Василий Шукшин - Киноповести

Брат Николай неожиданно хорошо, в лад поддержал:

«...Голово-ой склоняясьДо самого-о тына-а». 

Они, видно, певали раньше — славно у них вышло.

«Там через дорогу...» — 

повела дальше Груша:

«За-а рекой-ой широкойТа-ак же о-одинокоДу-уб стоит высокий». 

Владимир Николаич заблеял было:

«Та-ак же одиноко-о...» 

Но — смолк. Не умел он. Стал слушать.

Брат с сестрой пели: 

«Как бы мне, рябине,К ду-убу перебраться,Я б тогда-а не стала-аГнуться и качаться-а!..Ох, я б тогда-а не стала-а...»

Тут вошел Витька.

Песня погибла. Мать что-то опять смутилась, вскочила из-за стола, улыбаясь, и какой-то извиняющийся тон появился.

— Сынок пришел! Поесть хочешь?

— Нет,— сказал Витька.— Я у Юрки поел...

— Господи!.. «У Юрки». Он и так едва концы с концами сводит, а он объедает ходит...

— Нам дед Ефим сала дал.

— Витьк, ну-ка, сыграй нам!— сказал дядя Коля.— А?

— Я уроки не выучил,— сказал Витька. И посмотрел на дядю Володю не очень любезно.

— Ну, сыграл бы...— попросила и мать.

— Хо!.. Говорят: уроки не выучил...

— Что ж ты их до сих пор не выучил?— обиделся дядя Коля.— Ох, Витька, Витька... Ну, иди учи.

Матери неловко стало за столь открытую нелюбезность сына.

— Ну, иди, иди — учи,— тоже сказала она.

Витька ушел в горницу.

Дядя Володя поднялся...

— Ну, пора и честь знать, как говорят.

— Да посиди еще!— воскликнул Николай.— Чего ты? Еще успеешь. Куда торопиться-то?

— Посидите,— сказала и Груша.

— Да нет, пойду... А то темно станет. Включу счас телевизор, постановку какую-нибудь посмотрю.

Витька у себя в горнице похоже передразнил дядю Володю.

— Да нет, пойду... А то темно станет, хулиганов полно на улицах.. Гусь-Хрустальный.

— Ну, приходите... Не забывайте,— слышалось из большой комнаты. Мать говорила.

— Ладно, ладно — приду,— опять изобразил Витька ненавистного ему гостя.— В воскресенье приду. Может, в субботу... Явлюсь, так сказать.

И стал дядя Володя являться. По субботам и воскресеньям.

Раз явился:

— Здравствуйте. Немного все же похолодало. Чувствуется. Лист уже пожелтел.

Два явился:

— Здравствуйте. Сегодня потеплей. Но все равно скоро — конец. Лист только до первого ветра: слетит.

Три явился:

— Слетел. Голенькие стоят. Пора...

Один раз мать с Витькой откровенно поговорили.

— Уроки выучил?

— Выучил.

— Ну-ка сядь — поговорим. Как тебе дядя Володя-то?

Витька хотел увильнуть от ответа. Пожал плечами, как он делал, когда не хотел говорить прямо.

— Что?— спросила мать.

— Ничего...

— Не глянется?

Витька опять пожал плечами.

Мать кивнула головой, подумала... И вдруг засмеялась милым своим, ясным смехом.

— Ох, и но-ос!.. На семерых рос, одному достался. А, Витька?.. Вот так нос!

Витька моментально осмелел, затараторил:

— Да он этим своим носом всю мебель нам посшибает! Это же не нос, а форштевень!

— Руль,— коротко определила мать.— Но... Витька-дружок: нам не до жиру — быть бы живу. Так, сына. Дело наше... неважнецкое.

— Да что, с голоду, что ль, помираем?

Мать засмеялась.

— Да нет, что же?.. Нет. Немолодая уж я, сынок,— выбирать-то. Вот штука-то. Время мое ушло. Ушло времечко...— Мать вздохнула.— Десять бы годков назад — этот бы дядя Володя...— И не стала досказывать. А стала говорить совсем другое — может, себя убеждала:

— Да он неплохой — так-то... Вон какой рассудительный. Не пьет.

— Не пьет, а по бутылочке всегда приносит.

— Да это ж... что ж? Разве это пьет? Так-то пьет — это не страшно...

— С бутылочки все и начинается,— стал тоже рассуждать Витька.

Мать опять засмеялась.

— Нет, у него тоже уж теперь — не начинается. Сам не молодой. Нет, так-то... зачем же зря человека хаять? Не надо. Не витязь, конечно, но...

— Какой уж там витязь — гусь!

— Не надо так!— строго велела мать.— Разговорился! Малой еще — так разговаривать. Ишь ты... Подрасти сперва, потом уж рассуждай. А то... больно языкастые нынче стали.

И опять пришел дядя Володя.

Витька увидел его раньше в окно.

— Идет!— крикнул он.

— Кто?

— Ну, кто?.. Хрустальный!

— Витька!— сердито сказала мать.— Ну-ка, отойди оттуда, не торчи.

Витька отошел от окна.

— Играть, что ли?

— Играй. Какую-нибудь... поновей.

— Какую? Может, марш?

— Да зачем же марш-то? Генерал, что ли, идет? Вот, какую-то недавно учил...

— «Венок Дуная»? Мы его еще не одолели. Давай «Смешное сердце»?

— Играй. Она грустная?

— Помоги-ка снять... Не так чтобы очень грустная, но за душу возьмет. Ручаюсь.

Мать сняла со шкафа тяжелый баян, поставила Витьке на колени.

— Там есть, например, такие слова: «Смешное сердце, не верь слепой надежде: любовь уходит...» Куда уж грустней — зареветь можно.

— Да уж...

Витька заиграл «Смешное сердце».

Вошел дядя Володя, аккуратненько отряхнул шляпу у порога и тогда только сказал:

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, Владимир Николаич,— приветливо откликнулась мать.

Витька перестал было играть, чтоб поздороваться, но увидел, что дядя Володя не смотрит на него, отвернулся и продолжал играть.

— Дождик, Владимир Николаич?

— Сеет. Пора уж ему и сеять.

Дядя Володя говорил как-то очень аккуратно, состоятельно, точно кубики складывал. Положит кубик, посмотрит — переставит. За время, пока он сюда ходил, он осмелел, вошел во вкус единоличного говорения — когда слушают.

— Пора... Сегодня у нас... что? Двадцать седьмое? Через три дня — октябрь месяц. Пойдет четвертый квартал.

— Лист облетел?— спросил Витька.

— Весь. Отдельные листочки еще трепыхаются, но... скоро и эти слетят.

Дядя Володя прошел к столу, вынул из портфеля бутылку шампанского. Поставил на стол.

— Все играешь, Витя?

— Играет!— встряла мать.— Приходит из школы и начинает — надоело уж... В ушах звенит.

Это была несусветная ложь; Витька даже приостановился играть, изумленно глянул на мать... и продолжал играть. Вообще Витьку удивляло, что мать, обычно такая живая, острая на язык, с дядей Володей во всем тихо соглашалась.

— Хорошее дело,— похвалил дядя Володя.— В жизни пригодится. Вот пойдешь в армию — все будут строевой шаг отрабатывать, а ты — в Красном уголке на баяне тренироваться.

— На баяне не тренируются,— сказал Витька.— Тренируются на турнике.

— А на баяне что же делают?

— Репетируют.

Дядя Володя снисходительно посмеялся... Посмотрел на мать, показал глазами на Витьку.

— Все знают.

— Ну, они нынче...

Витька тоже посмотрел на дядю Володю... И ничего не сказал. Продолжал играть «Смешное сердце».

— Садитесь, Владимир Николаич. Садитесь.

— Если талант есть — большое дело,— продолжал дядя Володя, сев за стол.— С талантом люди крепко живут.

— Наоборот,— опять не выдержал Витька.— Юрка говорит: талантливым всегда первым попадает.

— Витя!..

— Какой Юрка?

— Да мальчик тут один... по соседству,— пояснила мать.

— Давайте, Владимир Николаич...

— С плохими товарищами не знайся,— сказал дядя Володя.

— Да вот, он хороший мальчик... учится хорошо. На квартире здесь живет. Витя, ты если сел играть, играй.

— Играю.

— Попадает, Виктор, не талантам, попадает... неслухам, грубиянам — этим попадает, верно. А талант...— это талант. Ну, и учиться, конечно, надо само собой.

— Вот учиться-то...— Мать строго посмотрела на Витьку.— Лень-матушка... вперед нас, видно, родилась.

Витька поддал на баяне.

— Витька, смори маленько. В ушах, правда, звенит.

— Плохо с учебой, Виктор?

— Чего только не делаю: сама иной раз сяду с ним: «Учи! Тебе ведь надо-то, не мне». Ну!.. В одно ухо влетело, в другое вылетело. Был бы отец-то... Нас-то много они слушают!

— Отец-то пишет, Виктор?

— А чего ему писать?— отвечала мать.— Алименты свои плотит и довольный. А тут рости как знаешь.

— Алименты — это удовольствие ниже среднего,— заметил дядя Володя.— Двадцать пять?

— Двадцать пять.

— Стараться надо, Виктор. Маме одной трудно.

— Понимали бы они...

— Ты пришел бы из школы, сразу раз — за уроки. Уроки приготовил — поиграл на баяне. На баяне поиграл — пошел погулял.

Мать вздохнула.

Витька играл «Смешное сердце».

Дядя Володя открыл бутылочку шампанского.

— Как она у нас — пук!— засмеялся он, довольный.

— Надо наклонять,— встрял Витька,— тогда и «пук» не будет.