Расссказы разных лет - Лев Маркович Вайсенберг
Сидя обычно в сторонке (Петр не танцевал и был мало склонен к «письменным играм»), Петр наблюдал эти забавы. Ему казалось, что перед ним дети, странные и неразумные. Иной раз его охватывало желание незаметно открыть дверь и покинуть этих людей, развлечениям которых он был чужд и радостей которых не понимал. Если бы только знала Люся об этих мыслях Петра, так некстати приходивших к нему в минуты ее радостей! Она, впрочем, чувствовала, что Петр не очень-то жалует ее друзей и подруг.
— Люди хотят веселиться, — говорила Люся после ухода гостей, не то оправдываясь, не то обвиняя кого-то. — Нельзя же вечно работать. Людям нужен разумный отдых. Даже в армии командиры учатся танцевать. Это все уже давно поняли. Ты десять лет проторчал в своих кишлаках и совсем отвык от людей. Тебе ни один из моих знакомых, ни одна из моих подруг не нравится. Ты нелюдим. Бирюк.
— Бирюк? — удивлялся Петр. Он всегда считал себя человеком общительным.
— Да, да, бирюк, нелюдим! — с раздражением подтверждала Люся.
В памяти Петра пролетали годы его странствий. Он — бирюк, нелюдим? Впрочем, быть может, одно дело армия, где действуя в коллективе, ты обязан к каждому отнестись с должным вниманием, не можешь быть бирюком, и совсем иное дело семья, где у мужа свои друзья, а у жены свои? По правде сказать, он не выносит Люсиных друзей. Почему? Этого он сам не может хорошо объяснить. Большинство из них вполне приличные люди, многие даже как будто хорошие работники, ценные люди. А вот он их не любит. Значит, он в самом деле бирюк, нелюдим. Но тогда почему у него в институте подняли бы на смех всякого, кто сказал бы, что Логинов бирюк? Нет, здесь что-то не то...
«Людям нужен разумный отдых»... «Надо ценить тяжелый труд домохозяйки»... «Даже командиры учатся танцевать»... «Теперь не девятнадцатый год»...
Против этого нельзя было возражать. Вообще этой спорщице было не так-то легко возражать; в качестве аргументов она всегда пускала в ход неоспоримые истины.
Она считала себя культурной женщиной, современной. Она удивлялась некоторым своим подругам, тому, что они не читают газет. Сама она ежедневно внимательно просматривала последнюю страницу «Вечёрки» — театральные, книжные рецензии, новости зоопарка, суд, объявления. Иной раз она перелистывала даже «научные» книжки, к которым, кроме беллетристики, причисляла всё остальное. Оказывается, это были очень полезные книжки: в них вылавливала она нужные ей истины. Они служили надежным оружием в ее разговорах и спорах, они давали ей звание, титул «умницы»» в узком царстве ее приятельниц.
«Людям нужен разумный отдых» — против этого никак нельзя было возражать. Но когда Петр заговорил с Люсей о том, что она устала, возясь по хозяйству, изнервничалась и что хорошо бы ей съездить куда-нибудь отдохнуть, она сказала:
— Какой тут может быть отдых, если у нас нет необходимых средств? Прежде всего нужно приобрести еще много вещей в хозяйстве, поменять кое-что из мебели, ремонтировать печь.
Ранней весной, когда черные, будто обугленные ветви деревьев прорастают зелеными почками, Петра тянет за город. Куда? Он сам точно не знает куда. К солнцу, к лесу, к горам. И вот, надо же, он встречает старого товарища из Ашхабада. Тот работает на постройке дороги заместителем начальника. Он зовет Петра к себе на работу. На два года контракт. Интересная работа.
В сознании Петра вновь возникают южные города, короткие теплые зимы, дальние дороги.
«Не так, в сущности, было плохо...» — думает Петр. Завтра он даст ответ.
За чаем Петр рассказывает Люсе о встрече, о предложении товарища. Он говорит, что не прочь был бы снова поехать в Среднюю Азию — освежиться.
— Ты с ума сошел! — говорит Люся. — А комната?
— Комнату мы закрепим за собой, — возражает Петр.
— На два года не закрепят.
— Ну, тогда будем менять комнату, — говорит Петр, чувствуя, как вырастает перед ним знакомая стена недовольства.
— Ленинград на кишлак? — язвительно спрашивает Люся.
— Нельзя же из-за комнаты всю жизнь торчать в Ленинграде! — Петр чувствует, как в нем подымается раздражение против этой стены». Но он старается сдержать себя.
— Я, во всяком случае, в эту дыру не поеду, — говорит Люся твердо. — Предупреждаю тебя заранее.
Молчание.
— А ну тебя! — вспыхивает вдруг Петр. — Стряпейка несчастная! — говорит он в сердцах и отталкивает от себя чашку. Чашка опрокидывается, жалобно дребезжит на блюдечке.
— Грубиян! — говорит Люся презрительно.
Петр не отвечает.
«Стряпейка, стряпейка, — долго шумит в ушах Люси. — Грубиян какой! Это я-то — стряпейка? Стряпейка?..» И вдруг ей приходит в голову, что она, собственно, и не знает, что значит «стряпейка». Она подходит к книжной полке и берет словарь Даля.
«Стряпейка, — читает она про себя, — северное слово — стряпуха, кухарка неученая, навыкшая стряпать простые кушанья».
«Дурак! — решает она про Петра. — Что ж тут позорного? А еще считает себя современным!» Она презрительно усмехается.
Сперва ссоры были редкими гостями. Потом стали завсегдатаями. И легкие узы надежд, которыми связали себя супруги, стали жесткими, беспокойными путами.
Добрых чувств давно уже не было. Но вскоре начинало стихать и раздражение. И по мере того как отчуждались два человека, путы, связывавшие их в беспокойный комок, становились тоньше и наконец, как перетертая нитка, вовсе оборвались.
Где была жизнь, которую Петр считал хорошей и радостной?
Где была жизнь, которую Люся выносила в мечтах и так упорно затем созидала?
Такой жизни не было.
Совместная жизнь супругов, точно ручей, вдруг налетевший на камень, вспенилась, раздвоилась и растеклась в разные стороны. И если даже на краткий миг, случайно, вспоминал теперь кто-либо из супругов счастливую минуту недавней их жизни, то лишь для того, казалось, чтобы еще больше оттенить безрадостную теперешнюю жизнь и навсегда позабыть несбывшиеся желания.
Разумно ли двум разобщенным ручьям сетовать о невозвратном единстве? Супруги поняли: им надо разойтись. Только никто из них не хотел первый вымолвить слово о разлуке.
Но пришло время — и Петр решился.
Спокойно, глядя друг другу в
