Александр Иванов - Не жди, когда уснут боги
— Что ж, да здравствует и процветает карман холостяка! Только где же Аленка и Алексей?
— Обыскивают второй этаж. Не затеряются, будь уверен… Да вон и они! Сюда, сюда!
Аленка, маленькая, легкая, первой подбежала к брату, чмокнула его в щеку и юркнула в кресло рядом. Ее глаза искрились синевой, растревоженные быстрой ходьбой русые волосы рассыпались по лицу.
— Ага, попался! — весело говорила она, доставая зеркальце и наводя на голове порядок. — Сбежать задумал? Что, у тебя тыща сестер? И откуда в тебе этот эгоизм, это бессердечие? Нет, в детстве, мой милый, ты все-таки лучше заботился обо мне, я даже представить себе не могла, что ты когда-нибудь бросишь меня на произвол судьбы, даже не поставив о том в известность. Возмутительно, братец, и не пытайся оправдываться!
Григорий любил сестру, любил, несмотря на вздорность, взбалмошность ее характера. Она была всего на два года младше его, но когда после гибели родителей, попавших в автомобильную катастрофу, они остались вдвоем, он взял на себя все заботы о ней, помог не только учиться в институте, но и ощутить всю прелесть студенчества — с танцевальными вечерами, загородными поездками, спортивными занятиями, увлечением модой. Благодаря его стараниям все это было ей доступно, никакие материальные лишения не омрачали ее юности. Григорий избегал нудной опеки, всячески поощрял самостоятельность, независимость взглядов.
И сестра была сильно к нему привязана. Правда, привязанность эта не помешала ей после замужества сделать так, чтобы Григорий перебрался на частную квартиру, а двухкомнатная квартира, в которой прежде жила вся семья Панкратовых, перешла к ней с Алексеем. Причем, если кого и смутил такой оборот дела, так только Алексея. Он попробовал возражать, но его доводы повисли в воздухе: Григорий привык жертвовать, Аленка же — принимать жертву.
— Не пойму, зачем вы сюда притащились? Чтоб упрекать меня в черствости и бессердечии? — Григорий поглядывал то на сестру, то на друзей. — Роскошно живете однако. Тридцать километров мчаться на такси из-за такого пустяка! Любопытно, кому взбрела в голову эта сумасбродная идея?
— Ну, ты иначе не можешь, — искренне огорчился Виктор. — Сразу подавай мотивы, причины… Какой-то настырный червячок в тебе копошится, все выискивает — отчего, почему, зачем?.. Рейс откладывается, а ты нас дергаешь, торопишь. Меня вон ограбили, сюда приволокли, и то помалкиваю, не мучаю окружающих вопросами.
— Так его, так! — поддержала Аленка. Ей нравились прямые, без обиняков мужские разговоры, в которых резкость суждений скрашивается доброжелательным юморком.
— И ты, Брут! — погрозил ей пальцем Григорий. — Тогда сдаюсь. Будем считать, что вы, как истинные друзья, прибыли разделить со мной тягостные минуты ожидания. Замечательно, когда тебя любят не потому, что в тебе нуждаются.
— Разумеется, мой милый, мы приехали просто так, пообщаться. И не сомневайся даже. У меня только маленькая, малюсенькая просьба. Пойдем, я расскажу. — Она встала и потянула Григория за собой.
— Какие могут быть секреты от друзей? — попытался воспротивиться он, чувствуя некоторую неловкость перед Виктором и Алексеем.
— Пойдем, пойдем! — Смеясь, она дергала его за рукав. — От всех надо иметь секреты. От одних — одни, от других — другие…
Они отошли в пустой угол зала, и Аленка быстро-быстро заговорила:
— Одному человеку нужно сделать подарок, хороший подарок, потому что человек он хороший. Я придумала, какой подарок. Но во Фрунзе его не достанешь. Спрашиваю в своем управлении, едет ли кто в Москву или в Ленинград? Никто пока не собирается. Мечусь туда мечусь сюда, наконец, выясняется, что подружка Женьки Смирновой, ну, той, что со мной в одной комнате сидит, улетает в Москву. Я к ней. Выручи, говорю. Она глазками похлопала, согласилась. Только, говорит, вернусь я через месяц. А подарок через шестнадцать дней нужен. Тогда я еще не знала, что ты в те края летишь. За советом к тебе, а там записка. Но деньги я передала Зое.
Григорий слушал, слушал, потом взмолился:
— Пощади! Один человек, одна подруга, вторая подруга, какой-то подарок, месяц командировки… Кошмар! Нельзя ли открытым текстом?
Аленка укоризненно посмотрела на брата.
— Я ведь хотела покороче. В общем, у Виктора два события: день рождения и защита диссертации.
— Какая еще защита! — вскричал Григорий. — У него только черновой материал собран.
— Вероятно, он побаивается защиты, вот и скрытничает. На днях я встретила случайно его шефа. Сложная, говорит, тема, на стыке биологии и философии, но выполнена очень толково. И не надо сейчас ни о чем его спрашивать. Всему свое время.
— Ух, Витька, ух, Эйфелева башня!.. Ладно, с первой частью разобрались. Дальше.
— Зоя, подруга Женьки Смирновой, летит одним рейсом с тобой. Деньги на киноаппарат для подводных съемок я уже передала. Договоришься, где вы встретитесь, когда будешь лететь обратно.
— Но я не собирался на обратном пути заезжать в Москву!
— И это говорит мой брат и друг Витьки?
Григорий выставил перед собой ладони, словно защищаясь.
— Заеду, разыщу Зою и захвачу все, что она купит.
— Вот и умница! — Аленка чмокнула его в щеку и повела знакомиться с Зоей, которая находилась в противоположном конце зала.
Обходя чьи-то пузатые сумки, перешагивая через вытянутые ноги дремлющих пассажиров, Григорий говорил сестре:
— Честь и хвала твоей осведомленности. Мы бы с Алешкой могли прохлопать такое событие… Ух, Витька!.. Молодчина ты, одним словом. Но… как сама? В семье у тебя того, без потрясений? Ты-то вроде бодришься, держишься, а вот Аленка… — Он покачал головой.
Лицо Аленки как-то вдруг потускнело, словно тучка на него набежала.
— Не надо об этом, — тихо попросила она. — Сами распутаем. — Помолчав, добавила с вызовом: — Я же в твою личную жизнь не вмешиваюсь. Скоро тридцать, а все холостякуешь.
Григорий рассмеялся.
— Ежик ты, Аленка, самый настоящий ежик. На душе слезы, а наружу — иглы.
Зоя оказалась смуглолицей девушкой с темными блестящими глазами. В движениях ее не доставало еще свободы, уверенности, того, что приходит постепенно, с годами. Протянув Григорию крохотную мягкую руку, она засмущалась, кончики ушей вспыхнули, как свечки, и вся она как-то напряглась, словно застигнутая врасплох.
«Хороша! Тут уж создатель постарался! — подумалось ему со сторонним восхищением, как о неодушевленном предмете. — И скромница, видать, каких нынче с прожекторами не сыщешь». А вслух сказал:
— Не беспокойтесь, я домашний, ем только то, что подадут, — сказал и самого передернуло от собственной банальности.
Наступила неловкая пауза. Выручила Аленка.
— Мой братец с некоторых пор стал женоненавистником. Слова и мысли у него притупились. Тем спокойней тебе будет лететь, — сказала она Зое.
В самолете они сели рядом. Сперва разговор не клеился. Григорий напустил на себя равнодушный вид, глядел букой и вообще, казалось, ему нет никакого дела до очаровательной соседки. Раскрыл снова «Рудина» и стал прилежно глотать страницу за страницей. Но уже прохудился панцирь, в который он влез по своей воле, и капелька смуглого солнца проникла внутрь, растопляя и завоевывая пространство. Было бы нечестно сказать, что он не сопротивлялся. Но как гоголевский философ Хома Брут, который долго мудрил, силком заставлял себя смотреть лишь в пределах очерченного круга, однако не выдержал и поднял глаза на Вия, так и Григорий Панкратов заведомо был обречен.
— Странно, вот вы читаете Тургенева, и я тоже… знаете, недавно опять потянуло к нему, — услышал он мелодичный, как колокольчик, Зоин голос. На мгновение ему показалось, что он где-то давным-давно слышал этот голос. Но память, сделав один-два оборота, забуксовала. — Только я «Первой любовью» увлеклась…
— Понятно, — усмехнулся Григорий. — Каждому свое.
— Я же не в том смысле! — вспыхнула Зоя. Она вообще легко обижалась и столь же легко отходила. — Мне нравятся искренние люди, как этот мальчик из «Первой любви». А ваш Рудин… знаете, он фальшив, ему бы я не поверила.
— Вам подавай дистиллированную личность! Но человек переменчив, сегодня один, завтра другой.
— Перекати-поле?
— Какая ерунда! — выпалил Григорий и тут же закашлялся, поняв, что перехватил. — Простите… Однако не перекати-поле, не маятник, а непреклонный восходитель — вот человек! Его прочность в постоянстве цели.
— Без отклонений? — Темные глаза ее, мягкие, как бархат, смотрели с наивностью второклашки, осмелившейся задать учителю каверзный вопрос.
— Конечно! — согласился он.
— В таком случае ваш человек дистиллированный! — Темные глаза на мгновение зажмурились, запечатлев его поражение.
— Ай, как не-хо-ро-шо! — сказал Григорий, и снова мелькнула мысль, что Зоя ему откуда-то знакома. — Рудина критикуете, а в споре пользуетесь его приемами. Небось, филолог?
