Лазарь Лагин - Старик Хоттабыч (1958, илл. Ротова)
Он быстренько вылез из-под кровати:
– Скажи, что тебе угодно, и ты получишь это в дар безо всякого промедления, о юный и бескорыстный спаситель джиннов.
– Ты мог бы мне подарить собаку? Овчарку.
– Собаку? Нет ничего проще и приятней моему сердцу.
Хоттабыч вырвал волосок из бороды, и Волька обмер от восхищения: у его ног с ласковым урчанием потягивалась великолепная поджарая, мускулистая трёхгодовалая овчарка. У неё были очень живые, умные глаза, холодный и влажный нос, чудесные острые уши. Он погладил её по холке. Собака учтиво помахала хвостом и от полноты чувств рявкнула на всю квартиру.
– Доволен ли ты этим псом? – счастливо суетился Хоттабыч, готовый по первому Волькиному требованию заполнить всю комнату, всю квартиру, весь дом самыми дорогими собаками. – Ах, прости меня, я забыл об одной мелочи.
Под «мелочью» он подразумевал ошейник, который вдруг возник на овчарке, сияя таким обилием драгоценных камней, что их с походом хватило бы на две императорские короны.
От привалившего ему счастья Волька онемел. Он только гладил дрожащей рукой собаку и так при этом растерянно улыбался, что у чувствительного старика покатились по лицу слёзы умиления.
Но нет в жизни полного счастья, по крайней мере, когда имеешь дело с дарами джиннов! За дверью неожиданно послышались женские шаги, и только Хоттабыч успел спрятаться под кровать и сделаться невидимым, как раскрылась дверь и вошла Светлана Александровна – Волькина мама.
– Я так и думала, – сказала она, увидев собаку, которую старый джинн второпях не догадался сделать невидимкой. – Собака!.. Откуда у тебя собака, хотела бы я знать?
Волька почувствовал, что быстро и безнадёжно идёт ко дну.
– Это я… Это мне… Понимаешь… Как бы тебе сказать…
Говорить правду было бессмысленно. А врать Волька не хотел. Да это и было безнадёжным делом: Светлана Александровна сразу раскусила бы, что он врёт.
– Волька! – повысила она голос. – Мне не нравится твоё мычание. Говори прямо, чья это овчарка?
– Ничья… То есть, она раньше была ничья, а сейчас она моя…
Светлана Александровна порозовела от возмущения:
– Неужели ты унизился до лжи? Я была о тебе лучшего мнения. Отвечай: чья собака? Один её ошейник стоит сотни рублей…
Она решила, что ошейник украшен цветными стекляшками.
Сейчас не на шутку рассердился под кроватью Хоттабыч. Рассердился и весьма обиделся. Ему очень хотелось дать понять этой почтенной, но наивной женщине, что не таков Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, чтобы дарить своим лучшим друзьям грошовые стекляшки, и что не сотни, а тысячи тысяч рублей стоит этот поистине бесценный ошейник. Но он вовремя удержался. Он уже понимал, что подобной похвальбой только ещё больше усложнит Волькино положение.
Правдивый и прямодушный, он не мог не одобрить того, что Волька не хотел прибегать ко лжи, даже самой безобидной, и понял, что единственный выход – свести на нет всё это недоразумение и самым решительным способом.
«Ладно, – подумал он, ухмыляясь себе в бороду, – придётся моему доброму и правдивому другу ещё некоторое время пожить без собственной собаки… И пусть его не томят до поры до времени мечты о собственной собаке!»
Из-под кровати донёсся еле слышный тоненький хрустальный звон, и собаки не стало, словно её корова языком слизнула.
– Волечка, – сказала Светлана Александровна, начисто забыв, о чём только что шёл разговор, – если позвонят из парткома Варткес Арутюнович или Сергей Сергеевич, скажи, что я буду через час-полтора… Кстати, ты не знаешь, к кому это в тридцать седьмую квартиру сейчас поднимался доктор?
– Наверно, к Гоге.
– Разве он заболел?
– Кажется.
– Кажется?.. Разве он не твой товарищ?
– Ну да, товарищ!..
– Мне стыдно за тебя, юный пионер Костыльков! – сказала Светлана Александровна, повернулась и вышла из комнаты с каменным лицом.
– Ну и ну, – сокрушённо вздохнул Волька и решил навестить Гогу, лишь только от него уйдёт доктор, – Хоттабыч, а Хоттабыч!
Из-под кровати не было никакого ответа.
– Ушёл! – с досадой проворчал Волька. – Как раз, когда с ним надо посоветоваться, его нет. Ну и джинн!..
А Хоттабыч тем временем устраивался поудобней в тридцать седьмой квартире, на этот раз под кроватью так странно занемогшего Гоги. Ему было любопытно послушать, как будет беспомощно барахтаться в поисках правильного решения старый доктор, который, конечно, и понятия не имел, с каким могущественным и необычным противником ему предстояло вступить в бой…
И, пока Волька, воспользовавшись отсутствием Хоттабыча, уселся за учебник географии, а старый джинн притаился под Гогиной кроватью, вот что происходило в комнате, где возлежал на высоких подушках самый удивительный из пациентов старого доктора из районной поликлиники неотложной медицинской помощи!.. Его звали Александром Алексеевичем, этого бывалого и очень знающего доктора, и мы нарочно подчёркиваем это имя, чтобы вы знали, какой это настоящий врач, если вам когда-нибудь придётся с ним столкнуться.
– Наталья Кузьминична, – ласково обратился он к безутешной Гогиной маме, – оставьте нас, пожалуйста, наедине с Гогой. Нам нужно с ним кой о чём потолковать.
– Ну-с, молодой человек, – проговорил он, когда они остались вдвоём с Гогой (Хоттабыч под кроватью был, конечно, не в счёт), – как делишки? Гавкаем?
– Спасу нет! – простонал Гога.
– Тэк-с! Ну что ж, в таком случае, давай потолкуем. Ты какие стихи любишь?
– Гав-гав-гав! – вырвалось из Гогиного рта, и Наталья Кузьминична, притаившаяся у замочной скважины по ту сторону двери, залилась слезами.
Можете себе представить, что Гога собирался произнести в ответ на вопрос Александра Алексеевича. Гогу возмутил этот вопрос. Он считал его глупым и никчёмным.
Гогин лай, однако, нисколечко не удивил и не огорчил старого доктора.
– Ты не злись, – сказал он самым спокойным тоном. – Этот вопрос имеет самое непосредственное отношение к твоей болезни.
– Я люблю «Буря мглою небо кроет», – ответил наконец Гога, вдоволь отлаявшись. – «Буря мглою небо кроет», стихотворение Пушкина.
– Прошу тебя, прочти мне его. Ты его помнишь наизусть?
Буря мглою небо кроет,Вихри снежные крутя.То как зверь она завоет,То заплачет, как дитя, –
начал Гога.
– Довольно! – остановил его Александр Алексеевич. – Теперь скажи мне, будь добр, каково твоё мнение о твоём товарище по классу, ну, как его там, который живёт в соседней квартире.
– О Вольке Костылькове?
– Вот именно.
– Гав-гав-гав! – залился Гога пронзительным лаем.
– Ты словами, словами выражайся.
– Гав-гав-гав!.. – отвечал Гога, беспомощно разводя руками. Дескать, и сам рад бы словами, да не могу, не получается.
– Понятно… Хватит… Хватит, говорю!.. Так-с! Ну, а каковы остальные ребята в вашем классе?
– В нашем классе? – усмехнулся больной Гога. – В нашем классе, если вы хотите знать, все ребята гав-гав-гав!..
– Ну, а насчёт меня у тебя какое мнение? Ты валяй, не стесняйся. Каково твоё мнение обо мне, как о докторе?
– Как о докторе? Как о докторе я о вас думаю, что вы порядочный гав-гав-гав!
– Замечательно! – совершенно искренне обрадовался Александр Алексеевич. – Ну, а о твоей маме какое у тебя мнение?
Мама у меня очень хорошая, – сказал Гога, и Наталья Кузьминична за дверью снова залилась, на этот раз счастливыми слезами. Она только иногда бывает гав… – Он вздрогнул и замолк. – Нет, она у меня вообще и всегда очень хорошая.
– Ну, а о вашей классной стенгазете у тебя тоже имеется мнение? – спросил, на этот раз только для очистки совести, старый доктор. Он уже окончательно удостоверился, в чём сущность редкой болезни его молодого пациента. – Протаскивали там тебя иногда?
На этот раз Гога пролаял битых две минуты. Хоттабычу под кроватью даже надоело слушать. А Александр Алексеевич наслаждался этим лаем, словно это не лаял Гога Пилюкин, прозванный за свой мерзкий характер Пилюлей, а какой-то отличный певец пел лучшую из арий своего репертуара.
Дав Гоге отлаяться досыта, Александр Алексеевич довольно потёр руками.
– По существу всё ясно. Но не будем торопиться, учиним ещё одну проверочку. Вот тебе моя вечная ручка, вот тебе бумага и напиши мне вот такую фразу: «Сплетники и ябеды – родимые пятна капитализма». Написал?.. Отлично! Дай-ка посмотрю, как там у тебя получилось… Ну что ж, написано красиво и без единой ошибки. Теперь давай напишем другую фразу… Кстати, как зовут вашу классную руководительницу? Варвара Степановна? Значит, так, пиши: «Варвара Степановна! Ваня Петров и Петя Иванов нарочно учат меня ругаться. Как сознательный советский учащийся прошу принять против них меры».
