Лидия Вакуловская - 200 километров до суда... Четыре повести

«Какой славный дедушка», — подумала она, снова засыпая.

Сквозь сон она слышала лай собак на дворе, стук дверей в избушке, громкие голоса. Кто-то ходил тяжелыми шагами возле ее топчана, звякал кружкой, шелестел лощеной бумагой. Потом снова хлопали двери, лаяли собаки, шелестела бумага. Где-то глубоко в подсознании Тани появлялась мысль, что надо проснуться и узнать, что же такое происходит, но мысль затухала и проснуться она никак не могла.

Наконец все звуки пропали и перестали донимать Таню. Сон ее стал глубоким и спокойным.

9

— Ну и спите, пушками не разбудишь! — насмешливо и громко сказал чей-то незнакомый голос, едва она открыла глаза.

Таня поднялась с топчана и удивленно уставилась на незнакомца. Он был молод, высок и какой-то уж очень крупный. Большого размера свитер, заправленный, как рубаха, в меховые брюки, плотно облегал его широченные плечи и казался тесным, а высокие торбаса едва доходили до колен.

«Вот это детинушка!» — подивилась его могучему росту Таня.

Детинушка стоял посреди избушки, держа руки в карманах, и, слегка прищурясь, похоже, тоже удивленно разглядывал ее.

— Здравствуйте! — несколько смущенно сказала Таня, скорее потому, что надо было что-то сказать.

— Здравствуйте! — усмехнулся он, блеснув крепкими белыми зубами. И спросил: — Как, по-вашему, сколько вы спали?

— Не знаю, — ответила Таня. — Наверно, долго.

— Пятнадцать часов, к тому же с гаком, — снова усмехнулся он.

— Неужели?

— Точно, — кивнул он и добавил: — Так можно всю зимушку проспать.

— А вы давно приехали? — спросила Таня. — По-моему, я слышала, как вы ходили и разговаривали. — Она отбросила в сторону кухлянку, служившую одеялом, одернула свитер, распрямила брюки и стала натягивать торбаса.

— Давно, — ответил он, все еще продолжая ее разглядывать. — Выспаться успел, к тому же дважды.

В избушке ничего не изменилось, пока она спала: так же светила со стены лампа с высоко вывернутым фитилем, топилась печка, и у печки дремали, свернувшись клубками, собаки. Старик, должно быть, вышел во двор. Таня хотела спросить о нем, но в это время приезжий сказал:

— Ну, умывайтесь. Перекусим и тронемся, иначе мы весь уголь здесь сожрем, другим не достанется.

— Сейчас, — поспешно ответила Таня, немного обескураженная его повелительным, грубоватым голосом, и вышла в сени.

Она вернулась, вытирая полотенцем раскрасневшееся от снега лицо, и недоуменно спросила:

— А где же наш старик? Там только одни нарты стоят.

— Старик вам кланяться велел, он уже, пожалуй, к Белому Мысу подъезжает, — ответил детинушка, выливая из котелка в алюминиевую кружку кипяток. И тут же вспомнил: — Да, он вам одну штуковину на память оставил. Говорит, он дорогу сокращал, собак погнал напрямик оврагами, ну и вы вроде молодцом держались. А как-то раз зоотехник из района с ним в бригаду ехал, так всю дорогу слезы пускал. Так что принимайте. — Он подал ей какой-то маленький, хрупкий предмет, оказавшийся миниатюрной оленьей упряжкой, вырезанной из моржового клыка…

Позже Таня по достоинству оценила редкостный подарок, но сейчас она лишь мельком взглянула на него и спросила:

— Значит, теперь вы моим каюром будете?

— Значится.

— Тем лучше, — ответила Таня, подумав, что с этим новоявленным каюром, который хотя бы говорит по-русски, ехать будет веселее, чем со старым Арэ.

Таня раскрыла портфель, достала газету, постелила на топчане и выложила все свои припасы: баночку шпрот, пачку печенья и конфеты «Золотой ключик», словом, то, что успела захватить с собой впопыхах.

— Садитесь, будем есть, — пригласила она своего попутчика с таким радушием, точно была хозяйкой этой избушки. Потом спросила. — А вы из тундры едете?

— Угадали. Все дороги у нас либо в тундру, либо из тундры. К тому же все без перекрестков. — Говоря это, он достал из кармана складной охотничий нож, легко вспорол консервную банку и поставил ее перед Таней.

— Лучше бы с перекрестками и указателями. У меня от вчерашней тряски все мышцы болят, — призналась Таня, накладывая на печенье шпротинки и с удовольствием поедая такой необычный бутерброд вприхлебку с чаем.

Попутчик ее отказался от еды. Зато он высыпал в литровую кружку целую пачку заварки, залил кипятком и без сахара, залпом выпил этот напиток, присев напротив Тани. И только теперь, когда он сидел рядом, она по-настоящему разглядела его. Увидела, что у него русые, слегка волнистые волосы, густые брови над черными глазами, крутой подбородок и крепкие мышцы на руках.

— У-ухх, вот это вещь!.. — отдуваясь, сказал он, поставив на топчан порожнюю кружку, и сразу поднялся, достал папиросу, закурил.

— Зачем вы пьете чифир? Это же вредно, — сказала Таня.

— Наоборот, он укрепляет силы, — усмехнулся он, блеснув белыми зубами. — Говорят, тяжеловесы перед выходом на помост выдувают не меньше пачки заварки на нос.

— Глупости! — усомнилась Таня, продолжая уплетать печенье со шпротами.

— Вполне возможно, — согласился он, затягиваясь папиросой. — К тому же я живого тяжеловеса в глаза не видел.

«К тому же? — повторила про себя Таня. — Где это я слышала?»

Она целые сутки провела в молчании со стариком-косторезом, и теперь ей хотелось разговаривать — о чем угодно, лишь бы разговаривать. Поэтому, как только ее попутчик умолк, она тут же спросила его:

— А вы давно на Севере?

— Давно, — тем же чуть насмешливым тоном ответил он. — Родился здесь. Не в полном смысле, конечно, но почти.

— Это как понять?

— А это уж как кому хочется, — усмехнулся он.

— И никогда не были на материке?

— Почему? Был. Например, когда в торговой академии учился. В Ленинграде.

— Разве есть такая академия? — усомнилась Таня.

— Ну, институт, — сказал он. — Какая разница!

— Большая, — заметила Таня.

— К тому же у людей отпуска бывают, — продолжал он со свойственной ему насмешливостью. — Я Крым люблю. Вот и сейчас туда собрался.

— Завидую, — вздохнула Таня. — Море еще теплое, загорать можно.

— Точно, — хмыкнул он. — Отвезу вас в Светлое, а сам на самолет — и там.

— Почему в Светлое? — удивилась Таня, убирая с топчана остатки еды. — По-моему, мы с вами в Белый Мыс едем.

— Это вы вчера туда ехали, а сегодня назад поворачиваем, — ответил он и, прищурившись, смотрел, какое впечатление произведут на нее его слова.

— То есть? — насторожилась Таня, поняв, что он не шутит. — Не понимаю…

— А что понимать? — довольно весело спросил он. — Если не ошибаюсь, вы судья?

— Судья, — сказала она.

— И едете в Белый Мыс судить подлеца Копылова?

— Копылова, — ответила она, недоуменно глядя на него.

— Так вот, — весело продолжал он, усаживаясь против нее. — Подлец Копылов — это я. Собственной персоной. Он, этот Копылов, получил вашу повестку, а заодно и отпуск. Но поскольку он собрался в Крым, ему не с руки возвращаться назад. Мы со стариком потолковали и решили: он едет на восток, а мы с вами — на запад. Теперь ясно? — спросил он таким тоном, словно сообщил Тане наиприятнейшую новость.

У Тани же было такое ощущение, будто ее неожиданно ударили чем-то тяжелым по голове. На мгновение она оцепенела и почувствовала, как лицо заливает краска. Она могла ожидать чего угодно: что провалится под лед вместе с нартами, — что замерзнет в пургу, что нападут волки (она вдоволь наслушалась таких рассказов), но она никак не могла предполагать, что встретится вот так со своим подсудимым.

— Вы… Копылов? — наконец с трудом выдавила она.

— Ну да, — подтвердил он, потом сказал: — Честно говоря, когда вы проснулись, я не поверил, что вы судья. Грешным делом, подумал, что старик напутал и придется мне вас тарабанить по назначению — в Белый Мыс. Оказывается, все в порядке.

За два года у Тани сложился вполне четкий образ Копылова. Не раз она мысленно видела его таким, каким он ей представлялся, — хитрой лисой, хлипким человечком, не раз мысленно разговаривала с ним — сухо, жестко, официально, задавала лаконичные вопросы, от которых он не мог отвертеться. И то, что Копылов оказался внешне совсем другим, в первую минуту обескуражило ее. Она не сумела сразу справиться со своей растерянностью и, думая, что он заметил это, растерялась еще больше.

Она зачем-то поднялась, опять села, понимая, что должна что-то сказать ему. Но что именно сказать? Она подумала, что допустила ужасную глупость, не спросив сразу, кто он такой, и сразу же стала легкомысленно болтать с ним.

Эту глупость надо было немедленно исправить, сказав ему что-то такое, что бы сразу определило их дальнейшие отношения и поставило бы его на место. Все это она решила для себя мгновенно и, решив, сказала не прежним, непринужденным голосом, а сухо и сдержанно: