Николай Кузаков - Красная волчица
Дома Василия встретила мать.
— Приморился, сынок, умывайся. А я на стол соберу. Василий поел и вышел под навес грабли ладить. Пришел отец, сел на чурбан, завернул самокрутку. Несколько табачинок просыпалось и застряло в окладистой бороде. Из-под нависших бровей он внимательно смотрел на Василия.
— Трофим Двухгривенный сулился тебя в реке искупать. Опять что-нибудь напакостил старику?
Василий отвернулся, скрывая улыбку. Они с Семой Фунтовым рыбачили в десяти верстах от села. По соседству с ними в своем зимовейке жил дед. Замешкаются парни — он все добрые места займет, наставит сетей, а потом ухмыляется в редкую бороденку.
Решили парни проучить старика. Поймали на озере пять, гагар и, как только стемнело, пустили в каждую сеть по птице. Распутывает утром сеть старик, бранится на чем свет стоит.
Этого парням мало показалось. Петлей изловили кабарожку в скалах и пустили в зимовье. Открывает дед дверь, а кабарожка прыгнула и сбила его с ног. С перепугу дед два дня за зимовьем в кустах просидел, с больным животом домой вернулся.
— Брешет на нас дед, — буркнул Василий.
— А кабарожка к нему в зимовье сама залезла?
— Почудилось ему, вот теперь и ищет виноватых.
— Смотри, как бы не попало тебе.
Василий работал, а сам посматривал на солнце: обещал Капитолине вечером приехать. Но на душе почему-то не было большой радости. Откуда-то холодком потянуло на их любовь. «Ничего, все образуется», — успокаивал себя Василий.
— К эвенкам на стойбище заходил? — прервал мысли Василия Захар Данилович.
— Привет тебе от Кайначи.
— Говорят, старого шамана Амуктана Ятока сменила.
— Кто их поймет, — уклонился от ответа Василий, а сам подумал о Ятоке: «Тоже мне, великая шаманка нашлась…Делаки во сне ходил. Любить тебя велел… Блажь на себя напускает. Посидит одна в чуме, так не только Делаки, сам черт явится».
Вскоре пришел Сема и позвал Василия.
Вышли они на угор, — навстречу Максим Круглов.
— А я за вами.
Сема шел между Максимом и Василием. Он был на голову ниже парней.
— Чем занимался сегодня, Дормидонтович? — спросил Сему Максим.
— Можно сказать, ребята, на том свете побывал. — У Семы под белыми, выгоревшими бровями плутовато блеснули глаза.
— Что так?
— Плавал покосы смотреть. Возвращаюсь обратно. Разморило. Глаза сами закрываются, весло из рук падает. Два раза умывался, не помогает. Причалил к Ваниному островку. Я там когда-то балаган делал. Думаю, сосну в нем чуток и дальше. Наломал веток и только лег, как — слышу по дресве шаги. Кого это еще черт несет? Смотрю — медведь… Смотрит на меня, а у самого глаза ехидные. Мол, вот, Семен Дормидонтович, наконец-то я свеженины отведаю.
До сна ли — тут. Сердце тикает где-то под коленкою. Вот она, моя смертушка: ружье-то я в лодке оставил. А медведь облизывается.
Я беру горсть песка и — в морду. Пока он чухался, я шмыг мимо него на дерево. Медведь за мной. Я выше. Он за мной. Я на вершину. И он за мной на вершину. Я еще выше…
— Постой, Сема, упадешь. Выше вершины-то некуда, — заметил Максим.
— Мне там некогда было разбирать, где она кончается, — не моргнув, ответил Сема. — Медведь схватил меня за ичиг. Смотрю, не вырваться. Тогда я вцепился зубами ему в ухо. Взревел он от боли, и скатились мы на землю. Я за дерево. Медведь встал на дыбы, ходит вокруг, как человек.
— Ты бы его из-за дерева ножом в бок, — заметил Максим.
— Я забыл про нож. Ходим вокруг час, другой, Жара. Я весь взмок. А каково ему в шубе, на нем пена клочьями. Я еще прибавил шагу. Медведь остановился, покрутил головой и говорит: «Сема, давай отдохнем, у меня голова кругом пошла».
— Таки-сказал?
— Дословно произвел его слова.
Василий с Максимом смеялись до слез. А Сема шел серьезный.
— Дальше-то как было? — поинтересовался Максим.
— Медведь упал: солнечный удар у него приключился. А я в лодку и — бывай здоров.
— Ну и брехун ты, Дормидонтович.
Таежники — народ серьезный, с достоинством. Не любят они хвастунов и врунов. Соври раз — уличат, и на всю жизнь потеряешь их доверие, даже детей твоих за порядочных считать не будут. А вот Семе все прощалось. Умел он так сочинять истории, что смеху всегда много было, а его и других не оскорбляло. Послушать его дормидонтки приходили даже старики, а когда на улице встречали, кисет протягивали.
Пришли на пустырь, а здесь уже парни играли в лапту. Играли с азартом. Поглядеть на них приходили и пожилые мужчины. Постояв немного, сбрасывали-пиджаки и били лаптой по мячу, а потом бегали до устали, до самого вечера. В сумерки все разошлись.
Василий торопливо шагал по улице. «Придет сегодня Капитолина или нет?» — думал он. В прошлый раз ее не пустил отец. Поравнялся Василий с проулком. На углу в окружении парней стоял Генка Лавочник, прозванный так за то, что торговал в лавке своего деда, Трофима Пименовича Двухгривенного.
— В прошлый раз, когда я ездил в город, — хвастал Генка, — бабочка мне попала — огонь. Артистка.
— Да ну-у-у, — отозвались парни.
— Ох и кутнули мы с ней. Разделась она и давай на столе такие коленца выделывать, аж до сих пор дух захватывает.
— Голая?.. Врешь…
— Что мне врать-то. Деньги за это не платите.
Генка повернулся и увидел Василия. На его мясистом лице с кругленькими глазками отразилась досада, но он тут же сдвинул на затылок фуражку с лакированным козырьком и спросил:
— Табачок есть?
Василий протянул кисет.
— Пойдем с нами, — пригласил Генка. — У нас бутылочка есть.
— Некогда мне.
— В сельсовет собираешься? Степкину молитву слушать, — съехидничал Генка.
Похолодела темная синь в глазах Василия.
— А ты иди барыши от спичек подсчитывай, — уколол он Генку.
— Подсчитано, да только не долги. — Генка намекнул на то, что отец Василия был должником Трофима Пименовича.
— Ничего, придет время, мы тоже вам все подсчитаем.
— Это когда же? — усмехнулся Генка. — В красные рядишься, а сам капиталец Бокову помогаешь наживать. В зятья метишь.
Кровь прилила к лицу Василия.
— Ах ты, лавочник! — выдохнул Василий.
Генка на всякий случай отступил на шаг к ребятам, скрипнули его новые сапоги в гармошку.
— Драться и митинговать вы мастера. Осень подойдет— к деду в лавку поползете: без дроби-то белку не спромышляешь. А в Госторге у вас — шиш. Эх вы, голь перекатная, темнота беспросветная. А лезете туда же, Россией править. — Генка выплюнул папиросу. — Пошли, ребята. Что с ним толковать.
Парни ушли, а Василий стоял как оглушенный.
— Врешь ведь, гад, — тряхнул он головой. — Мы еще с тобой встретимся.
От реки с ружьем на плече поднимался учитель Поморов.
— Добрый вечер, Василий.
— Здравствуйте, Михаил Викторович. Откуда это с ружьем?
— У Белых скал соляные источники обследовал, — сухощавое лицо Поморова оживилось. — Там можно соляной завод открыть.
Василий слушал рассеянно, больше для приличия. Поморов это заметил.
— У тебя что-то случилось?
Василий передал разговор с Генкой.
— Этот торгаш говорит, что я помогаю наживать капитал Бокову.
— Правильно он говорит.
— Верно, я сдал немного пушнины Бокову. Так по нужде. Нужно было купить матери на платье, а отцу на штаны. А в Госторге ни куска материи. Боков только на пушнину продает.
— Все это так. Только мы полгода людей убеждали, чтобы они не шли к частнику. И многих убедили. А ты одним махом все дело испортил. За тобой к Бокову еще человек пятнадцать пошли. Он эту пушнину в город продал, хороший барыш взял. А мы остались ни с чем.
Василий кусал губы.
— Выходит, сплоховал я. По своим лупанул.
— Выходит, так. Ты пойми, Василий. Кругом разруха. Не хватает станков, сырья. Где мы это возьмем? Только, за границей. А на что? На золото, пушнину. В прошлом году мы продали пушнину на пятьдесят два миллиона рублей. Купили на это оборудование для фабрик и заводов. Но это капля. Мы бы могли пушнины дать государству в два-три раза больше, если бы такие охотники, как ты, не шли к частнику.
— Так прогнать этих купчишек, чтоб не морочили голову.
— Ты вот насчет головы заговорил, — дружелюбно продолжал Поморов. — Нам-то ее и надо в исправности держать, тогда никто не заморочит. Если в этом году охотники не понесут пушнину к Бокову и Трофиму Пименовичу, то мы их наполовину победили. Государство им откажет в ссуде, а наш союз «Красный охотник» и Госторг получат двойную ссуду. На эти деньги мы приобретем все, что надо охотникам для будущего сезона. Тогда они не пойдут к Бокову. А какая может быть торговля без покупателя? Вот и конец, как ты говоришь, купчишкам.
Василий, опустив голову, молчал.
— В прошлом году ты помог им продлить жизнь, — продолжал Поморов. В этом году от тебя тоже многое будет зависеть. У них мануфактура есть, а у нас нет.
