Альберт Мифтахутдинов - Спроси заклинателей духов
Утром я первым делом задернул занавеси — они были с внутренней стороны и закрывали стеклянные двери. Теперь можно было относительно спокойно разгуливать по библиотеке и обдумывать ситуацию. Библиотека открывалась в двенадцать дня, а если выходной, как выбраться?
Интересно, спасается ли библиотека во время кораблекрушения?
Случись что — уйду на дно вместе с книгами. Не обидно, если с дефицитными. Кстати, надо посмотреть…
Я начал изучать корешки книг. Дефицитной литературы не было. И по геологии тоже ни одной. Ясно, что спасать книги и меня с ними никто сюда по тревоге не кинется. Обидно…
Первый робкий луч солнца скользнул в иллюминатор. И тут меня осенило: иллюминатор. Вот оно, спасение!
На первом иллюминаторе винты не поддавались, на втором удалось отвинтить только один. С третьим повезло — очевидно, тут открывался только один иллюминатор. Он выходил на первую палубу — на нос, по ходу судна. Но, чтобы вылезти, пришлось подставить кресло.
На палубе никого не было. Сначала я аккуратно выставил в иллюминатор портфель. Затем снял штормовку и пиджак. Все это скатал и отправил вслед за портфелем. Потом подумал и туда же отправил свитер.
«Пролезу или нет?»
Так, голова пролезла. Теперь плечо, хотя бы одну руку. Не получается. Меняем комбинацию — сначала руку, затем голову, идет! С трудом протиснувшись, я вывалился из иллюминатора на портфель и одежду. Как я был благодарен тогда начальнику отряда Иванову за то, что он гонял нас, в поле, не давал сидеть без дела, за то, что превратил нас в стройных, изящных скелетов. И что удивительно — не голодали мы в поле, а совсем наоборот, бывали дни на зависть иному гурману. И все-таки удалось за лето растрясти все зимние кабинетные накопления, спасибо начальнику.
С верхней палубы до площадки возле трубы — один трап, вернее, верхняя металлическая лестница наверх. Там я устроился до первых лучей солнца. Термос был еще тяжеловат — половина сохранилась, стакана два. Сахар и чай — и можно дышать свежим воздухом. Хлеба, жаль, нету. Надо было галет с собой прихватить.
Морская свежесть и утренняя прохлада не дали долго задерживаться на верхней палубе, и, когда запасы чая в термосе иссякли, я ринулся вниз.
Ресторан уже открылся. Народ на завтрак не спешил. Я лениво просмотрел меню и протянул официантке термос:
— Мне бы кипятку и немного свежего хлеба. Друг в каюте страдает, не может подняться.
— Кипяток не выдаем, только чай.
«Пять стаканов по три копейки — пятнадцать», — подумал я и протянул ей термос.
Она ушла на кухню и вскоре вернулась, Я положил двадцать копеек, сгреб со стола хлеб и, по возможности достойно, не спеша покинул уютный зал ресторана.
Я устроился у трубы, но ветер сменился, и из вытяжных иллюминаторов кухни повеяло запахами приготовляемого обеда. Съев весь хлеб и выпив чаю с неимоверным количеством сахара, призадумался о перспективах и снова пошел в тепло судовых коридоров, мелочь бренчала в кармане штормовки — это обнадеживало.
Библиотека закрыта, вчерашние шахматисты досматривали утренние сны, а внутрисудовое радио откашливалось и хрипело.
Я ничего не смог разобрать, сел на скамейку в «месте для курения», и тут громко и отчетливо раздалось:
— Товарищи пассажиры! Наш рейс идет в Петропавловск-Камчатский с заходом на Командорские острова. Товарищи пассажиры! Наш рейс в Петропавловск последний в эту навигацию, и мы должны зайти на Командоры. Товарищи пассажиры…
Вот почему сменился ветер, когда я пил чай у трубы. Вместо юга мы пошли на юго-восток. К ночи как раз и доберемся…
Ничего не поделаешь, надо убивать время. Пойти посмотреть, как состоятельные пассажиры развлекаются?
Бар был открыт. Но ни одной бутылки не было на стойке. Все выпито, знать, в рейсе на север. На обратный путь не хватило, и бар превратили в заурядный буфет с теплым кофе и жареной камбалой. На камбалу, конечно, хватит, да мелочь надо беречь. На всякий случай. Буфетчик скучал. А ведь совсем недавно, два с лишним месяца назад, вертелся он за стойкой, не продохнуть ему было! Колдовал он над коктейлями мастерски, жалоб не было, разве что на цены, да и то не вслух, а так — бурчание, про себя в основном.
Буфетчик — добрый малый, сходил для меня за кипятком, принес термос, я всыпал туда чаю — на вечер. А сейчас только культурные развлечения могут отвлечь от гастрономической ностальгии, но ни в коем случае прогулки на свежем воздухе! Пора в библиотеку.
Там все было в порядке. Иллюминатор задраен, кресло отодвинуто. Играла тихая музыка, тихо разворачивались шахматные баталии, кипели молчаливые страсти.
Мне сразу же достался напарник, который выиграл у меня в прошлый раз. Про себя я окрестил его «вышибалой». Но на этот раз мне удалось свести партию вничью, а по законам «блица» и «на высадку» при ничьей проигрывает тот, кто играл белыми. У меня были черные. Вышибала неохотно уступил место следующему, дальше шли любители послабее, я задержался за доской надолго, пока не потерял бдительность и не зевнул в эндшпиле коня. Обидно.
…Сумерки плотнели. Высыпали первые звезды. Море успокоилось. Рассчитывать на ночлег в библиотеке после кресла со следами геологических подошв (и открытого иллюминатора) было нечего. Наверх, на палубу, к трубе, к ужину с чаем и сахаром!
На рейде Никольского бросили якорь в полночь. Зажглись прожектора. Пассажиры не спали. Они высыпали на палубу наблюдать за погрузкой. Подходили катера и баркасы с островитянами. И опять тут был разношерстный люд — экспедиционники (их за версту видно); нагруженные вещами семьи (эти уезжают с острова насовсем); несколько командированных (их легко различить по маленьким чемоданчикам, легким баулам, плоским ящикам «атташе-кейс»); группа корейцев (маленькие бочки с рыбой, а может, икрой и полосатые матрасы, аккуратно скатанные); группа школьников (эти в интернат Петропавловска, десятилетки на острове нет); моряки (это портовый надзор, они вернутся на остров, с нами не поедут), и еще разные люди.
Людей и груз поднимали на пароход в сетках — смех, гвалт, восторг. Дело затянулось до утра. Погрузка закончилась, но, очевидно, ждали какое-то начальство.
Утром пришел маленький катерок, на борт поднялась группа людей и направилась в сопровождении вахтенного в капитанскую каюту. Катерок их ждал. Через час четверо из этой компании опустились в сетке на палубу катерка.
Затих трезвон сигналов, все команды были выполнены быстро, и судно тихо снялось с якоря, взяв курс на юг.
«Ну, что ж, завтра к утру будем дома…» Жаль, чай в термосе кончился. И ночь без сна — на ногах. Надо бы где-нибудь покемарить.
На завтрак все пассажиры дружно ринулись в буфет и ресторан, стремясь обогнать друг друга. Даже очередь возникла. На нижней палубе у кают третьего класса в коридоре стояли два бесхозных кресла, быстро оккупировал их, устроил хорошее мягкое лежбище, накрылся штормовкой и задремал. Есть не хотелось, хотелось спать.
Меня никто не трогал, место занято — таков закон палубной жизни.
Полдня ворочался в мягких креслах — постель оказалась неуютной, постоянно просыпался от шума, от беготни, от скрюченности. Все-таки немного отлежался, пора и честь знать, пора на прогулку. Если кресла займут, — значит, не судьба.
Повторив вчерашний эксперимент с барменом в буфете, я с полным термосом поднялся на верхнюю палубу.
На моем месте возле трубы раскинул матрас пожилой кореец. Он сидел облокотившись на бочонок. На бочонке был хлеб, вяленая рыба и термос, из которого он наливал что-то в крышечку термоса. По цвету это был не чай, скорее настойка из трав. Ел он не спеша, печально посматривая то на горизонт, то на бурлящую струю из-под кормы.
Наверное, в моем взгляде он поймал недоумение старожила этих мест — места у трубы право первого палубника, но закон палубной жизни суров — кто занял, место, тот и живет. Кореец не знал этого, он подвинулся, показал рукой на матрас, пригласил сесть. Я сел. Достал термос, налил чай — протянул. Он кивнул в знак благодарности, взял чай и кусок сахару, мне протянул свою крышечку, показал рукой на бочку, — нехитрая снедь, а ничего сейчас нет дороже, да и вряд ли будет.
В его термосе действительно была настойка из трав. Рыба оказалась вкусной. Он порылся в мешке и выложил две пригоршни каких-то трав — к рыбе. Был и кусок черствого хлеба. Мы все это съели.
Он молчал, я тоже, но говорить нам не надо было, и не в том дело, что не о чем, говорить всегда есть о чем, а просто и так все понятно: оба в дороге, оба кого-то там оставили, за горизонтом, оба к чему-то стремятся, туда, за горизонт, оба в печали, а делиться последним и помогать — это первое правило человека.
Я оставил портфель, термос в знак того, что вернусь, и увидел пристальные глаза корейца, в них не было равнодушия, и я понял, он хочет, чтобы я вернулся.
