Михаил Шушарин - Роза ветров
— Что ты, Домнушка! Как можно? Ясно, что попусту тратить не буду. Если туфлей не найду, так и домой деньги привезу. На другой раз купим. — Василий Васильевич в самом деле верил, что выполнит наказ жены. Даже рисовал себе картины возвращения из города: как щелкнет замками туго набитого чемодана, как всплеснет руками Домна: «Батюшки! Какие туфельки! Игрушка! А утюжок-то!» «Дедо, дедо! — запрыгает на одной ноге внучка. — Смотри, у куклы сами глаза открываются».
Перед тем как садиться в автобус, шедший от Чистоозерки до ближайшей станции, Василий Васильевич встретил старого друга, бухгалтера «Заготскота», оказавшегося попутчиком. Выпили по рюмке «Столичной» и прихватили на дорогу пару бутылок портвейна.
«Ладно, утюг какой подешевле куплю, а конфет можно и не покупать, — думал Оглуздин. — Не обязательно. Их у нас и в Рябиновке до черта».
Поезд пришлось ждать часа два. Спутник Василия Васильевича был нетерпелив.
— Идем, — подмигивал он. — Ликерчик тут в буфете шикарный!
Оглуздин сдался без сопротивления. Внутренне он был давно готов к тому, чтобы продолжить выпивку. «И зачем ей туфли? Да еще какие-то парижские? Что в русских ходить стыдно, что ли?»
В городе они долго сидели в ресторане.
— Как не зайти в ето заведение, — разглагольствовал приятель. — Побывать в городе и не побывать в ресторации — это же грешно.
К полуночи Оглуздин окончательно захмелел и решил: «Можно внучке и без куклы. Куклу, куклу! На черта она!»
Билет на обратную дорогу Василий Васильевич купил на деньги, занятые у знакомых. Когда вернулся домой, Домна бросилась к чемодану, раскрыла его и с треском захлопнула. Ушла в куть, оттуда погрозила:
— Пойду к Крутоярову. Все расскажу.
— Попробуй.
Он был уверен: никто в Рябиновке и никогда не узнает о его личных делах. Домна только пугает. Она не выдаст. Ученая. Но в душе колотилось раздражение против Крутоярова. Это мужик страшный. Такие могут сломить, истоптать в грязи и уйти дальше, даже не оглянувшись. Он-то знает Павла Крутоярова.
Утром раным-рано Василий Васильевич был уже в своей бригадной «брехаловке» (так в Рябиновке называют бригадную контору, в которой получают наряды на работу и где можно перекинуться последними новостями). Мужики наступали на него:
— Что за новые порядки в заготовке сена, Василь Васильевич? Без живности останемся с этим порядком!
И Оглуздин махнул рукой:
— У вас свои головы на плечах, делайте как сподручнее.
Одно неосторожно брошенное слово, и на другой день в «брехаловку» за нарядами на работу никто не пришел: вся бригада разбрелась по лесам, бросили колхозные сенокосы, косили траву для своих буренок. Оглуздин сидел в «брехаловке» и от души ругался:
— Безобразие! Ослабили тут без меня массово-воспитательную работу!
«Почин» оглуздинских сенокосников подхватила соседняя бригада, в Тополином логу. Егор Кудинов, черный и сердитый, нашел Крутоярова на ферме.
— Что делать? Летят ко всем чертям наши планы!
— Знаю. Не паникуй! Поедем сначала в Тополиный. Потом проведем собрание здесь, у Оглуздина. Разъясним еще раз: мало заготовят сена для колхозных коров — мало получат и для своих. Все незаконно накошенное сено в присутствии депутатов сельского Совета надо оприходовать и увезти на склад.
— Так нельзя. Прокурор вмешается.
— Обойдется. Некоторых лодырей проучить, остальные, которые честно работают, всегда за нас будут!
В маленькой деревеньке Тополиный лог, на полянке, поросшей конотопом, собрался народ.
Крутояров снял кепку, вышел из-за стола, накрытого по случаю собрания выцветшим красным коленкором, сказал:
— Я долгую речь держать не буду. Одно спрошу: зачем машины бросили и ушли для своих хозяйств сено косить? Отвечайте, товарищи!
По рядам прокатился шепот:
— Тут что-то не то, Павел Николаевич.
— Что же не то?
— Мы слышали: в Рябиновке всем косить разрешили, думали, и нам тоже.
— А бригадир? Я же бригадиру несколько раз объяснял, что и как делать.
Повисла над поляной тишина. Робко подняла руку женщина лет сорока, с синими тревожными глазами, заведующая фермой.
— Разрешите?
— Говори.
— Бригадир у нас не просыхает. Четвертый день глотку полощет. Вот. Не бригадир это, а наказание господне. Сверх нормы с опухшей рожей ходит. Побриться ему и то некогда из-за питья.
Она поправила платок, оглядела односельчан:
— Мы не меньше вас за колхозные дела болеем. И если что неправильно сделали, давайте поправим!
Люди зашумели, поддерживая выступавшую:
— Что там говорить!
— Не враги мы себе!
— Давайте, сколько накосили, соберем и сдадим на склад. Только потом чтобы без обману фураж выдавали. Нам же легче.
Павел смотрел на взволнованные лица тополинцев, понимал: беспокойство Кудинова напрасно, тут все в порядке. Просто один пьяница вводит народ в заблуждение, мешает работать.
Когда поехали обратно в Рябиновку, он говорил:
— Нет у нас, Егор Иванович, самого главного — руководителей среднего звена, настоящих спецов. Бригадирами работают все «бывшие». Бывшие председатели маленьких колхозов, люди в основном малограмотные, хотя в свое время немало сделавшие для укрепления колхозного строя… Но сейчас они уже тормозят, печально это или не печально, но так. Потому-то все наши решения и всякие задумки разбиваются вдребезги… Принимается хорошее решение в обкоме, в облисполкоме, одобряют его в райкомах, в сельских парткомах, в правлениях колхозов, а дойдет до непосредственного исполнителя, до такого, как тополинский бригадир, и он все сделает по-своему или вообще ничего не сделает!
— Надо назначить бригадирами знающих людей.
— Опять же для этого надо позаботиться об оплате их труда. Добрый хлебороб не пойдет в бригадиры, потому что не заработает на этой работе ничего, кроме ругачки.
— Давай, Павел, попробуем пересмотреть оплату бригадирам. Поставим этот вопрос на правлении.
— Можно попробовать. И еще надо из выпускников средней школы назначить своих колхозных стипендиатов. Окончат институт и в колхоз приедут… Я уверен, что уж эти не будут такими!
…Они сходились быстро, работали дружно, понимая один другого с полуслова: верткий, похожий на черного жука Егор Кудинов и угрюмоватый Крутояров.
В новом Рябиновском клубе, украшенном пестрыми транспарантами, призывающими выполнять досрочно задания семилетки, страховать жизнь, беречься от ящура, уничтожать бродячих собак и сдавать в потребкооперацию сушеные грибы и ягоды, было людно. Собралась вся первая бригада. Павел прошел на сцену вместе с Егором Кудиновым, скинул пиджак, повесил его на спинку стула и весело поздоровался с собравшимися. Это понравилось колхозникам. Василий Васильевич, открывший собрание, сказал:
— Знаем, ругать нас хотите. Но мы признаем вину, а повинную голову меч не сечет!
— Извиняться таким способом не стоит. Давайте просто сам факт разберем. Неужели вот так, по стихии, могли бросить колхозную работу и уйти своим коровам сено косить… Ведь толчок откуда-то последовал?
Из задних рядов поднялся широкоплечий с медным лицом пасечник Ермолай:
— Вы, товарищ председатель, на нас давление не оказывайте. Начальства много, и каждый по-своему воротит. Всякую чуть ли не контрреволюцию нам начинают приписывать. Работу бросили! Сбежали! Никто никуда не бежал. Просто для своего скота сено заготовили. Это тоже надо. А новые правила заготовки сена нам не подходят. И не надо нам это!
— Кому «вам»? Точнее! — перебил Крутояров.
— Всем.
— У всех мы и спросим, а ты один за всех не говори.
— Он сроду за всех. Он такой! — крикнул кто-то, и зал захохотал.
— У него во дворе целая ферма!
— Жена от жиру днями в озере просиживает. Боится растопиться: жарко ей.
— Вы мою жену не трогайте. Она хворая, — огрызнулся Ермолай. — Справку от фершала имеет.
— А ты почто в колхоз-то сроду сена не заготовлял, а только для своего стада?
— Вы чего мне глотку затыкаете? Инициативу глушите? Никогда наша бригада таким манером сено не заготовляла, и все с кормами жили.
— Только колхозная скотинушка газеты читала! — раздался тот же голос, и на сцену вышла Акулина Егоровна.
— Я, Павел Николаевич, сейчас все обскажу. Ты спрашиваешь: кто толчок дал? Да вот такие, как Ермолай! У него работа постоянная, он пасечник. Отвезет весной ульи в колок, а потом охраняет, то есть, значит, водку пьет да рыбу ловит. А меду-то нет. Сколько уж лет не пробовали… Ему мед и не нужен… Он лошадь личную держит, инвалидностью закрылся, как единоличник живет… Вот оттого ему все новое и не нравится, потому что он к старому неплохо присосался. А Василий Васильевич — дружок его. Тоже не супротив выпить да закусить. Вот он и сказал, что, мол, имеем право инициативу проявлять и никто нам не укажет. Может быть, Василий Васильевич и не подумавши сказал, а Ермолай зацепился и попер. Конечно, инициатива — дело хорошее, только если она против народа, так ее надо тут же глушить! Вот так!
