Илья Штемлер - Уйти, чтобы остаться

— Как ты не можешь понять, Зина… Он знал меня всю жизнь. Мы вместе окончили. Вместе стажировались. Жили в одной комнате столько лет… И он поверил, что я сдался в плен?! Ну, допустим, пропал без вести. Но в плен?! Нет… Ему выгодно было в это поверить. Выгодно… Вот и Маша его раскусила. Поздно, правда. Бросила его. Я был счастлив, когда узнал об этом. Значит, я не ошибся.

Зинаида Львовна неловко поднялась, — кресло раскачивалось, словно не желая выпускать ее из своих потертых лап. Книга сползла с колен и упала в пожелтевшую пыльную траву. Зинаида Львовна не стала ее поднимать. Она протянула руку и дотронулась до плеча Савицкого:

— Трудно тебе, Валя… Ты не можешь быть великодушным, снисходительным. Ты строг со всеми, кроме себя. И брюзжишь. И мучаешь себя и других. Ты тяжелый человек, Валя… Но это не главное. Главное, ты не можешь бороться за себя. Ты слишком много пережил, чтобы рисковать. И себя изводишь, и всех нас… Ты ведь никогда, никогда больше не выступишь против сильной личности. Никогда… И этот Вадим Родионов в тебе защитника не найдет. Я-то тебя знаю, ох знаю…

Савицкий резко отошел и нагнулся к крану. Шланг, словно живой, вздрогнул и напрягся, медленно выпрямляя изогнутое тело. Струя воды поначалу ударила в куст рябины, затем сползла и нацелилась в тоненькую, словно декоративную, яблоню.

— Древнегреческий философ. Вторая буква «е».

— Зенон.

— Догонит ли Ахиллес черепаху?

— Кажется, тот самый… Во всяком случае, Зенон геометрически доказывал, что он мудрее окружающих.

— Не подходит. Из восьми букв.

Ипполит взялся за кроссворд. Шахматную задачу он уже решил. Белые начинают и делают мат в четыре хода. Автор — Гипслис, Рига…

Стукнуло откидное сиденье, и следом потянулся ритмичный скрип паркета. Устинович направился к выходу из конференц-зала. Вопрос, который его занимал на совещании, исчерпан. Остальное его не интересовало. Устинович верен себе…

Киреев придвинул какие-то листочки и едва заметно улыбнулся. Просто краешки губ едва отошли вниз. Теперь он не видел в зале никого, кто мог возражать против передачи средств из других отделов на строительство радиотелескопа. Конечно, заручившись поддержкой директора обсерватории Весенина, он был уверен в решении Ученого совета, но лишних разговоров не избежать.

— Геродот? Не то. Семь букв… У папы неплохое настроение, не правда? — Ипполит искоса взглянул на Вадима и, проследив за его взглядом, посмотрел вверх. Тяжелая серая портьера слегка вздрагивала, донося запах пыли. В отскочившем карнизном кольце застрял воробей. Как-то странно. Одно крыло было свободно, а другое зажато портьерой и кольцом. Воробей ошалело крутил головой и бился свободным крылом, выколачивая пыль. Воробей задыхался. Как он туда попал, непонятно. И дотянуться сложно. Надо встать на подоконник. Но возможно, воробей успокоится, если открыть форточку. Вадим потянул за шнур. Пронзительно скрипнули задвижки. Воробей испуганно сжался.

— Вам жарко? А сквозняк? — Весенин недовольно глянул на Вадима из президиума.

— Воробей, понимаете… застрял.

Оживленно повернулись головы. Смешно. Словно на затылки мгновенно надели любопытные маски… Словно никто никогда не видел воробья…

— Ну, посидит. До конца заседания, — Весенин постучал карандашом о край стакана.

— Задохнется. Там пыльно, — Вадим заметил, как сквозь взъерошенные перышки просвечивает бурое тельце. Он еще раз дернул шнур.

— Родионов, вы как маленький, — обиженно произнес Весенин.

— Оставьте наконец эту дурацкую веревку, — Киреев нетерпеливо перебирал листочки и, желая смягчить впечатление, добавил: — Вадим Павлович представил себя на месте воробья.

Вадим отпустил шнур и сел. Лица повернулись к президиуму.

— Гераклит. Ага. Подходит!

Горшенин единственный никак не реагировал на историю с воробьем. Казалось, Ипполита вообще нет на заседании — он не слушал выступающих и не принимал участия в прениях. Лишь изредка оглядывал зал, словно для того, чтобы убедиться — не разошлись ли еще…

Весенин предоставил слово заведующему отделом радиоастрономии.

Киреев был краток.

…Давно назрел вопрос о строительстве своего радиотелескопа специальной конструкции. Средства для начала есть — внутренний резерв отдела.

«Заказ Института баллистики, что ли?!» — подумал Вадим.

Весенин кивал в такт каждой фразе. Он одобрял сообщение Киреева.

— Слушай, кем был Весенин до работы в обсерватории? — Вадим наклонился к Ипполиту.

— Не важно, кем был, — важно, кем стал. Как ты всегда далек от того, что творится вокруг. Теоретик!

— Горшенин, вы на Ученом совете, а не в парке, — прервал Весенин докладчика. Неужели догадался, что разговор идет о нем? Интуиция. Высокоразвитая нервная система.

Ипполит замолчал. Негромкий киреевский голос вновь потек между рядами. В физике это называется ламинарное течение, без всяких возмущений.

— Так кем же он был? — Вадим почему-то очень заинтересовался этим вопросом.

Ипполит посмотрел на Весенина. Тот что-то записывал в блокнот. Можно смело говорить. Если негромко.

— Директором Института оптики.

— Почему он так поддерживает проект строительства радиотелескопа?

— Ничто так не упрочает положение, как солидное капиталовложение, — Ипполит поправил журнал. — «Безличный исполнитель чужой воли». Латинское слово. Из восьми букв.

Вадим не знал. Портьера легонько вздрагивала. Теперь ему казалось, что воробей дергал за веревку его, Вадима, как марионетку итальянского театра Пикколо.

«Сателлит?» — ответил сам себе Ипполит и принялся размещать буквы по клеткам.

Слова Киреева падали, как мокрый, рыхлый снег. И растворялись, не долетая до сознания тех, кто сидел в зале. Когда хотел, Киреев мог говорить и проникновенно, не заостряя внимания на существе. Он убаюкивал, как сказочная птица Феникс.

Профессор Сафонов из отдела астрофизики уже дремал, склонив на грудь седую голову.

…Голос Ипполита прозвучал не совсем обычно. Нервно и громко. Киреев перестал читать и в недоумении посмотрел в зал. Неужели реплика может исходить с мест, где сгруппировался его отдел? Скорее так мог выкрикнуть кто-либо из «ущемленных» астрометристов или астрофизиков.

— Неясно. Повторите, пожалуйста, — близоруко обводя зал, произнес Киреев.

— Встаньте, Горшенин… Что вы там прячетесь?! — Весенин раздраженно постучал карандашом о стол.

— Я не прячусь, — Ипполит поднялся. Он счел обидным для себя тон Весенина. — Я говорю: строить инструмент подобной конструкции — почти вчерашний день. — Ипполит почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота и необходимо усилие, чтобы ее подавить. Десятки глаз удивленно, ехидно, злорадно обстреливали его с разных концов зала. Почти физически ощущал Ипполит взгляд Вадима…

— Скандал в благородном семействе, — произнес профессор Сафонов. Он относился к той категории людей, которые вовремя просыпаются.

— «Я требую, чтоб господин Онегин мне объяснил свои поступки», — пропел за спиной Бродский. Хотелось дать ему по шее. От этой мысли Ипполит почувствовал облегчение. В общем-то он не одинок. И не надо обращать внимание на этот взгляд. Слева, снизу… Секунда, вторая… Все прошло. Ипполит овладел собой. Обычный вид: самоуверенный, гордый и насмешливый.

— С тех пор как проектировался инструмент, прошло много времени. Идея морально устарела!

У кого-то упали ключи. Словно сотня консервных банок.

— На проектирование другой конструкции у нас не хватит денег. И времени, — ответил Киреев. Это была не та фраза, которую надо, произносить. Но Киреев не мог прийти в себя — с этого фланга наступление было для него неожиданным. Зал зашумел, задвигался, напрягся, расправлял затекшие спины, пробовал отсиженные ноги…

Безусловно, выходка Горшенина — это чепуха, нестоящие разговоры. Строить инструмент будут. И тот факт, что институт Ковалевского разрабатывает сооружение гораздо мощнее, ничего не значит. Однако от Ипполита веяло необычным настроением. Всем было известно, что он принимал не последнее участие в расчетах «киреевского» радиотелескопа, и вдруг так выступить!

— К дяде ходить не станем. Надо строить свой инструмент. А недостатки устраним в процессе строительства, — Весенин жестом предложил не прерывать доклад.

Ипполит сел. Через минуту ему подали записку. «Легче сделать героический жест, чем терпеть его последствия». Подписи не было. Ипполит повернул голову и увидел лицо Савицкого… Рядов через пять. Тот внимательно смотрел на докладчика, то и дело подбирая толстые губы, словно пробуя их на язык. Ипполит перевернул записку и написал: «Каждому свое! Одним — делать героические жесты, другим — терпеть последствия».