Анатолий Емельянов - Разлив Цивиля
А смутило Павла то, что в глазах Марьи он увидел какой-то тайный зов, и он подумал, что ведь это его зовет своим горящим взглядом Марья. Однажды он уже видел такие глаза — хотя они были не карие, как у Марьи, а синие-синие, — он видел такие глаза у Гали. В них тоже горел такой же вот тайный, скрытый от других, огонь…
— Ты что вздыхаешь? — спросил Володя.
— Мираж, — отшутился Павел.
— Какой еще мираж?
— Да вот куриное яйцо показалось индюшиным…
Марья поняла, что вот с этого часа, может, с этой минуты между ею и Павлом протянулась пока еще ни для кого, даже для них самих, невидимая связь и что последние слова Павла имеют двойной смысл, и этот второй смысл предназначен для Марьи, а никому другому непонятен. И как только она так подумала, сразу же успокоилась, внутреннее напряжение ушло. Осталась только радость, одна радость, и больше ничего.
4
Кузнецы любят хоть немного поважничать, поломаться: «Нет, не могу, и матерьяла такого нет, и инструмента подходящего. Не смогу…»
И когда Павел рассказал Петру про свой плуг, тот начал с того, что с сомнением покачал головой, помолчал, а уж потом только ответил:
— Ничего у меня нет, кроме разве что колес. Но вот ведь оказия: колеса, какие у меня есть, твоему плугу не подойдут… Раму, говоришь, достал. Хорошо. А чем к ней лемеха и все другое-третье прикреплять будешь? Болтами? А как и чем просверлишь для тех болтов дыры? У меня нет большого сверла, а будем искать — год проищем… А ведь еще и то помни, Паша, что у меня своей работы невпроворот. Бригады вон меня на части рвут, посевная-то на носу. Так что надежда на меня плохая. Если возьмешься сам — другое дело. Рядом с кузней вон стоит еще одна наковальня. Хочешь — стукай там же, а хочешь — затаскивай ко мне. Мы не бабы, за место у горна ссориться не будем.
После такой длинной речи Павел приуныл и не сразу нашелся, что сказать Петру, с какого конца зайти еще.
— Одному, Петруша, трудновато, потому и пришел к тебе за помощью. А потом, еще и так скажу: к кому бы другому, может, и не пошел, потому что тут нужен не кузнец вообще, а кузнец-мастер. И если уж ты, как сам говоришь, хоть клопа подковать можешь, — плуг сделать для тебя раз плюнуть.
Петр на глазах начал меняться. Качать головой по-прежнему еще качал, и в затылке время от времени скреб, но отнекиваться уже не отнекивался.
— Да я что… Я, конечно, помогу… Да ведь… Эка оказия… Да ведь сможем ли?
— Опять скажу, — нащупав уязвимое место, продолжал бить в ту же точку Павел, — другой бы, может, и не смог. А ты? Да тут и говорить-то не о чем. Вот общая схема, а вот чертежи отдельных узлов.
Павел вытащил из кармана листки бумаги, положил их прямо на наковальню. Петр вымыл руки в кадке, досуха вытер и начал разглядывать чертежи.
— Эка оказия… Значит, говоришь, за один год может чуть ли не удвоить урожай? Вот это плуг! Надо сделать. Почему бы и не сделать. Тогда Сявалкасы станут самым богатым селом в округе…
«Ну, кажется, мастера взяло за живое. Считай, согласился».
В кузницу вбежал встрепанный, заспанный Вася Гайкин. Похоже, он только-только несколько минут назад встал с постели, на веснушчатых щеках еще видны следы складок подушки. Глаза туманные, еще окончательно не проснувшиеся.
— Эка оказия, — качая головой, проговорил Петр. — Если так будешь спать, кузнеца из тебя не получится. Я уже два часа работаю. Как по улахам начал бегать, так теперь каждое утро продрыхиваешь. Смотри, не попадись в волчий капкан.
— Солнце только еще взошло, — Вася раскраснелся то ли от того, что бежал, то ли от смущения. — А по улахам бегай сам. И в волчий капкан попадай сам же.
Павлу стало жалко взъерошенного паренька, и, чтобы помочь ему выйти из неловкого положения, он перевел разговор на другое:
— Ты разве в школу не ходишь?
— Я еще в позапрошлом году окончил седьмой класс, — ответил Вася, глядя в пол кузницы.
— Учись дальше.
— Не хочется, — Вася совсем по-детски шмыгнул носом. — Неинтересно.
— Ну, учиться не хочешь — начинай работать, — скомандовал Петр. — Принеси угля, а заодно захвати и двенадцатимиллиметровую проволоку. Начинай нарезать болты.
Паренек будто только этого и ждал: схватил ведро и опрометью кинулся вон из кузницы.
— Ты что как шальной таракан мыкаешься, чуть с ног не сбил, — послышался из-за двери голос Володи.
Володя вошел в кузницу, поздоровался.
— Ну, так что, начинаем?
— Начинаем, Володя. Железных дел мастер вроде бы даже свою милостивую помощь обещал.
— А пусть попробует не поможет. Самому же потом жалеть придется, что такое великое начинание мимо его рук прошло. Все же не кочергу и не ухват для горшков делать собираемся.
— Для начала хорошо бы разобрать раму нашего болотного плуга да скрепить ее по-новому, — перешел к делу Павел.
— Вот и я о том же, — отозвался Володя. — Я уже разговаривал с директором средней школы. У них есть баллон кислорода и баллон ацетилена для уроков по труду. Так что приварим. Правда, за это нам придется поучить с ребятишками трактор. Как говорится, мы — вам, вы — нам. Сделка не легкая, да куда деваться. Передвижная мастерская в РТС неисправна, когда ее отремонтируют, неизвестно, может, и посевная кончится.
На том и порешили.
А наутро баллоны уже были у кузницы. Пока трактористы возились с ними, пришли ученики во главе с преподавателем физики и труда Маргаритой Степановной — высокой, сухонькой и строгой женщиной.
— Ну что ж вы, мастера, до снх пор не наладили аппараты? — подходя к трактористам, сказала Маргарита Степановна.
— Вы целой школой за целый год не могли их наладить, как же мы сделаем это за один час? — колкостью на колкость ответил Володя. — Как там ни что, Маргарита Степановна, а мы пока еще не боги.
Павел зажег спичку и открыл сварочный кран. Синее пламя вспыхнуло и загудело. Павел надел темные защитные очки и начал резать раму плуга.
— Смотри-ка, смотри, как пилой режет, — послышалось с разных сторон.
— На пламя глядеть нельзя, ослепнешь.
— Дядя Павел, а можно и нам попробовать?
Ушел один класс, пришел другой.
Павел собрался было приступать к сварке, однако учительница попросила еще раз показать ребятам резание — уж очень оно эффектно выглядело. Пришлось согласиться. «Мы — вам, вы — нам».
И лишь после того, как школьники вместе со своей строгой учительницей ушли, Павел целиком отдался своей работе. И до наступления темноты им с Володей удалось сварить раму будущего плуга. Получилась она громоздкой, не очень красивой, но в красоте ли дело?! Вот только бы она выдержала ту нагрузку, которая на нее ляжет, когда плуг войдет в борозду.
5
Проводив мужа в Чебоксары, Марья не находила себе места. Побыла в избе, вышла в сени, опять вернулась в комнату, посидела на диване, нет, не сидится, встала. Ей все казалось, что сейчас, пока она одна, надо что-то делать, что-то предпринять, а то будет поздно. Но что именно надо делать — она не знала, и это неведение ее мучило, не давало покоя.
Марья вошла в нежилую комнату, служившую чем-то вроде кладовки, открыла сундук и стала перебирать выглаженные и аккуратно сложенные платья. Ей захотелось надеть самое красивое, самое нарядное платье. Вытащила одно, развернула. Нет, не то. Взяла другое — тоже не понравилось. С самого дна сундука достала девичье платье. Оно было на ней в тот вечер, когда, — Трофим приходил свататься. «Желтый цвет обманчив», — сказал он тогда, словно бы предвидя будущее.
Марья тщательно, любовно отутюжила любимое платке, переоделась в него, подошла к зеркалу. К немалому удивлению своему, она увидела, что платье ей не узко, не широко, а как раз, будто только вот сейчас, на нынешнюю Марью, и сшито. И вся она в этом платье выглядит все той же отчаянной девчонкой, какой была тогда: глаза молодо блестят, на щеках еще не увял румянец, разве что глубокая морщинка над переносицей напоминает о ее годах, но если не щуриться, если не хмуриться, то и морщинка почти незаметна.
Солнце потонуло за сараем, и в избе стало темнеть. Надо бы зажечь огонь, но почему-то не хочется. Хочется просто вот так сидеть на диване и безвольно отдаваться течению мыслей.
Мысли беспокойные, тревожные… Часто слышишь: счастье, любовь. Сколько книг об этом написано! А где они, счастье и любовь? Нет никакой любви, люди ее выдумали… Погляди, как красивы весной скворцы. А как поют, как трепещут от восторга перед весенним солнцем! Но вот они вывели птенцов, вырастили их, улетели в поля и леса, и песни их смолкли. Они и на вид-то становятся другими, скорее похожими на воробьев, куда девается их черное, блестящее на солнце оперение…
Повседневность, будничность как горький дым окутывает человека, проникает в него и оседает горьким осадком. А если еще и рядом нет никого, если…
