Екатерина Шереметьева - Весны гонцы (книга первая)
Алёна внимательно слушала Глашу, и все сильнее охватывал её страх, что не попадёт в институт. Алёна вспомнила нарядных девушек, таких изящных и таких уверенных. И рядом представила себя. И сразу в памяти возникли насмешливые слова матери: «Разве артистки такие бывают?»
Алёна посмотрела на новую подругу: васильковое крепдешиновое платье ладно сидело на полной её фигурке.
— Ты что на меня так смотришь? — спросила Глаша. — Что ты приготовила читать?
Алёна заставила себя ответить спокойно:
— «Тройку» Гоголя.
— Ох, это многие читают! А ещё что?
— Басню «Ворона и Лисица».
Глаша даже руками всплеснула.
— Ой! Ну, все читают! А стих у тебя какой?
— Я хотела Симонова…
— «Жди меня»? Ну, буквально все читают! Это ужасно невыгодно, — тоном специалиста объявила Глаша. — Во-первых, экзаменаторам надоедает одно и то же. Кроме того, кто-то может прочесть лучше тебя — опять невыгодное сравнение! — Видимо, заметив отчаяние в глазах Алёны, она сказала ободряюще: — Ну, ничего… А может, ты ещё что-нибудь знаешь?
Алёна замотала головой.
— Прозы другой не знаю… и басню…
— Ну а стихи?
— Стихов я много могу. Маяковского и Пушкина.
— Вот это лучше!
Сидя на Алёниной кровати, они вспоминали стихи и решили, что лучше всего читать «Сожженное письмо» Пушкина или «Секрет молодости» Маяковского.
— Теперь прочти — посмотрим, что у тебя лучше. А вот и Валя кстати! Знакомься, Валя Красавина!
Валя приостановилась в дверях, посмотрела на Алёну, улыбнулась. Она согласилась, что оба стихотворения хороши, важно, какое лучше получается у Алёны.
Но Алёна читать не захотела. Побоялась не понравиться и совсем потерять уверенность.
— Идемте, что ли, обедать, девочки? — сказала Валя, видимо, поняв мысли Алёны. — Сама решишь, что читать. Да ещё вечером консультация…
Алёна с тревогой подумала о вечере, об этой Стелле. Вдруг и ей скажет, как Вале. Что тогда? Хватит ли у неё силы пойти на экзамен, если скажут, что она «неподходящая»? Валя ей показалась просто героиней.
За обедом в чистенькой столовой поблизости от института выяснилось, что Валя из Архангельска, воспитанница детдома: родители погибли в сорок первом. Валя четыре года занималась в кружке художественного чтения при Доме пионеров и заняла первое место на областном смотре самодеятельности. Глаша оказалась ещё более опытной — с шестого класса играла в школьном драмкружке, а последний год выступала в Доме культуры, куда её пригласили на роль Машеньки. И хотя за эту роль она даже получила грамоту, считала Машеньку не своей ролью, а мечтала играть Анну Каренину.
Алёна совсем приуныла. Всего один раз в седьмом классе она с тремя девочками танцевала на школьном концерте молдовеняску, да и то спутали фигуры и, не закончив, убежали.
В девятом классе учитель литературы Митрофан Николаевич всегда вызывал Алёну читать стихи. Она охотно читала, чувствовала, что получается хорошо, и девочки хвалили. А Митрофан Николаевич очень внимательно слушал. В последней четверти он сказал: «У вас, вероятно, артистический талант. Хотите выступить на вечере?» Алёна согласилась со страхом и восторгом и больше готовилась к выступлению, чем к экзаменам. Уходила в лес и во весь голос, выкладывая всю душу, читала:
Они гласят во все концы:«Весна идёт, весна идёт!Мы молодой весны гонцы.Она нас выслала вперёд!»
Потом бродила молча, вдыхая сырой, беспокойный весенний воздух, запахи смолы и хвои, прелого листа и молодых берёзовых почек, подставляла лицо свежему ветру, лучам не очень щедрого северного солнца и думала о том, как после своего выступления на вечере скажет Митрофану Николаевичу, что хочет быть артисткой. Потом пела, подражая Обуховой: «Не брани меня, родная», — и опять читала.
Накануне школьного вечера девочки сказали ей, что к Митрофану Николаевичу приехала из Вологды невеста и он женится.
Алёна на вечере не выступала, даже в школу не пошла — сказала матери и девочкам, заходившим за ней, что угорела. Спать легла рано — вместе с братишками, детьми тети Любы и Петра Степановича, ночью все обдумала и окончательно решила: уйти в вечернюю школу, поступить на работу, чтобы скопить денег и уехать учиться на артистку, а пока записаться в драмкружок при Доме культуры.
Жена Митрофана Николаевича, новая учительница математики, бойкая брюнетка, с неистощимым жаром играла все любимые Алёнины роли: Бесприданницу и Любовь Яровую, Анну Каренину и Зою Космодемьянскую, вызывая восторги зрительного зала. Разве могла Алёна рискнуть состязаться с ней?
Только теперь, увидя недоумение Вали и Глаши, она поняла, как глупо тогда поступила, как она беспомощна по сравнению с другими, как досадно, что она никогда нигде не выступала.
Консультация была назначена на семь часов, но Алёна с Глашей в начале седьмого уже вышли из общежития. По широкой белой мраморной лестнице девушки поднялись в зал, разделённый колоннами, и только уселись на старинный диван красного дерева против двери в аудиторию, как вслед за ними вошел плотный, среднего роста паренёк. Круглое лицо с неопределёнными чертами, золотисто-розовой кожей и пухлым ртом казалось совсем детским. И волосы пушились, как у малышей. Он повертелся возле колонны, потом, неловко заложив руку за борт глухо застёгнутого пиджака, нерешительно направился к девушкам.
— Новенький — первый раз вижу! — шепнула Глаша.
Новенький остановился возле дивана и посмотрел на девушек с мрачной растерянностью.
— Тоже поступаете? — спросил он с таким трагическим выражением, будто шёл на верную смерть.
— Поступаем! — в тон ему ответила Глаша и, не выдержав, расхохоталась.
Он грустно посмотрел на Глашу:
— Пожалуйста. Я привык.
— Извините! Право, извините! — продолжая смеяться, сказала Глаша. — Но вы такой…
Алёне стало жаль его.
— Садитесь! — Она подвинулась, приглашая сесть рядом.
Лицо юноши просияло, и улыбка — мелкие, очень белые зубы и ямочка на щеке — придала ему ещё большую детскость и миловидность. Он сел и спросил негромко, слегка заговорщицким тоном:
— Вы уже бывали на консультациях? Не знаете, как оно… тут все это… происходит?
— Могу информировать! — сказала Глаша. — Только прежде познакомимся. Как вас зовут?
— Евгений Иванович Лопатин. То есть Женя, — засмеялся он вместе с девушками.
Чем ближе к семи, тем больше Алёной овладевало беспокойство — помнит ли, что должна читать на этой консультации, представляла, как мучительно трудно будет, когда столько глаз вокруг.
Алёна вглядывалась в каждое новое лицо, и никто не оставлял её равнодушной: тревожные, как бы ищущие поддержки взгляды рождали горячий отклик и расположение; другие — холодные и высокомерные — вызывали у неё неприязнь. В зале становилось душно, и он весь гудел от многолюдья.
— Сколько сегодня народу! — сказала Глаша. — Последняя консультация. — И показала глазами на девушек, которых Алёна встретила утром в приемной комиссии: — Обратите внимание, какие красули! Воображают, что обе — Ермоловы! Чёрненькая — Патокина Зина, а «перекись» — Изабелла Зубова.
На Зине было красное с оборочками платье и красные туфельки, а на Изабелле — зелёное с белой отделкой и белые туфли.
— Красивые! — с восхищением и тоскливой неприязнью заметила Алёна.
— И столь же бездарные! — раздраженно отрубила Глаша, но, взглянув на дверь, громко шепотом сообщила: — Стелла! Стелла катится! — И встала, одёргивая платье.
В зал неторопливо вошла нарядная женщина, вся она была круглая и казалась составленной из светлых воздушных шаров разной величины; сверху тоже был посажен шар, потемнее, — с круглым лицом, выпуклыми глазами и круглым, ярко накрашенным ртом. За Стеллой шли три молодых человека. По сановной важности их лиц было ясно, что их судьба не зависит от консультации.
— Третьекурсники! — шепотом объяснила Глаша. — Её помощники-адъютанты!
Разговоры оборвались, и уже почти в полной тишине прозвучали громкие ласково-насмешливые слова Стеллы Матвеевны:
— Смотрите, что делается! До утра не разобраться! — Она остановилась у двери аудитории и сказала властно: — Давайте начинать.
Разместились вдоль стен аудитории по обе стороны стола, за которым восседала Стелла Матвеевна с помощниками, свободной оставалась большая площадка с единственным стулом посередине. «Лобное место», — подумала Алёна, а Женя шепнул: «Эшафот!» Стелла Матвеевна, тихо переговариваясь с помощниками и посмеиваясь, медленно оглядела собравшихся.
— Кто в первый раз — поднимите руки.
Алёна, Женя и ещё около десятка человек подняли руки.
— Сначала посмотрим новеньких, а уж остальных… как успеем. Ну, кто храбрый — кто первым? — спросила она.
