Владимир Тендряков - Среди лесов
Ребятам способ Саватьевой понравился, но самому Юрке он пришелся не к рукам. Копальщиков он заставил вскопанную землю оставлять не ровным слоем, а валками, тремя грядками, так, чтобы с одного маху можно было больше насадить на лопату. Огромный совок грабарки и так казался Юрке легким, а со «способом Саватьевой» он почувствовал — мала лопатка, ему нужен совок вдвое больший.
Девчата отставали, все глубже и глубже уходила Юркина бригада в землю.
Лязг лопат, визг тачечных колес, стук топоров, рычание грузовиков, подвозивших булыжник, грохот выгружаемого камня, крики плотников, поднимавших бревна: «Р-р-раз-два, дружно! Взяться нужно! Раз! Два!» — в весь этот шум ворвались звонкие удары: «Дун! Дун! Дун!» Какая-то женщина, взобравшись на самую верхушку песчаного холма, с самым серьезным видом стучала палкой по пустому ведру.
— Что такое? Что это она? — заинтересовались землекопы.
— Обед! Ко-о-ончай работу! Обед!
Юрка откинул грабарку и сказал:
— Шабаш, ребята! Складывай лопаты!
Он пошел вдоль рукава, где работал их колхоз, вглядываясь в лица землекопов. Попался на пути потный, грязный, веселый Спевкин.
— Что, брат, — закричал тот еще издалека, — не сдает наша! Не хуже других идем!
— Дмитрий Дмитрич, мне бы Никиту Прутова надо видеть, — сказал озабоченно Юрка.
— Прутова? Он на кузнице.
Юрка с минуту постоял в раздумье, потом повернулся и, проталкиваясь среди народа, зашагал в сторону от реки. А за его спиной громкоголосо шумел огромный лагерь.
11
Если б такую гэс пришлось строить во время войны, люди работали бы день и ночь, работали через силу, недоедали, недосыпали и считали бы — так нужно.
Народ понимал бы Паникратова, а он знал бы подход к народу.
Сейчас нельзя заставить работать через силу, нужно заставить работать во всю силу! Кажется, простая арифметика — во всю силу чуть меньше, чем через силу, стоит снизить темпы, и вот вам — нужный результат. Но жизнь сложна и не любит упрощений…
На митинге, открывавшем начало земляных работ на стройке былинской гэс, Паникратов назвал строителей колхоза «Свобода» «гвардией нашей стройки».
Сейчас командир этой «гвардии» Макар Возницын шел сзади и ноющим баском гудел над самым ухом Паникратова:
— Из «Рассвета» не вышло девять человек, из «Пахаря» — пятеро. Прополка, мол. А мы, как богом проклятые, все на себе везем. У меня тоже рабочих рук не хватает. Дни-то вон какие стоят — сушь, жара, овощи поливать не успеваем.
— Ты по кому это равняешься, Макар, по «Рассвету», по «Пахарю»? Они по тебе должны равняться.
Паникратов уже десятый раз говорил, а Макар уже десятый раз слышал эти слова и потому, пропустив мимо ушей, продолжал:
— А вчера из «Пахаря» ребята, когда тебя не было, удумали: бредник принесли и давай рыбу бродить.
— Слышал… А твои, говорят, лопаты побросали да битых часа три с берега глазели, советы давали, с какой стороны заходить. Тоже отличились. Гвардия!
— Э-эх, Федор Алексеевич, поработай с такими бок о бок, у кого не отобьет охоту!
— А почему на Важенке ни у кого охоты не отбивает? — свирепо повернулся Паникратов к Макару. — Почему там Трубецкой авторитетом пользуется? Вспомни, как ты кричал да заносился: мы, мол, колхоз «Свобода»! Мы по пяти рублей на трудодень даем!..
Макар понял, что разговор принимает нежелательный оборот, помялся, поворчал себе под нос:
— Нянчатся с чапаевцами. И райком, и райисполком. Так бы с нами-то, — и отстал от Паникратова.
Паникратов пошел дальше. По наезженной колее грузовики подвозили к берегу камень и песок для засыпки дамбы. Мелькали лопаты. На куче влажного песку сидело человек пять: один, скинув сапог, запустив в него по локоть руку, щупал с сосредоточенным видом гвоздь в подметке; остальные курили и от нечего делать глядели на товарища. Все они, узнал Паникратов, были из колхоза «Свобода». Он подошел и нарочито бодрым голосом, который должен означать: «Всюду хорошо, а вот у вас — заминка», — спросил:
— В чем дело, ребята?
Поднялся парень в тельняшке, бывший матрос, Яков Шумной. Паникратов его хорошо знал — парень считался в колхозе одним из лучших работников.
— А что нам вперед-то зарываться? Мы, Федор Алексеевич, этих копунов — так на так — меньше не сделаем. Вон гляньте, как лопатой тычет — для отвода глаз. Что ж это — я ломить, а он волынить? Светом-то мы потом одинаково будем пользоваться, как я, так и он. Я ведь к себе в горницу дюжину лампочек не повешу.
Федор начал сердито доказывать, что он, Яков Шумной, должен учить таких «копунов», а не брать с них пример. «Учить! — При этом слове Яков снисходительно улыбнулся. — Научишь, как же».
Так и получалось: расставили звенья и бригады, рассчитывали — одно звено будет учиться у другого, надеялись поднять соревнование, а соревнование повернулось в обратную сторону: кто кого хуже сделает.
— Комсомолец! Так что ж ты меряешь себя по всякому лежебоке? Стыдно! — распекал Паникратов Шумного.
Но в это время сидевший с сапогом в руках парень вдруг принялся торопливо наматывать на ногу портянку. У Якова Шумного растерянно забегали зрачки. Остальные встали и, не дожидаясь заключительного: «Живо за работу!», которым должен бы кончить Паникратов, потянулись к лопатам.
Паникратов оглянулся: в просторной косоворотке, перехваченной офицерским ремнем, в галифе и парусиновых сапожках легким шагом подходил Роднев.
— Ого, как работают! — поздоровавшись, насмешливо улыбнулся он.
Лопаты с треском рвали глубоко ушедшие в землю корневища кустов.
— Работают, если над каждым из них по секретарю райкома поставить, — ответил Паникратов.
Роднев не раз приезжал на стройку. Советовал Паникратову распределить коммунистов и комсомольцев по бригадам так, чтобы в каждой бригаде было крепкое партийное ядро. И сейчас сразу же спросил: каковы успехи, как действуют коммунисты?
Помрачневший Паникратов медленно закурил, повертел в пальцах горевшую спичку и, только когда она обожгла пальцы, ответил:
— Успехи как на ладони, — вот они. Коммунисты-то работают, но они не семижильные. За всех не сделают.
— А ты что предпринимал?
Паникратов, нахмурясь, делал затяжку за затяжкой. Что он предпринимал? Ходил по участкам, уговаривал, ругал.
— Что ж молчишь? Вижу, для тебя самого надо, чтоб секретарь райкома за плечами стоял.
Паникратов резко бросил недокуренную папиросу.
— Хватит, Василий! Оставь!
— Как это понять? — Роднев чуть подался вперед.
— А так. Уйду. Нечего меня дрессировать…
— Та-ак… Сам, никого не спросясь, не уйдешь. Ты подчиняешься партийной дисциплине.
Партийная дисциплина! Сколько раз Паникратов этими словами сокрушал упрямство людей. Близкие слова, сильные слова — против них трудно возражать. Вот этими сильными словами ударили сейчас по нему. И все-таки он, упрямо нагнув голову, возразил:
— Что будет, то будет! И так уж дожил: то с целым районом справлялся, теперь с пятью колхозами управиться не могу…
— Хорошо. — Роднев уже остыл. — Спросим коммунистов. В обед собери-ка их на часок.
Собрались коммунисты неподалеку от реки, на опушке негустого березнячка. Из глубины его тянуло прохладным грибным запахом, хотя пора грибов еще не настала, — грибы по-настоящему начинают расти в то время, когда рожь выметывает колос. Ждали Роднева, задержавшегося у инженера. Паникратов, привалившись к корявому стволу старой березы, сидел, курил и слушал разговоры:
— Ишь ты, в чистом поле под кустом.
— Как в старое время на маевке.
— А какой вопрос, интересно?
— Вопрос-то не очень, видать, интересен… Через пень-колоду работаем.
— Роднев, должно быть, пропишет нам под десятую пятницу.
Наконец, пришел Роднев. Развалившиеся на траве люди зашевелились, уселись кому как удобнее: кто по-турецки — ноги калачом, кто — обхватив колени жилистыми, натруженными руками. Собрание началось.
— Слово Паникратову. Рассказывай, Федор Алексеевич, — объявил Роднев.
Паникратов встал. Он много провел на своем веку собраний, давно у него выработалась привычка солидно и деловито держаться перед народом. Но сейчас он чувствовал себя неловко. Может быть, оттого, что все сидят на земле, внизу, у его ног, — неудобно так говорить, а может, и оттого, что все ждут от него слов о стройке, об их общем деле, а он собирается говорить о себе, о своей беспомощности.
— Трудно об этом говорить, товарищи, но приходится. Райком мне поручил организовать соцсоревнование, а я не смог… Не справился… Сами видите, какое у нас положение на стройке. Кто виноват? Мне поручено, я не справился, значит виноват я!.. — Паникратов говорил с усилием, нагнув голову, смотря себе под ноги.
Первым попросил слова Евдоким Сапунов, бригадир колхоза «Свобода». Он вышел к березе, маленький, седоголовый, молодцевато подобранный (за ловкую фигуру и горячий характер еще в молодые годы его прозвали в деревне «казачком»). Сапунов сразу ошеломил Паникратова:
