Вениамин Лебедев - По земле ходить не просто
«Эх, вон куда тебя понесло!» — усмехнулся про себя Дедушкин.
— Я и сам не знаю, как это началось, но мысли…
— Ты боишься начать с ней разговор? Трудно сказать первое слово?
— А ты откуда знаешь, что я говорю о «ней»? — смутился Николай. — Я же тебе не сказал «она».
— Ну, тут немного ума надо, чтобы догадаться. Вначале всегда трудно. Но говорить обязан ты…
— Как это… ни с того ни с сего… Грохнешь еще невпопад такое, что она скажет: «Ты, что, рехнулся, что ли, или очумел?»
— Это не случится, — улыбнулся Дедушкин, видимо, вспомнив что-то свое. — Девушки, дружище, такой народ… Они наши чувства читают быстрее, чем мы сами успеем их осознать. Пока мы готовимся высказаться, у них решение готово. Не знаю, как это назвать. Опыт, что ли, тысячелетний, а может, чутье.
— Унеси, пожалуйста, портфель, — попросил вдруг Николай. — Пойду.
Дедушкин, не ожидавший такого оборота дела, усмехнулся, но удерживать или отговаривать не стал.
Во дворе общежития медицинского института Николай понял: поздно. У кладовой лежали кучей матрацы, подушки без наволочек. Две женщины затаскивали их под крышу.
— Вы не знаете, в какой комнате живет Нина Никитина?
— Уехала она часа два тому назад.
— Куда? — спросил он, хотя это не нужно было делать.
— Поди-ка я знаю. Тут их сотни…
Николай пошел к трамвайной остановке. Только теперь он заметил, что солнце клонится к земле и небо сегодня не голубое, а бесцветное, словно выжженное.
Он не стал ждать трамвая. Хотелось идти и идти до полной усталости, позабыть, стряхнуть с себя щемящее беспокойство. Утешаться надеждой на новую встречу не приходилось: Нина вернется только к началу сентября. Где-то будет он сам в это время? Дорог в жизни много, а мир велик…
В общежитии его ожидали Федя Токмарев, Аня Григоренко и Саша Серебренников, председатель профкома института.
— Вот что, кандидат в академики, — вместо приветствия сказал Саша. — Профком решил направить тебя на две недели в дом отдыха.
— Едем, Коля! — подзадоривал его Федя. — Мне тоже дали путевку.
— Куда? — спросил Николай, еще не совсем понимая, о чем идет речь.
— Отдыхать.
— А экзамены? Педагогика с историей педагогики? Это для меня что-то значит?
— Экзамен у тебя последний, да и то через три недели. Ты и так все знаешь, — ввернула Аня.
— Положим, я не все знаю, — задумчиво ответил Николай, а самому хотелось сказать: «Вот не знаю, куда она уехала. Сегодня видел ее и проехал мимо, не выскочил, не подошел… А может быть, это и к лучшему? Не успел начать — заканчивать не нужно».
— Собирайся и — марш, — наседал Саша.
— Да вы что? С ума, что ли, посходили? Перед последним экзаменом отдыхать ехать! Схватишь на последнем экзамене «посредственно» — прощай тогда аспирантура!
— Путевка уже выписана на тебя. Если не поедешь, пропадет. А у профкома нет лишних денег, чтобы разбрасываться.
— Едем, Коля! Потом подготовимся!
— Ладно! Едем! — махнул Николай рукой.
* * *Маленький пароходик, звонко перекликаясь со встречными судами, вырвался на простор из сутолоки в черте города и бойко зашлепал плицами колес, направляясь вниз по Каме.
Федор и Николай ни разу за эту весну не успели побывать за городом и теперь с жадностью смотрели на темно-зеленые заливные луга, склоны гор, покрытые колышущейся рожью, и на только что распаханные черные поля.
Изредка пробегали навстречу села и маленькие городки, утопающие в зелени. Завидев приближающийся пароход, сбегались на берег ватаги мальчишек и, раздевшись на ходу, с разбегу бросались в воду, чтобы покачаться на волнах. На длинной песчаной косе стояли дети в одинаковых белых панамочках и долго махали пассажирам маленькими ручонками.
Было жарко. Воздух был сухой и горячий. Особенно страдал от жары Федор. Полноватый и грузный, он с трудом переносил зной и то и дело вытирал лицо мокрым платком.
Неотступно сопровождали пароход белые чайки, постоянные баловни пассажиров. Целыми стаями кружились они над судном, вымогая подачки. Федор, усевшись в плетеное кресло в тени парусинового навеса, бросал им кусочки хлеба. Стоило в воздухе промелькнуть крошке, как несколько суетливых птиц стремительно кидались За ней. Более шустрая почти у самой воды подхватывала ее и, чуть прочертив воду кончиком крыла, взмывала вверх. Несколько соперниц с криком налетали на шуструю, но она, ловко увертываясь и сверкая на солнце белыми крыльями, уходила все дальше, а остальные продолжали кружиться над пароходиком, ожидая новой подачки.
Под вечер жара спала. Подул слабый прохладный ветерок. Вдали показались высокие холмы. Над гладью воды нависли суровые красные и серые скалы. Кое-где горы отходили от берега, освобождая место заливным лугам. Цепи отступивших к горизонту горбатых вершин напоминали громадных доисторических животных, величественно и спокойно бредущих на закате к излюбленным местам ночлега.
В дом отдыха приехали поздно вечером. Поднимаясь по тропинке от пристани в гору, услышали звуки баяна и оживленные голоса.
— Весело у вас тут, — заметил Федор женщине, которая сопровождала их в регистратуру.
— На то и приезжают.
— Ого! — восхищенно воскликнул Федор, увидев здание общежития, притаившееся в мелком березняке на опушке старого соснового бора. — Здесь мне нравится. — И, повернувшись к Николаю, шедшему позади, добавил: — Вот бы пожить тут! Умирать не надо!
— Будешь научным работником и построишь себе дачу, уважаемый Федор Васильевич, — в тон ему ответил Николай.
— Ну, до этого нам с тобой, коллега, далеко. Когда-то еще признают нас с тобой, а когда признают, может статься, ничего и не надо будет.
— Вы, кажется, мрачно настроены? — Нелегко будет, но я все сделаю, чтобы сократить срок пребывания в рядах мелкой научной челяди.
— Дай-то бог! Федор не понял иронии.
После ужина, когда они вышли из столовой, было уже темно. Не сговариваясь, приятели направились по аллее, идущей вдоль Камы. Дойдя до конца ее, Федор спохватился; что оставил в столовой фуражку, и пошел обратно.
Ожидая Федора, Николай сел на скамейку под старой липой. Воздух был теплый, немного влажный. Ярко мерцали вечерние звезды.
На веранде столовой включили радиолу. По всему лесу раздались какие-то неприятные, щемящие звуки, а вслед за этим густой женский голос запел:
Разлилась Волга широко, Милый мой теперь далеко.
Николай, сам того не замечая, тихо подпевал пластинке:
Люди добрые, поверьте, Расставанье хуже смерти.
«Да, может быть, — сказал он про себя и с грустью подумал: — А если не с кем расставаться? Тогда как? Это, кажется, еще смешнее в двадцать три года, а?»
Со стороны Камы послышались легкие шаги. По дорожке приближалась девушка. Полоса света из окна столовой мешала разглядеть ее лицо, но у Николая от внезапного волнения перехватило дыхание: в этой тоненькой фигуре и легкой походке было для него что-то пугающе знакомое.
— Нина? — спросил он, боясь, что сейчас же убедится в ошибке.
— Коля! Николай! — ответила она певучим голосом и остановилась. — Ты тоже приехал отдыхать? На две недели?
— Да, Нина, да, — сказал он, взглянув ей в глаза.
* * *Доцент Колесниченко приехал в дом отдыха с твердым намерением: в течение двух недель не вспоминать о том, что он врач и ведет научно-исследовательскую работу. Он чувствовал огромное утомление.
Тема докторской диссертации, выбранная им полтора года назад, повернулась против него самого. Начиная исследование, он хотел только доказать известное в науке положение, но чем больше углублялся в материал, чем больше сопоставлял данные клинической практики, тем больше выводы, к которым он приходил, опровергали все прежние представления. «Известные» положения оказались ошибочными, вредными. Практика тысяч врачей подтверждала это, но разбить старые, укоренившиеся взгляды было очень трудно. Для этого нужно было накопить огромное количество фактов, объяснить их теоретически…
Доктор медицинских наук профессор Пронин, руководивший исследованиями Колесниченко, вначале отнесся недоброжелательно к его экспериментам, но потом и сам заинтересовался ими и стал помогать.
Однако дело продвигалось очень медленно. Пронин усердно выискивал в работе своего подопечного самые уязвимые места, без конца заставляя искать новые и новые подтверждения его правоты. Это, конечно, шло на пользу дела, но тут переутомление…
В последние месяцы Колесниченко потерял аппетит, страдал от головных болей. Пронин заметил это и потребовал на время прекратить всякую научную работу и отдохнуть. Много времени на это Колесниченко не хотелось тратить и он, отказавшись от путевки в Сочи, поехал в ближайший дом отдыха.
