Девчата. Полное собрание сочинений - Борис Васильевич Бедный
Раздайвода прожил в одной комнате с Пылаевым целую неделю, надеясь, что в конце концов его здоровые нервы пересилят горластый будильник. До сих пор институтские старожилы рассказывают анекдоты об этом единственном в своем роде поединке человека с механизмом. Ложась спать, Раздайвода с содроганием и ненавистью смотрел на будильник. Не забывая о нем даже во сне, Раздайвода спал тревожно, по нескольку раз просыпаясь за ночь, чего с ним отроду никогда не случалось. К концу недели студент признал себя побежденным и перебрался в комнату поспокойнее. Впоследствии, встречаясь с Пылаевым, «заслуженный деятель сна» всегда отворачивался.
Случалось, что будильник иногда начинал отставать. Старческие нотки – виноватые и жалующиеся – вдруг появлялись в его голосе. Первое время Пылаев носил чинить будильник в мастерскую, а потом стал ремонтировать сам и с годами так наловчился, что по одному звону угадывал, какой ремонт требуется. Он чистил механизм, менял пружину или изобретал что-либо свое, самодельное, из проволоки и прочей чепухи, – будильник был неприхотлив и довольствовался малым.
За время войны все личные вещи Пылаева, сданные на хранение, затерялись, а будильник, оставленный на произвол судьбы в общежитии, уцелел. После демобилизации, когда обнаружилось, что знакомых в институте осталось мало, Пылаев обрадовался будильнику как старому верному товарищу.
В последние месяцы учебы Пылаев мало пользовался будильником. Вставать рано уже не нужно было, а время ему всегда услужливо показывали новые ручные часы – дорогие и очень точные, с тоненьким и умненьким постукиванием молоточков. Сейчас, держа в руках забытый будильник, Пылаев почувствовал стыд, словно предпочел пустого блестящего франта скромному, испытанному другу юности. Он вытер пыль с циферблата, завел и поставил стрелки так, чтобы услышать звон.
И Пылаев услышал. Захлебываясь от обиды и гнева, будильник крикнул ему в лицо, что это совсем не по-товарищески – забыть о нем, списать его в расход. Он хочет еще вдоволь назвониться, разбудить тысчонку-другую раз этого соню Пылаева, который в последнее время совсем разленился и начинает походить на Раздайводу. Он не какой-нибудь инвалид или пенсионер. Разве может, например, пенсионер так долго и напористо бить молотком в наковальню звонка? А он все лупит и лупит. И никакой одышки – полюбуйтесь!..
«Сколько же тебе, друг, доставалось, – подумал Пылаев с нежностью, – а ты все такой же дерзкий».
Он тщательно завернул будильник в газету, раскрыл чемодан.
Тесное дорожное содружество вещей венчала расплюснутая подушка-думка. Пылаев положил будильник под подушку и попробовал закрыть чемодан. Тот не закрывался. Чтобы крышка захлопнулась, пришлось вынуть думку.
Пылаев удивился пришедшей вдруг на ум мысли. Черт возьми, а ведь здорово все получается! Что такое подушка? Инструмент для сна, как говорил Раздайвода. А будильник? Враг сна, глашатай пробуждения, бодрости, работы… «Наивна, однако, твоя символика, Пылаич!» – насмешливо сказал Пылаев себе. Но хозяин будильника слишком хорошо знал «Пылаича», чтобы поверить, будто простой насмешкой сможет отделаться от новой, еще не до конца ясной самому мысли.
Взгляд Пылаева машинально обратился к карте. Глаза привычно скользнули правее и выше исколотых тыловыми стратегами западных областей и прикованно застыли на месте его будущей работы.
Знакомый край! Там протекало его неяркое, скупое детство с дешевыми леденцовыми радостями.
Глухие таежные дебри. Тысячелетия земля впустую растила здесь лес – некому было взять его. Из года в год без пользы для людей катили к морю свои неторопливые воды раздольные северные реки – некому было загрузить их. Богатейшие ископаемые затерянно таились в глубине земли – некому было протянуть к ним руку. Край спал.
Начало пробуждения родного края совпало с юностью Пылаева. Он был слишком молод тогда, чтобы принять участие в этом почетном деле, размах которого был сродни неоглядной таежной шири. Только теперь, после грозовых военных испытаний и длительной выучки, пришел его черед приложить свою возмужавшую силу. Еще не оскудел необжитыми просторами его родной край, и сыщутся на долю Пылаева сонные углы, требующие неутомимого будильника…
Пылаев оглянулся. Хорошо, что в комнате никого нет. Наверно, у него был довольно глупый вид у карты. Кажется, он даже говорил вслух?
При желании и сноровке можно было вместить в чемодан и подушку и будильник. Но ему захотелось взять с собой на работу только будильник.
Пылаев поудобнее уложил будильник в чемодане.
– Скоро поедем… глашатай! – сказал он и запер чемодан.
Держа подушку в руке и не зная, что с ней делать, Пылаев вышел из комнаты. Он больше всего боялся сейчас показаться смешным. К счастью, в коридоре никого не было. В конце его раздавалось непонятное клокотанье и посапыванье. Пылаев не сразу догадался, что это шумит вода в кипятильнике. «Отдам-ка я подушку бабусе», – решил он.
Чистое жаркое помещение кипятилки встретило Пылаева домашним уютом и давними, полузабытыми запахами деревенского запечного детства. Ярко начищенный, добродушно пофыркивающий «титан» готов был щедро наделять всех жаждущих свежим крутым кипятком. На крышке ящика с дровами сидела коротенькая сухая старушка, которую все студенты величали бабусей, и пила чай из глиняной цветастой кружечки. Ноги бабуси, одетые в теплые шерстяные носки собственной прочной работы, не доставали пола.
– Что это вы так рано затопили сегодня? – спросил Пылаев.
– Суббота ведь сегодня, кто в кино захочет пойти, кто в театр на представление. Вернутся поздно. Пускай хоть загодя попьют чайку, – охотно разъяснила бабуся. – А ты что с подушкой ходишь? Наволочку, что ли, зашить некому?
Пылаев растерянно повертел подушку в руках. В самом деле, наволочка в углу была разорвана: хозяйский глаз бабуси замечал все.
– Дай-ка я зашью, – сказала бабуся, отставляя в сторону кружку с чаем и вооружаясь иголкой.
Иглу с ниткой бабуся всегда носила при себе, благодаря чему многие студенты содержали в порядке свои пиджаки и гимнастерки.
Бабуся была совершенно в курсе всех студенческих дел, в точности знала, каких экзаменов больше всего надо бояться, и при случае ловко могла припугнуть какого-нибудь лентяя начертательной геометрией, сопроматом или английским языком.
– Возьмите, бабуся, подушку себе. Я уезжаю, у меня еще есть, – неуверенно сказал Пылаев и для убедительности описал в воздухе обеими руками изрядный круг, долженствующий изображать, какая большая, пышная подушка имеется еще у него.
– Куда же ты уезжаешь? – подозрительно спросила бабуся, ощупывая и взвешивая подушку.
– На работу, бабуся, окончил я.
– Инженер, значит?
– Инженер, – тихо сказал Пылаев, испытывая еще некоторую неловкость перед этим новым своим наименованием.
– Транспортного факультета? – продолжала уточнять бабуся.
Пылаев кивнул головой. Помолчали.
– Вот уж и не придется
