Леонид Чикин - Дважды два
Рыжий рюкзак Веры Геннадий выловил метрах в двадцати от ямы, вспомнил о берете, оглянулся, не увидел. Снова помчался к упавшему дереву, на ходу крича:
— А плащ? Плащ где?
Дрожа от холода, Вера показала рукой под воду. Там, зацепившись полой за сучок, полоскался плащ. Геннадий выхватил его, скомкал, выбросил на берег к ногам Веры.
— А спальник?
Вера стучала зубами:
— Н-н-е знаю…
Метров сто он бежал берегом, потом — водой, пока, наконец, не убедился в бесплодности поисков. На нем не было сухой нитки, он с трудом тащил сапоги, рубашка и майка прилипли к телу.
А Вера, поджав под себя ноги, опустив голову на колени, сидела неподвижно и, казалось, ничего не замечала — ни исчезновения спальника, ни его поисков, ни сгустившейся вдруг темноты. Он сказал устало:
— Не нашел.
Вера равнодушно и вяло указала на реку:
— Может, там? В яме?
Пришлось вновь, перебирая руками по стволу дерева, идти в воду, шарить ногами по дну… Да! Такое счастье не каждому выпадает: спальник зацепился крепкой шпагатной веревкой-завязкой за ветку. Геннадий с трудом выволок его на берег: спальник намок и потяжелел.
Оглядел ближайшие кусты, Тальник. Топольки виднеются.
Едва ли найдутся дрова для костра. А их много надо…
— Вера! — Он сунул ей мокрый плащ, закинул за плечи тяжелый рюкзак, в одну руку взял спальник, другой схватил ладонь дрожащей девушки: — Бежим!
Не может быть, думал он, чтобы мелкий кустарник тянулся на километры. Есть же где-то настоящий лес с настоящими дровами.
В довершение всех бед на них обрушился дождь, но все, что могло намокнуть, уже вымокло. На противоположном берегу оставались вещи Геннадия; он с тревогой думал сейчас: куда бросил куртку? На мешок, или рядом с ним? Помнил, что плащ снял сразу, на него положил спальник и рюкзак, сверху — ружье, а вот прикрыл ли все курткой — не помнил.
— Я не могу! — задыхалась Вера.
— Можешь, можешь. Еще немного…
Он и сам выдыхался. Руку оттягивал спальник. На спине ерзал рюкзак.
Река круто повернула на восток. На другом берегу такие же кустарники, как на этом. Перебродить не стоит. Остановились.
Отощавшие тучи сеяли дождем. Капельки, падая на листья, на песок, на воду, создавали равномерный шум.
Геннадий, обнаружив, что все еще держит Веру за руку, разжал пальцы.
— Вера, я тебя прошу: не стой, не сиди, а ходи, бегай, грейся. Если можешь, собери сухих дров. Я сейчас вернусь.
— Куда вы?
— Не бросать же вещи в тайге.
Перебредая чуть выше камней, он не стерпел и громко выругался: вот где надо было идти Вере!
Облегченно вздохнул, когда увидел, что спальник, рюкзак и ружье прикрыты курткой.
Дождь неожиданно кончился.
Вера сидела там, где ее оставил Геннадий. Дров рядом не было. Понятно… Вера, увидев его, по-девчоночьи шмыгнула носом, завсхлипывала. Геннадий погладил ее по плечу. Плечо мелко дрожало…
— Ну успокойся, успокойся. Все прошло. Сейчас разложу костер, отогреемся, поужинаем.
За каждой сухой палкой лез в кусты, шарил по земле руками, выбрался из чащи — словно в реке выкупался вторично. Разжег небольшой костер, чтобы Вере веселее было, и снова с топориком пошел в заросли.
Потом у костра скептически оглядел запас дров. Маловато! Даже согреться не успеют, а еще одежду сушить.
Вера стояла у костра, поворачиваясь к пламени то одним, то другим боком. Он взглянул на нее — мокрую, жалкую — и начал рыться в своем рюкзаке. Нашел все, что нужно, завернул в голубую майку, протянул Вере;
— Держи.
Она сначала взяла сверток, потом спросила:
— А что это?
— Переоденься. Ну что ты на меня так смотришь? Иди в кусты, переодевайся. А свое суши…
— А если я не буду переодеваться? — спросила тихо, но, показалось ему, с нотками вызова, и он не сдержался, закричал:
— А я заставлю! Понимаешь? Заставлю! Силой! Раздену, а потом одену!
Вера, поджав губы, посмотрела на него внимательно, поняла, что не шутит, резко повернулась и пошла в кусты.
— Стой! — сказал он, не меняя тона. — Сними с себя все! И энцефалитку и брюки! Поняла? А сверху — вот! — Бросил свою запасную рубашку.
Сел у костра, взглянул на часы. Ну, конечно! Это все-таки обычная «Победа», а не водонепроницаемая. Часы стояли. Да и зачем знать точное время? Ясно одно: сейчас ночь. Потом настанет утро, будет дальняя дорога.
Тонкие сухие палки сгорали быстро, свету от них много, а жару никакого, придется искать топливо посолиднее.
— Вера! — крикнул в кусты. — Я — ухожу за дровами!
Ее голос прозвучал откуда-то справа:
Пожалуйста, не ходите далеко. Я одна боюсь.
Она, видите ли, боится в тайге, на берегу, у костра, а он должен шариться в зарослях, искать сушняк, мерзнуть. После минутного сидения у костра сильнее чувствовалась сырость, ночная прохлада.
Крупные капли тяжело застучали по спине, как только он раздвинул ветки; Геннадий отпрянул, но делать нечего — согнувшись, полез в глубь чащи. Вынес охапку хвороста на песок к берегу, нарубил колья и рогульки для одежды.
Вера, закрывшись от его взгляда, держала перед собой плащ, будто сушила.
— Замерзла? Скоро будет жарко. А плащ не стоит так сушить.
Вбив рогульки, укрепил поперечные палки, пошел за оставшимися заготовленными дровами.
Снова принес сушняк, закурил, присел у костра, обвешанного со всех сторон вещами Веры, невольно отметил, что на перекладине, рядом с голубым женским свитером висели два лифчика — синий и ярко-красный. Вера перехватила его взгляд, смущенно провела руками по. застегнутому ряду пуговиц на его рубахе. Лицо ее вспыхнуло. Или так ему показалось?
Перекурив, Геннадий прошел далеко на песчаную косу, где был отличный плавник, выбрал пару бревешек, таких, что под силу донести. Если сунуть их в огонь целиком — долго будут гореть и греть.
Возвращаясь с бревешком на плече, еще издалека заметил, что синего лифчика на жердочках не было.
— Вера, я еще раз схожу за дровами, потом будем ужинать. Это — первое. А второе — не мудри, не надевай сырое белье.
— Оно не сырое.
— Хочешь, чтобы я проверил?
— Вы сами ходите в мокром.
— Меня нужда заставляет. Ты меня поняла?
Вера промолчала, поджав губы, откинула со лба падающую прядь волос, вздохнула.
А когда Геннадий поднес последние бревнышки, он увидел синий лифчик на прежнем месте. Промолчал. Разделся до трусов. Вытащил из куртки флакончик «дэты».
— Будете мазаться? — сузив глаза, спросила Вера.
— Не кормить же комаров своей кровью.
Комарье звенело вокруг, отпугиваемое резким запахом, обнаружив незащищенное место — спину — набросились на нее. Он пытался рукой достать до лопаток — не вышло. Думал, что Вера предложит свои услуги, но она промолчала. Ладно. Пусть его жрут кровопийцы.
Поставил на костер котелок с водой, закатил в огонь банку тушенки, достал кружку.
— Сейчас будем ужинать.
— Я не хочу, — сказала Вера.
— Капризы оставь до возвращения домой. Здесь я приказываю.
— Честное слово, не хочу. Я лучше у костра погреюсь.
— Одно другому не мешает. Мерзнешь?
— Да! — подумала и добавила резко, словно его обвиняя: — И у меня болит голова!
— Ты не ударилась, когда падала в воду?
— Нет. Я же спиной упала.
Спиной… Вот морока. Аптечка в отряде хорошая, но Геннадий не догадался взять хотя бы самые простейшие таблетки от головной боли. Да и когда ему было брать-то их?
— Ничего, — успокоил он. — Это от волнения. Пройдет. А есть ты будешь. Я тебя с ложечки накормлю. Как мама в детстве. Помнишь, наверное?
— Нет! — вдруг выкрикнула она, — Не помню. И не говорите глупостей!
Геннадий растерялся:
— А что я сказал? Ну, извини…
Вот и попробуй ее развеселить. Ну и бог с ней. Ему поручили доставить Веру в отряд, остальное его не касается. Придут в Ивановку, махнет он рукой своей спутнице: «До свидания!», хотя никакого свидания не будет, не увидит он ее; Вера сдержит свое слово, у Корешкова не останется, уедет домой…
И тут он поймал себя на мысли, что ему не хочется с ней расставаться, что ему приятно с ней разговаривать, сидеть у костра, заботиться о ней — хрупкой и беспомощной, — выслушивать ее резкие слова. И еще подумал, что скучно будет в отряде теперь.
— Вера! — позвал он.
— Да! — Она медленно повернулась лицом к огню.
— Я тебе налью немного спирту…
— Вот еще!
— Надо растереть ноги и… здесь, — провел рукой по своей груди. — Потом теплее укроешься.
Спирт попал к нему случайно. Олег Григорьевич перед выходом в маршрут дал ему фляжку: «Храни у себя. Сдается мне, что проводник будет клянчить, отказать неудобно, а вещь дефицитная…»
Хорошо, что сегодня, когда бросал вещи и продукты в рюкзак, не вернул фляжку. Теперь спирт пойдет по прямому назначению — для медицинских целей.
