Николай Глебов - Бурелом
— Опять одна, — вздохнула Глаша. — В германскую жила без тебя. Пришел ненадолго, и опять разлука. Но ведь молодость-то уходит, Вася... — она подняла глаза на Обласова.
— Знаю, — сказал сумрачно Василий. — Вот прогоним беляков и будем жить спокойно. А если что случится со мной, не забывай.
В тот день Глаша проводила его до лесной тропинки. Долго смотрела ему вслед, и как только фигура всадника с конем скрылась, она, как подрубленная березка, опустилась на землю.
Дня через три после отъезда Василия лесник вернулся домой встревоженный.
— В седьмом квартале, где просека, видел конские следы. Должно, каратели шарят в поисках партизан. Тебе, Глаша, лучше бы уехать. Упаси бог, если беляки явятся сюда.
И сама Гликерия понимала, что надо куда-то скрыться на время. Как-никак, а жена командира партизанского отряда, хотя и невенчанная.
— Есть у меня в Челябинске дружок-однополчанин — Шмаков Иван Васильевич. Сапожник он, живет в Заречье на Горшечной улице. Искать его надо так: пройдешь мост через реку Миасс, справа пустырь, на пригорке церковь. Не доходя до нее, увидишь двухэтажный дом, внизу вывеска сапожника. Скажешь, что племянница Леонтия явилась в город насчет работы. Поживешь день-два у Ивана Васильевича, а потом он тебя устроит.
На семейном совете решили выехать с утра. Глаша стала готовиться к отъезду. Так прошел день. К вечеру собралась гроза. Казалось, ничто не предвещало ее приближения. Ласково грело июньское солнце, воздух был недвижим и чист, как хрусталь. Деревья стояли молчаливо, как бы прислушиваясь к песне лесного жаворонка, который, стремительно, взлетая ввысь, прозвенит чудесной трелью и камнем падает вниз. Порой слышался нежный голос иволги, и снова тишина.
Но вот на горизонте показалось небольшое облако, а за ним второе, третье. Как бы убегая от грозящей опасности, пронеслись они над кордоном и скрылись вдали. Подул свежий ветерок, поиграл в пышных кронах деревьев, качнул сиреневые колокольчики, росшие на опушке, пригнул к земле голубые незабудки и, озоруя в кустах рябины, прошелестел в зарослях багульника. Постепенно заслоняя солнце, выплыла большая черная туча. И от этого лес стал сумрачным, неуютным. Умолкли лесные певуньи, спрятались в своих жилищах работяги муравьи, все, казалось, притихло в ожидании беды. Внезапно лесное безмолвие разорвал откуда-то налетевший буйный ветер. Закачались верхушки столетних великанов. Как стайка испуганных девушек в ярко-зеленых нарядах, заметались молодые березки. Туча уже закрыла солнце и неотвратимо накатывалась на кордон. Сверкнула молния. Издалека послышался гром. Постепенно нарастая, ой, казалось, потрясал все живущее на земле, вселяя страх. Упали первые капли дождя, затем небо как бы разверзлось — хлынул ливень.
Глаша поспешно выбежала из дома и стала закрывать оконные ставни. Ураганный ветер прижал ее к стене. Тяжело дыша, женщина шаг за шагом стала пробираться к крыльцу. Слышался гул, свист ветра. С жалобным криком, подхваченная воздушным потоком, мимо Глаши пролетела какая-то птица. Черное низкое небо зигзагами прочертила яркая молния. Недалеко от дома лесника раздался сухой треск, и трепетный феерический свет на какой-то миг выхватил из полумрака мятущиеся деревья. Глаша с трудом добралась до сенок и остановилась в темном углу.
Гроза продолжалась недолго. На вечернем небе все еще полыхали молнии, слышались раскаты грома, но уже-за уходящей тучей, расширяясь, по небосводу тянулась яркая полоска света. Дождь перестал.
Как только кончилась гроза, Глаша вышла на крыльцо. С крыши, гулко булькая в лужах, скатывались капли дождя; заходящее солнце, освещая кроны деревьев, играло уже чудесными красками на листве. И как бы радуясь, что буря ушла, вновь запел свою несложную песню лесной жаворонок и под карнизом дома защебетала ласточка.
Глаша вздохнула полной грудью. Тревожные мысли о судьбе родных на какое-то время улеглись.
Утром Глаша выехала с Леонтием к железнодорожной станции.
Дорога после ливня была тяжелой, и лесник ехал не торопясь. По сторонам изредка виднелись поваленные бурей деревья, обнаженные корни которых нелепо торчали из земли. Порой под могучими стволами упавших великанов лежали искалеченные сосенки и, как бы взывая о помощи, тянули уцелевшие ветви к небу.
— Вот так и жисть человеческая, — глядя на бурелом, пустился в философию, Леонтий. — Он, значит, живет, живет спокойно. Потом — трах! — налетела житейская буря вроде войны — и нет человека. А которое дерево глубоко ушло корнями в землю — устоит. Опять же и человек. Если твердо шагает по матушке земле, будет жить. А ежели елозит ножками, дело пропащее, — для убедительности Леонтий пренебрежительно махнул рукой. — Сколько молодняка вчера наломало, — покачал он головой. — И то прошлый раз Иван Михайлович баял: ежели срубили сосну или в сухостойник пошла, посади, говорит, Леонтий, заместо их в два-три раза больше, семена выбери добрые. Заботливый старик. Вот только Веньчиков что-то стал к нему привязываться. При мне упрекнул его за депутатство при советской власти. Иван Михайлович шибко тогда на него осерчал. Назвал его как-то чудно: ха-ме-ле-оном, — с трудом выговорил Леонтий незнакомое слово.
— Слизняк, — передернула зябко плечами Глаша, вспомнив встречу с Веньчиковым.
На маленькой железнодорожной станции, простившись с Леонтием, Глаша зашла в полутемный зал, битком набитый пассажирами, с трудом пробралась к кассе. Взяв билет до Челябинска, вышла на перрон. Громыхая на стыках рельсов, показался воинский поезд с зачехленными орудиями на платформах. Из теплушек выглядывали солдаты. Заметив Глашу, один из них крикнул:
— Садись, красотка, с нами, подвезем. Место на нарах найдется, — сказал он двусмысленно.
Глаша плюнула и отошла в конец перрона. Через некоторое время подошел товаро-пассажирский поезд. Заняв место у окна, Глаша стала смотреть на мелькавшие поля и перелески. На разъездах поезд стоял долго, пропуская воинские эшелоны. Белые стягивали силы на западный фронт, стремясь к Волге.
В вагоне Глаша познакомилась с молодой женщиной, которая работала в Челябинске в ресторане. Звали ее Анной.
— Переночуешь сегодня у меня. В Заречье, куда ты собираешься идти, вечерами опасно. Поезд приходит поздно. Вид-то есть у тебя? — спросила она.
— Нет, не взяла. В сельской управе теперь вражина сидит, — призналась Глаша чистосердечно.
Анна внимательно посмотрела на свою новую знакомую.
— Ты теперь насчет этого с оглядкой говори, — заметила она наставительно. — По какой улице твой сапожник живет?
— Не знаю. — Показывать бумажку с адресом Шмакова она не стала. Да и запрятана была далеко.
— Ты грамотная?
— Читаю по складам.
Анна покачала головой:
— Трудно тебе, девша, придется.
— Может, найду подходящую работу.
— Замужняя? — продолжала расспрашивать Анна. — Не вдова и не мужняя жена.
— Как это понять?
— Выходила замуж за старообрядца. Помер. Сошлась с другим, но обвенчаться помешала война.
— Где он сейчас?
Глаша замялась. Говорить или не говорить, что Василий партизан? И, вздохнув, промолвила:
— Не знаю.
Из вагона женщины вышли вместе.
— Ладно. Завтра разыщем твою квартиру, а сейчас идем ко мне. — Открыв калитку домика, стоявшего недалеко от станции за виадуком, пропустила Глашу вперед.
Анна повела свою знакомую в маленькую комнату.
— Раздевайся и ложись на диван.
Утомленная длинной дорогой, Глаша уснула мгновенно.
Утром пошли разыскивать квартиру Шмакова. Поднялись на мост: увидев колонну солдат, одетых в незнакомую форму, с короткими красно-белыми ленточками на околышах головных уборов, прижались к перилам.
— Чехи, — вполголоса сказала Анна.
Пропустив колонну, женщины прошли небольшой пустырь и, повернув за угол улицы, оказались перед старым двухэтажным домом. На его фасаде виднелась написанная вкривь и вкось вывеска: «Сапожная мастерская Шмакова». Ниже стояла: «Принимаю пошив мужской и дамской обуви, срочный ремонт».
— Ну вот и нашли. Как оглядишься маленько, приходи ко мне. Долго не задерживайся. Слышала, что в городском саду в ресторан требуется уборщица. Как бы не прогагарить место. — Прощаясь с Глашей, Анна еще раз посмотрела на окна полуподвала, где жил сапожник, оглядела зачем-то улицу и, заметив чешский патруль, поспешно завернула за угол дома.
Глаша постучала в дверь. На стук долго не выходили. Гликерия стала прохаживаться мимо окон.
— Вы к нам? — Перед ней стояла миловидная девушка лет семнадцати и вопросительно смотрела на Глашу.
— Ага. Мне нужно повидать Ивана Васильевича Шмакова.
— Папа, кажется, дома. Вы звонили?
— Я не знаю как, — смутилась Глаша.
— Вот видите шнур? Стоит только дернуть за него, и в квартире послышится звонок. Вот так. — Девушка взялась за шнур. Было слышно, как за дверью задребезжал колокольчик, и показался сам хозяин, пожилой мужчина с добрыми усталыми глазами. На нем был нагрудный фартук из кожи.
