Алексей Кожевников - Том 4. Солнце ездит на оленях
Люди радостно вздохнули, зашевелились, заговорили. Солнце, как большое огненное яйцо, полежало несколько секунд в гнезде из снега и облаков, тоже ставших огненными, и начало погружаться в горы.
После того как само солнце село, его крылья долго еще горели в небе, переходя из пунцовых в желтые, фиолетовые, зеленоватые.
2
На снежную гладь озера выбежали из перелеска две оленьи упряжки. Их окутывало облако снега, поднятое ездой, но в нем можно было различить темные кустообразные рога и длинные палки — хореи, которыми ямщики беспрестанно погоняли оленей, мчавшихся и без того быстро.
Послышался олений храп и выкрики ямщиков: «Ги! Го! Ге!» Упряжки свернули в поселок и резко остановились перед толпой. Усталые олени тотчас легли и начали лизать снег жаркими языками, от которых валил пар. На передней нарте приехали двое — ямщик в лапландской одежде из оленьего меха и пассажир, закутанный в бурую медвежью доху. На другой нарте приехали трое: ямщик, тоже лапландец, и два солдата с ружьями, оба в одинаковых серых шинелях и белых заячьих шапках.
— Однако, пожаловали незваные гости, — негромко, только для своих соседей проговорил Фома.
Все тревожно переглянулись.
— Эй, народ, как зовут ваш поселок? — спросил из нарты человек в медвежьей дохе.
Ему ответили сразу несколько человек:
— Веселоозерский.
— Веселоозерье.
— Веселые озера.
— Хм, Веселые… Какой-то идиот нашел веселье! А по мне, лучше в гробу, чем в этой чертовой сторонке, — проворчал человек в дохе. — Кто у вас староста? Подойди ко мне!
Двое из толпы подскочили к Фоме, который был глуховат, и крикнули ему в оба уха:
— Тебя спрашивают. Старосту.
— Мы будем староста, мы, — забормотал Фома, суетливо снимая шапку, рукавицы и низко кланяясь приезжему.
— Собери взрослых мужиков в одно место, на сход! — распорядился приезжий. Лопари — народ низенького роста, и на первый взгляд приезжему показалось, что в толпе одни подростки.
— Весь народ тут, — сказал Фома.
— Это совсем хорошо. А ну-ка вытряхните меня! — крикнул приезжий солдатам.
Они помогли ему вылезть из нарты, потом стали снимать доху. Он вытягивал то одну руку, то другую и бурчал:
— И как медведи носят такую тяжесть… Вот дурье.
— Медведи-то носят по одной шкуре, а здесь, пожалуй, две. Нет, мало считаешь, наверняка три, — завели разговор солдаты. — И потом, у медведя шкура своя. А своя ноша не тянет. Для вас же она чужая.
Наконец они вылупили человека из дохи. На нем под дохой была еще шуба на лисьем меху из офицерского сукна, похожего цветом на голубую пихту. На плечах, поверх шубы, — пестрые с золотом погоны, на шапке из серого каракуля — светлая кокарда. Большой начальник. Лопари тотчас же дали ему прозвище Золотые Плечи.
— Говоришь, все здесь? — спросил он Фому. — Тогда становитесь потесней, погрудней!
— Эй, народ, тише! Будет сход! — крикнул Фома.
Пока народ грудился, утеснялся да умолкал, начальник, повернувшись к нему спиной, достал из кармана бутылку и побулькал из нее себе в горло. Потом бутылку сунул обратно в карман и обернулся лицом к народу. Вскоре его лицо разгорелось, глаза заблестели.
— Ну-у! — крикнул он. — Теперь слушайте: забирайте всех оленей и отправляйтесь строить железную дорогу! Слышали, поняли? — и шагнул к нарте, на которой приехал.
— Постой немного, мы говорить будем, — молвил Фома.
— Мне стоять некогда, и говорить здесь не о чем.
— Говорить надо, нельзя не говорить. — Фома низко поклонился.
— Ну, говорите! — Начальник начал прохаживаться по твердому скрипучему снегу, ударяя валенком о валенок и покуривая.
Люди говорили негромко, но возбужденно.
Иногда поднималась вверх мохнатая рукавица и протестующий выкрик:
— Фома, скажи ему!
— Наговорились? — спросил начальник, накурившись досыта.
Люди умолкли, заговорил один Фома:
— Платить будешь?
— Будут.
— Сколько?
— Хорошо.
— Сколько хорошо? Ты скажи, они хотят знать. — Фома кивнул на толпу, которая подозрительно, в упор разглядывала начальника: «Обманывает, ничего не будет платить».
— Платить будут там. Много, хорошо, — сказал начальник.
— Какая работа?
— Перевезти немножко камней и бревен.
— Зачем тебе всех олешков, если работа малая? — выспрашивал Фома.
— Как — зачем? Все скорей сработают и поедут домой.
— Домой когда пустишь? — не унимался Фома.
Начальник замялся. Он знал, что людей задержат до конца постройки, но в управлении строительства ему советовали не говорить этого, а все изобразить мягче: иначе оленеводы перекочуют в глубь страны, а там их не найдешь в десять лет.
— Весной отпустят, — ответил начальник уверенно. — Когда пойдет вода и рыба.
— Ладно. Только всех олешков мы не дадим, важенки останутся дома.
— Какие важенки? — Начальник нахмурился, рассердился.
Оленеводы перемигнулись: начальник ничего не понимает в оленях. Фома ответил:
— Оленьи матки. Они других олешков рожать будут.
— Торговля началась? — Начальник шагнул к Фоме.
Тот отодвинулся в толпу, начальник за ним. На русский взгляд он был человеком высокого роста, лопарям же казался великаном, возвышался над ними, как дерево над кустарником. Фома отодвигался, а начальник надвигался, грозил длинным пальцем, на котором сверкало каленым углем золотое кольцо с дорогим камнем, и кричал:
— Всех чтоб, ни одной важенки не оставлять! Заважничались слишком. Если будешь торговаться, в тюрьму пойдешь. Теперь время военное, и законы военные. Через два часа выехать, и никаких! — повернулся к одному из солдат: — Ты останешься здесь. Вздумают противиться — арестовать! Этого волосатого черта, — кивнул на Фому, — в первую очередь. Я поехал дальше.
Обе упряжки, одна с начальником, другая с солдатом, умчались. Второй солдат остался в Веселых озерах.
— Пока вы собираетесь, где бы мне приткнуться и соснуть, — сказал он Фоме. Затем начал потягиваться, зевать и жаловаться: — Ну, и сторонушка у вас: то солнца нет совсем, то не заходит пол-лета. Я здесь уже больше года стражду, ни разу не выспался как след. Кажись, лег бы и спал всю зиму, по-медвежьи. Так пристрой куда-нибудь!
Фома увел солдата к себе. Мотя устроила ему постель возле камелька. Солдат быстро, крепко заснул.
Веселые озера — небольшой поселок. Все хозяева без особого труда поместились в одной тупе и продолжали сход.
— Начальник врет. Не будут платить, — сказал Оська, молодой охотник.
— И не отпустят весной, — добавил сидящий рядом с ним.
— Замучим всех оленей и быков и маток. Не будет приплоду, — подхватил третий.
— Нам совсем не нужна дорога. Мы ездим на оленях. Олень хорошо бежит и без дороги. Надо уехать в тундру, — посоветовал четвертый.
Железная дорога в первый раз коснулась веселоозерцев, но понаслышке они знали о ней. Жители соседних поселков бывали, работали там, и никто из них, решительно никто не видел от нее пользы для лапландцев. Русским, говорят, нужна: они торгуют, служат в солдатах, воюют и не умеют водиться с оленями. А лапландцам совсем ни к чему: в солдаты, на войну их не берут, они малы для этого ростом, торговать чужим добром не любят, а свое совсем просто перевезти и на оленях. Против оленя дорога ничего не стоит. Олень-то, как ветер, бежит куда угодно, а дорога возит только по одному месту. Всем, кто видел высоко взгроможденную земляную насыпь, бесконечную лестницу из шпал и рельсов, дорога показалась смешной, дикой выдумкой глупых людей.
Фома дождался, когда все сказали свое слово. За дорогу, за работу на ней не было ни одного. Тогда Фома протянул руку к пылающему камельку и заговорил:
— Потуши огонь в тупе, закрой дымовую дыру, собери всех оленей, посади в нарты жену, детей, погрузи добро. Уедем в тундру и будем жить в походных шалашах. Я поеду последним. Согласны?
— Да-да. Пошли, нечего терять время. — Все начали надевать шапки.
— А ты что скажешь? — обратился Фома к колдуну.
Колдун потребовал воды. Хозяин тупы засуетился:
— Зачем? Сколько? Какой?
— Глупый человек. С тобой только язык ломать, — проворчал колдун.
Он всегда говорил скупо, туманно. Затем подошел к котлу, который висел над камельком, зачерпнул ковш не то чаю, не то ухи и плеснул в огонь. Клуб серого пара дико, с громким шипением кинулся в дымовую дыру.
— Заливай огонь и сам лети, как пар, в тундру! — сказал колдун и, довольный своей выдумкой, гордо, важно вышел из тупы.
Все разошлись по домам. Фома велел сыну пригнать оленей с пастбища, а сам с дочкой начал собираться в дорогу. Моте он шепнул потихоньку, что поедут в тундру, а громко, для солдата, говорил так, будто собирается строить дорогу.
