таня, ты заняла неправильную позицию как секретарь комитета, — говорила она, отчеканивая каждое слово. — Ты выражаешь настроение комсомольцев, у вас примиренческие настроения. Нельзя, вы не имеете права! Надо на Абакашина повлиять, возмутиться по-комсомольски! Надо срочно принимать меры, а не сидеть сложа ручки, а не мириться с дезертирством и срывом общего дела.
— Какие же меры? Вячеслав говорит, у него есть причины, — робко вставила Таня.
— Дезертир всегда найдет себе оправдание.
— Но, Нина Сергеевна, ребята добровольно едут. В конце концов, и без него обойдемся! Не хочет, как хочет, — ответила Таня, все больше робея от холодного тона учительницы.
Она не знала, как повлиять на Абакашина, ведь сама-то она на стройку не ехала! Она только перешла в десятый класс.
— Вот Настя, хотя и не член комитета, могла бы поагитировать Славку. Или Димка Лавров, он бригадир. А вот и Димка, легок на помине!
Димка прибежал с мокрыми волосами и обмотанным вокруг пояса сырым полотенцем. Должно быть, он только с купания, от; самой реки мчался бегом. Вбежал, стоп! Димка, ты совершенно не умеешь таиться. Все твои чувства прямо так и написаны на темном от загара, худом, ребячески открытом лице!
— Настя! Вот не думал тебя здесь застать!
— Следовало бы поздороваться сначала с учительницей, — сухо заметила Нина Сергеевна.
— Извините, Нина Сергеевна, здравствуйте! Таня, здорово! А я случайно забежал по дороге. Что тут у вас?
Таня сконфуженно покачала головой: «Ах и не спрашивай!» — и отвернулась к окну.
— Вячеслав Абакашин отказался ехать, вот какие у нас происшествия, — сообщила Нина Сергеевна, блеснув на Димку очками.
— Вот так чепе, — озадаченно протянул он, занося пятерню к макушке. И не донес. Остановило выражение Настиных глаз. Она глядела так жалко, почти плача, словно ужасно в чем-то была виновата. Он испугался. — Настя! — позвал он.
