Виллем Гросс - Продается недостроенный индивидуальный дом...
— Товарищи!
Защелкали фотоаппараты, засуетились кинооператоры.
— Мне бы хотелось рассказать о том, как работает и живет молодежь нашего старого текстильного предприятия.
Взгляд скользнул по залу. Сколько доброжелательных лиц! Снизу ей улыбается Людмила. Она тут, поблизости. Рядом, на пустом стуле, лежит старенькая черная сумочка, ее сумочка. «Юпитеры» погасли. Сразу стало прохладнее.
И вдруг волнение покинуло ее. Она заговорила о том, что молодежь комбината совершила немало достойных дел. По инициативе молодежи зародилось движение — «патриот своего завода», они знакомились с революционным прошлым своей фабрики, стали бороться за честь фабричной марки.
Произнося фразу — «не все золото, что блестит», — она смело взглянула в зал и продолжала, уже не глядя в бумажку:
— Ростом наших рядов за последние годы мы могли бы быть довольны, если опираться только на цифры.
Зал слушал. Те, кто пользовались наушниками, не качали головами — видимо, перевод был нормальный. Заговорив о росте рядов, Урве неожиданно указала рукой на себя и сказала:
— Вот перед вами я. Я пришла в фабричную комсомольскую организацию из ученической. Я и есть этот рост рядов, потому что наша комсомольская организация растет только за счет пришедших в нее людей.
В президиуме и в зале одобрительно засмеялись. Цифры показывали, что за последний год в организацию пришло четырнадцать комсомольцев извне, а из числа молодежи предприятия принято только трое. И снова маленькое творческое дополнение.
— Три — это хорошая цифра, цифру три вообще любят, но мы... — Взгляд Урве остановился на лице Людмилы, та одобряюще кивнула ей. — Но нашу Людмилу Герасимову эта цифра не устраивает.
Людмилу знали по активам, по выступлениям в печати, и поэтому свободно брошенное замечание снова вызвало одобрительный смех. Журналисты в первом ряду что-то быстро записывали. Чувство меры подсказывало оратору: «Не переборщи. Сейчас ты подошла к самому главному. Это у тебя довольно хорошо и живо изложено. Спокойно читай». Она так и поступила, а затем снова обвела взглядом зал. Следующую фразу она снова бросила в зал, не глядя в конспект:
— Но как можно завоевать молодежи авторитет, если сами мы, комсомольцы, когда дело доходит до выполнения собственных решений, колеблемся.
И она рассказала печальный эпизод из жизни двух соревнующихся бригад, когда, взяв на себя обязательства и подняв вокруг этого шумиху, они так и не довели дело до конца. Виновата ли эта бригада, что так случилось? Можно ли считать нормальным положение, когда рабочим приходится ходить в кладовую за материалом, да еще клянчить, хотя есть подсобники, которые получают за это зарплату? Долго ли между прядильным и ткацким цехами будет существовать состояние войны? В ткацком цехе отведен уголок под кладовую, она разделена пополам проволочной сеткой. По другую сторону сетки — кладовая прядильного цеха. Казалось бы, чего проще сделать в проволочной сетке дверь?
— Но у нас славная погранохрана! — взволнованно воскликнула Урве, и зал весело засмеялся. — Дверь, правда, есть, но она забита железными гвоздями, и для того, чтобы перетащить тяжелые ящики с катушками из одной кладовой в другую, приходится делать большой круг. Прядильщицы не доверяют ткачихам. Однако сами норовят обвесить их. Иногда в ящики с пряжей кидают мокрую ткань, чтобы увеличить вес. Порой в ящике вместо восьмисот катушек оказывается семьсот, а это значит, что чистой пряжи получится на три с половиной килограмма меньше. Пряжу № 40 приносят сверху, с четвертого этажа. Лифт есть, но им не разрешается пользоваться. Между тем сколько раз говорилось — надо организовать производство пряжи на месте.
Когда Урве сказала, сколько ткацких станков простояло в течение полугода из-за этого, тут и там раздались сочувственные возгласы.
— Долго ли можно терпеть такое безразличие, мириться с крайнею бесхозяйственностью? Мы, молодежь, хотим работать. — Разгоряченная фантазия подсказала еще один довод: — В конце концов, все мы хотим быть хорошо одеты и зарабатывать.
Или вот еще. Осенью у нас провалился прекрасный план озеленения заводского двора. Почему?
Разве в этом виновата только молодежь? Все, что можно было сделать без транспорта, уже сделано.
Она знала: так получилось потому, что никто не выяснил, откуда брать землю. Но небольшое преувеличение показалось ей допустимым, тем более что уж очень не хотелось лишать себя удовольствия кончить выступление такими словами:
— Христос в свое время учил: зачем, дескать, птице заботиться о том, как и где добывать еду. В этом смысле наши снабженцы истинные христиане.
Еще дома, записывая эти слова, Урве думала, что они вызовут в зале смех. И она не ошиблась.
Гуляя в перерыве по коридору, она ловила на себе доброжелательные взгляды, улыбки. Потом к ней подошел человек — она заметила, что он сидел в президиуме.
— Товарищ Лейзик, у меня к вам несколько вопросов. Отойдем немного в сторонку.
Когда они оказались одни, на нее посыпались вопросы: окончила ли Урве среднюю школу? Какие у нее планы на будущее? Давно ли работает на фабрике? С какого времени в комсомоле? Она ли написала статью, опубликованную в газете в феврале? Самостоятельный ли это труд, или редакция помогла? Писала ли она что-нибудь раньше?
И вдруг: не хочет ли Урве Лейзик стать журналисткой? К нему в отдел нужен литсотрудник, который умел бы писать и который знает производство. Газета молодежная, и работать в ней интересно. Пусть товарищ Лейзик все взвесит, предложение серьезное.
В обеденный перерыв Урве сидела в маленьком кафе с Эдуардом Эсси.
— Насколько я понял, вы хотите попытаться? — спросил Эсси, выслушав рассказ Урве. Рассказ этот был — сплошные восклицания.
— Это так интересно.
— Знаете что, хочется поработать в молодежной печати — работайте. Возможно, вам и понравится. Вы справитесь, я уверен. Но я бы не советовал вам идти туда. Чересчур узкий профиль. Идите лучше к нам.
Что за день сегодня! Да, да. Сирень! И хоть на улице свирепствовал холодный ветер, это была весна — время цветения сирени, удивительное время, вплетающее новый узор в ткань ее жизни.
— Но вы же мне ничего не предлагаете, — сказала она тихо, обжигая язык горячим кофе.
— Куда вас определить? — Молодой человек на мгновение задумался: — Ага, письма! Вот туда вы на первых порах и пойдете. Только на первых порах. Там, правда, больше канцелярия, но там вы быстрее акклиматизируетесь и скорее привыкнете к острому воздуху редакции. Решено. Ха! Как бы не так! Мы открываем человека, а у нас хотят из-под носа утащить его. Не выйдет!
Допив кофе, они вместе отправились в редакцию.
13
Человек порой сам не знает, почему у него становится плохое настроение, старается не докопаться до истинной причины, хитрит сам с собой и, чтобы успокоить себя, выдумывает какой-нибудь совершенно посторонний предлог.
Едва ли плохое настроение Рейна было вызвано переходом Урве в редакцию. Этого не могло быть. Урве хотела уйти на другую работу, кто мог помешать ей? Да и не было никаких оснований запрещать.
Но вот отпуск! Урве теряла отпуск. Какой же отпуск осенью или зимой?! Отдыхать надо теперь, летом. И, как договорились, поехать всей семьей к родителям Рейна. Погода хорошая, и с каждым днем становится лучше.
Урве перешла в редакцию. Теперь они ходят на работу в разное время. Казалось, все внезапно изменилось. Рейн твердо решил поступить в техникум. Конечно, нелегко будет заниматься в их тесной квартире. На работе все хорошо, вырисовываются неплохие перспективы. Меллок собирается уходить на пенсию. Ваттер станет сушильщиком, а сам Рейн из накатчика — помощником сушильщика.
Урве перешла в редакцию. Работает там всего несколько дней. Вот бы получить ей через редакцию квартиру! Но она не станет просить. Не из той породы.
Придя домой, Рейн не сразу поднялся наверх, а за глянул сначала во двор, чтобы убедиться, могуч ли противник — штабель березовых дров. Теща, гулявшая тут же с Ахто, предложила зятю свою помощь.
— Поди-ка лучше к Хаукасам и попроси у них шведскую пилу, я один тогда справлюсь, как по маслу пойдет, — отказался зять. Он торопился домой. Урве, вероятно, уже пришла.
Урве была дома. Она стояла в дверях кухни, держа в руках письмо. В ее глазах появилось какое-то особенное выражение, когда она сказала:
— Ну, Рейн, наша Эстония действительно маленькая страна. Все друг друга знают.
— Ого! — воскликнул муж. Красный как рак, он повернулся к умывальнику и принялся мыть руки. Этого еще не хватало! Конечно же Ли. С самых похорон старика молчала. А может, и не она. В конце концов, старая, позабытая история... Но чертовски неприятно, если начнутся объяснения...
