Сергей Сартаков - Каменный фундамент
— Да, вот что наделали проклятые! — рассказывала высокая женщина с осунувшимся, бледным лицом. — Чего им надо было? Налетели, давай бомбы бросать. Видно, не на ком было злость сорвать… А ночь, глухая ночь! Как море огненное, все занялось кругом. Не знаешь и бежать куда, везде гибель…
— Ну, теперь им конец пришел, — говорила другая. — Верно ведь?
— Верно, фашистам конец пришел.
— Куда нам стало деваться? Остались все, кто в чем был. Ушли в лес, землянок понаделали…
— И женщины одни да дети: мужики — кто в армии, кто партизанил. Во всей деревне только и осталось четыре старика.
— Не в этом сила, — досадливо перебил их Алексей и все оглядывался, всматривался в лица. — Вернутся теперь ваши мужики. Не долго, потерпите малость. А вашего брата я тоже хорошо знаю: всегда со слез начинаете, а там, гляди, и дело не так-то страшным окажется. Эх, мы с вами еще и песни споем! Вы мне вот что лучше скажите: где Наталья Купавина?
— Наталья?
— Наташа? Где-то здесь. Нет разве ее?
— Значит, спит еще… Из землянки на воздух, в шалаш выбралась.
— Спит? А ну-ка, ведите.
Мы оставили машину и всей толпой пошли в сторону леса.
Шалаш Натальи, сооруженный из ветвей и сена, стоял возле куста рябины, и красивые разрезные листья свисали прямо над входом. Заслышав шум, хозяйка выскочила, немного испуганная.
— Что, что такое? — повторяла она, не в силах еще стряхнуть с себя сон.
— Да ничего, — подошел к ней Алексей. — Здравствуй, Наталья Купавина. Узнаешь?
— Узнаю, — нетвердо ответила она, — как не узнать! А был ты тогда совсем что покойник. Жив остался?
— Ну вот, — развел руками Алексей, — да как же я могу не живым остаться? Кому я нужен мертвый? Я всегда живой. Ты мне сына моего подавай. Сберегла?
— Сберегла. Поболел он зимой, да ничего, выходила…
Алексей не дослушал, отодвинул ее, нырнул в шалаш и тотчас, пятясь, вышел обратно.
— Вот тебе, Катенька, получай первенца, — торжественно сказал он, передавая ей спящего мальчика. — Я говорил: вылитый твой портрет…
Катюша охнула, подхватила Василька на руки и принялась целовать, разглаживая его спутавшиеся волосы. Мальчик зашевелился, потянулся и скользнул на землю. Открыв глаза, он растерянно взглянул на Катюшу, на Алексея и вцепился в юбку Натальи.
Василек был действительно очень хорош, хотя, конечно, и не походил на Катюшу. Разве только эти мягкие белые волосы, голубые глаза и очень круглые, полные щеки чем-то напоминали ее.
— Здравствуй, Василек, — сказал Алексей, протягивая ему руку. — Не забыл еще отца-то? Помнишь, как мы с тобой в этом лесу выполняли боевое задание? А? — Алексей покачал головой. — Нет, не помнишь. Забыл, поди, и как грибы печеные ели…
— Это папа твой, — шептала Наталья и толкала Василька в спину. — Подойди.
Мальчик сделал два шага и остановился, недоверчиво поглядывая на Алексея. Он не решался не только приблизиться к нему, но даже сказать хотя бы одно слово.
— Ну, пойди тогда к маме, — сказал Алексей, — если таким отцом, как я, недоволен.
Васек уткнулся лицом в подол Натальи.
— Матерью-то я ему называлась, так он и привык, — виновато сказала она Алексею. — Своих у меня не было. — И стала кланяться Катюше: — Ты меня прости, пожалуйста, я ведь не знала.
Катюша зарделась, что-то хотела сказать, ответить Наталье, ее перебил Алексей:
— Ладно. В этом деле теперь вы одни разберетесь. — Он взял меня за руку и отвел в сторону. — Что с народом-то делать, а?
— Да, положение тяжелое, что говорить!
— Поехали, — сказал Алексей и пошел к машине.
— Куда?
— Поехали, — повторил он, — увидишь.
Алексей на этот раз был так настойчив, что сопротивляться ему было невозможно.
Машина рванулась, и мы поехали обратно той же дорогой. Теперь, в первых лучах утреннего солнца дубы и клены казались еще красивее.
— Я вот что думаю, — сказал Алексей, — может, мне переменить фамилию?
Это было так неожиданно, так не вязалось с нашим предыдущим разговором и вообще ни с чем не вязалось, что я мог только произнести:
— О!
— Нет, я говорю серьезно, — продолжал Алексей, — и сомнения у меня вот в чем. Подрастут ребята и начнут учиться. И вот, скажем, станут они большими людьми… Почему не станут?
— Да я и слова не сказал, Алеша.
— А я тебя и не просил говорить, — скороговоркой сказал он. — И вдруг им сделается стыдно за такую фамилию. Ведь если разобраться, так у меня это даже не фамилия, а кличка сибирская. Был какой-нибудь прадед у меня с худыми ногами, его подразнили, а дед чей стал после этого? Ясно, Худоногов. Так и пошло. А потом и в книги записали. И пропала прежняя фамилия.
— А ты знаешь ее, прежнюю фамилию?
— Нет, не знаю. Для меня и такая — Худоногов — хороша. Никого у нас в роду нет таких, чтобы опозорились с нею. Спрашивают иной раз, так с гордостью еще скажешь: Худоногов, мол.
— Так что же ты сомневаешься? — заметил я. — И дети твои, кем бы они ни были, будут гордиться своей фамилией.
— А я и не сомневаюсь, — пожал плечами Алексей. — Я тебя проверить хотел: как ты к фамилии моей относишься?
Такого вероломства я уж стерпеть не мог и приготовился к длинной перепалке с Алексеем, но тут мимо нас замелькали палатки, и машина остановилась.
Капитан как будто и не уходил, стоял на том же месте. Алексей вышел из машины и взял под козырек. Теперь он был строго официален.
— Товарищ капитан, — сказал он, — деревня Кленовка немцами разрушена полностью. Все дома погорели. Люди живут в лесу, в землянках. Мужиков нет, жилье наладить некому. Положение очень тяжелое. Имея в виду, что ваша часть находится на отдыхе, прошу, помогите. — Алексей опустил руку, подошел к капитану: — Поможете?
Капитан улыбнулся:
— Что ж, ты прав, сержант. Надо помочь. Немного уже отдохнули, а по-настоящему отдохнем тогда, когда отстроим все наши Кленовки…
И поднял руку, будто уже готовый немедленно дать команду своему батальону.
Часть 2
КАТЮША ХУДОНОГОВА
1. Каменный фундамент
В жизни бывает много удивительных встреч. Особенно на фронте. Бесконечно разнообразны и необычны они.
Вот бухгалтер МТС попал в связные к майору, бывшему своему счетоводу. Вот два школьных товарища: теперь один из них летчик, другой командир партизанского отряда; летчик доставил на самолете для отряда оружие. Вот женщина-врач, хирург, в обожженном, кровоточащем лице танкиста узнает дорогие черты своего мужа… Одни, встретясь, пройдут свой боевой путь плечом к плечу, пока не встанет меж ними смерть или госпиталь, другие и вовсе счастливо вместе провоюют до конца, а третьи, быть может, только из окна санитарного поезда или на марше, где-то в строю, в движении масс, увидят на мгновение знакомый профиль, поворот головы… «Вася! Ты?..» — «Я…» — «Пиши…» — «Куда?..» — И ветер сорвет с губ, умчит последнее слово… Так получилось и у меня с Алексеем. Едва скрестившись, пути наши разошлись вновь.
По прибытии в Городище мне пришлось пройти одну за другой две медицинские комиссии. По состоянию здоровья я был уволен в запас.
Узнав об этом, Алексей заволновался:
— Домой поехал, значит?..
— Пока еще не домой, а мимо дома. В Иркутск сначала поеду, там буду получать назначение.
— Иркутск — это все равно что дома. Давай пройдемся, — предложил Алексей.
Мы побродили по берегу речки Ясельды, тихой, зеленой, солнечной, в птичьем гомоне, и стали прощаться. До поезда оставались считанные часы. Алексей добродушно посмеивался.
— Валяй, валяй, — говорил он поощрительно, — езжай. Осенью, я так думаю, в Чуне с тобой вместе будем налимов глушить. Колотушками. Не приходилось нам как-то. Приезжай.
— Приеду.
— То-то, смотри же!
И потер ладонью тронутый морщинами лоб.
— О налимах заговорили, — сказал он. — Сколько лет этого на уме не было! Поглядел сейчас на эту бот речку и вспомнил.
— А я посмотрел на нее и другое подумал…
Чуть выше того места, где стояли мы с Алексеем, в Ясельду упиралась проселочная дорога. Теперь она вся заросла травой. Мост был сожжен, редко торчали над водой обгорелые сваи. Люди нашли где-то брод и ездили теперь другой дорогой.
— Я подумал, Алеша, что не налимов глушить, а мосты чинить нам придется.
— Это тоже разговор, — поддержал Алексей. — Я и не собираюсь у себя на родине только с колотушкой по заберегам ходить. Эти мосты горели — угли мне на сердце падали. А часок и на налимов тоже всегда выкроится. Вот мы ходим с тобой, разговариваем, сколько времени провели? А мосты все стоят обгорелые. Выходит, лучше бы мы не стояли, а тюкали сейчас вдвоем топоришками? Да? А ведь нельзя и не поговорить нам, не попрощаться. Душа своего требует. А что строже в руках держать себя надо — это тоже верно, против этого ничего не скажу.
