Антонина Коптяева - Собрание сочинений. Т.1. Фарт. Товарищ Анна

Мишка взглянул на спокойно ожидавшего Черепанова, тихонько вытянул из кармана узкий тулун, сшитый из светлой замши, и бросил его на стол. Мешочек, брякнув, встал на попа, встопорщил кверху концы завязок. Черепанов молча взял тулун, прикинул на вес, глаза его понимающе заблестели: если Никитин пришел избитый, значит, артель была против. Понятно! И Черепанов открыто улыбнулся, радуясь поступку парня, — все-таки не пропала комсомольская закваска.

А Мишка страдал: улыбку секретаря парторганизации он принял за насмешку. У него горели уши и мелко дрожала нижняя губа. Он не жалел самородка, не жалел и потерянной теперь деляны и хотел только одного: быть где-нибудь подальше от парткома. Он уже переступил с ноги на ногу, собираясь уйти, но вспомнил про Егора и невольно покосился на Марусю. Девушка сидела, приподняв кругленький подбородок, и, не мигая, серьезно и строго смотрела на него.

Старатель смущенно отвернулся, но, озлившись на свою слабохарактерность, сказал с деланной небрежностью.

— Большой самородок этот я нашел. С него все началось — и промывка и хищение. Первый-то улов уже поделили, каждому досталось. Свое принес, а за других не ответчик. Еще скажу: на вас нападал вовсе не Егор Нестеров.

Маруся тихо айкнула, и Мишка снова взглянул на нее.

— Нападал Санька Степаноза, который теперь принят в нашу артель и работает на делянке, чтобы хитить золото… Могу это подтвердить в любое время на суде, да он и сам не отопрется: когда вы стреляли из нагана, то прострелили ему ватник, и на боку у него царапина — пуля жигнула. — Откровенная радость на лице Черепанова опять раздражила Мишку, и он добавил с горечью: — Вы не подумайте, что я ради вас хорошей делянки лишаюсь, мне Нестерова жалко.

Черепанов покачал головой:

— Я о тебе лучше думаю. Не из-за меня ты пришел и не из-за Нестерова, золото привело: нельзя у себя украсть. Те, другие, еще не поняли этого, потому что сами отчуждаются от Советской власти. Хорошо, что ты не поддался им. Артель мы теперь, конечно, снимем. А ты… Знаешь что, я переговорю с управлением, пусть тебя оставят. Наберешь новую артель и…

Тихий смешок Мишки остановил Черепанова. Старатель смеялся, но светлые глаза его блестели холодно.

— Удумали тоже! Товарищей выжил с богатого места, а сам сяду? Чудное дело!.. Чтобы мне каждый в морду этим тыкал! Нет уж, не хлопочите, уйду я отсюда на другой прииск. На хозяйские? Не хочу. — Он отбросил пятерней со лба мягкие волосы и, не прощаясь, пошел к дверям, но Маруся перехватила его и, придержав за руку, неожиданно порывисто поцеловала.

— Какой ты хороший! — Она вся сияла, и ее радость точно омыла Никитина: он сам широко улыбнулся, поверив в свою хорошесть.

— До чего паршивый этот Санька! — сказал Сергей Ли с возмущением. — Его в прошлом году хотели выселить из района — увернулся. Недавно в тюрьме сидел. Видит конец хитрому его житью, кинулся на старание. И тоже сразу захотел старшинкой быть в артели, чтобы поменьше работать и обдирать других.

— Еще бы! Он ведь грамотный, — сказала Луша, тоже растревоженная рассказом Черепанова. — Плохой человек и грамотность использует во вред людям.

Она побаивалась, когда Сергей задерживался на профсоюзных собраниях, особенно на соседних приисках. В прошлом году за ним бежали ночью по лесу какие-то злодеи… Не ограбить же они хотели его! Председатель приискового комитета одевался очень скромно, да и воровства на приисках не водилось.

— Не скрылся бы! — тревожно говорил Ли, глядя на приближавшихся к бараку милиционеров. — Ну, я пошел, Мирон. До свиданья, женка!

— Гляди там… — полушутя предупредила Луша. — Не забывай, что ты отец семейства!

Темные пятна все заметнее выступали на ее смуглой и тонкой коже на лбу и вокруг полуоткрытого, тяжело дышавшего рта. Трогательно неуклюжая, она была для Сергея Ли милее всех на свете.

Отходя с милиционерами, он оглянулся на нее и еще раз взглянул, уже сверху, с горы. Черепанов ушел, а Луша все стояла у дверей, прижимая маленького Мирошку к цветастой юбке, подолом которой играл ветер. Ли помахал им и двинулся дальше, унося в сердце, как кусочек солнца, оранжевое среди зелени пятно Лушиной кофты. Он чувствовал себя счастливым и безмерно богатым.

Будет еще сын или дочь. Девочка с лицом, похожим на него, Сергея Ли, а может быть, такая, как Луша. Девочка пусть лучше походит на нее. Уже решено: осенью Луша заканчивает седьмой класс вечерней школы и пойдет работать в детские ясли… Как будто совсем недавно они, двое комсомольцев, Луша и Ли, встретились в школе, куда пришли ликвидировать свою неграмотность… Ли еще работал на старании, Луша Ершова — поломойкой. За эти годы они прошли немалый путь. Как прекрасно жить, трудиться, иметь семью! Почему некоторые не хотят честно работать? Почему им хочется жить за счет других людей?

Два милиционера и председатель приискома идут горной тропой среди кустов стланика, усыпанных созревающими ореховыми шишками, среди россыпей дикого камня и порослей каменной березы. День клонится к ночи. Солнце садится, а в лесистых долинах уже густеют, тяжелеют сумерки. Рабочий день на делянах окончен. Усталые горняки медленным шагом разбредаются по домам.

Артель, в которой работал Мишка Никитин, давно пошабашила, но всем было не до отдыха.

У маленького барака, как пес на привязи, крутился Санька Степаноза, то кружил возле стола, то выбегал из жилья и посматривал по сторонам, или, раскуривая трубочку, присаживался на корточки у порога.

— Да брось ты метаться! — сердито говорил ему кривой Григорий. — Не пойдет он доносить. Враг он себе, что ли? Так, погорячился, пофорсил — дело молодое, не перебродил еще. А чтобы стуком стал заниматься — не поверю. Шутка сказать: золото отдай, с делянки вытурят… С двадцать четвертого года на таком богатстве не работали… Не дурак Мишка Никитин. К тому же компанейский парень!

Но несмотря на эти слова, Григорий медлил идти к своему бараку, а тоже, как привязанный, вертелся в жилье приятелей.

— Надо было с поленом бросаться, дура нескладная! — злобно корил он Быкова. — Э-эх, деревня! По-хорошему можно бы обойтись, с дипломатией. Как я его прошлый раз уговорил. Тоже встопорщился, куда тебе, а я его огладил. Ну, чего там? — крикнул Григорий, оглядываясь на открытую дверь, где маячила фигура Саньки. — Не идет?

— Идет! — неясно буркнул Санька, почему-то застывший на месте.

— Я же говорил! — обрадованно вскричал Григорий, бросился к двери и почти носом к носу столкнулся с бравым милиционером.

— Вот они где, голубчики! — весело говорил второй милиционер, шагая по кустам из-за другого угла барака.

Ли шел прямо по тропинке и в упор разглядывал желто-смуглое лицо Саньки, на котором вместе с испариной медленно проступала серая бледность. Щеки спиртоноса сразу приобрели землистый оттенок, на скулах выставились тугие желваки…

— Спокойно! — сказал ему Ли, видя, как мускулистое, сухое тело Саньки напряглось, словно перед прыжком. — Если не хочешь иметь еще больших неприятностей, не оказывай сопротивления.

— Он? — спросил у Ли старший милиционер.

— Он, — ответил Ли, подходя к Саньке вплотную.

Второй милиционер сразу побежал в соседний барак — пригласить понятых для обыска.

— Ну, вот видишь… — заговорил Сергей Ли, зорко следя за каждым движением Саньки, с лица которого так и не сходила серая бледность. — Маленькая подлость всегда ведет за собой большую. Какая нужда потянула тебя на плохие дела? Я говорил с тобой прошлый раз… Помнишь прошлогоднее собрание в восточной артели? Помнишь слова рабочих, которым ты собирался сесть на шею, как старшинка, только потому, что ты бойчее их и грамотный? Они тогда правильно сказали: мы довольно побатрачили на арендаторов у себя в Китае и в Корее — целыми днями за горсть риса… Мне тогда показалось, что мы пристыдили тебя. Я ошибся: нельзя пристыдить того, кто потерял совесть! Ты ее потерял потому, что разлюбил труд… А мы за свою доверчивость чуть не расплатились жизнью хорошего человека.

— Идут! — сказал старший милиционер, оглянувшись на шум голосов: по тропинке шли понятые…

Вдруг Санька Степаноза сделал пружинистый скачок в сторону, изгибаясь, как тигр, выхватил нож из-за мягкого голенища. Хотел ли он заколоться сам, собирался ли защищаться, но Ли, страшно ожесточенный, рванулся к нему и сильным ударом сбил его с ног. Подоспевший милиционер отнял у спиртоноса нож.

Остальные рабочие артели во главе с кривым Григорием угрюмо толпились возле двери в барак, наблюдая за происходящим.

— Вот тебе и компанейский парень! — задыхаясь от бессильной злости, сказал Быков Григорию.

— Ладно, балда! Заткнись! Кулацкая натруска! — огрызнулся Григорий.

В эти минуты хищники ненавидели друг друга.