Борис Ярочкин - Тайга шумит
— Аа-а, подождет!
— Папа! — рассердилась Верочка. — В твоем леспромхозе травма за травмой, а ты…
— Ты мне мораль не читай, — разозлился Заневский.
«Хорошо, об этом мы еще поговорим!» — решила Верочка.
— В исполком я не могу поехать — жду больного, и это там поймут. Тем более, что вопрос о больнице может быть решен и без меня. Я могу лишь повторить то, что писала в заявлении.
— Значит, отказываешься ехать?
— Да.
— Так и передать?
— Так и передай: везут лесоруба с травмой, кроме того, на прием записалось двадцать три человека.
— Ишь какая ха-арактерная! — язвительно произнес Заневский.
— В тебя уродилась, — овладев собой, насмешливо ответила Верочка и услышала в трубке щелчок.
«Не понравилось, — усмехнулась она, — бросил трубку…»
Верочка убрала в стол истории болезней и пошла на прием. Через час привезли лесоруба с переломом ноги. Верочка наложила ему гипсовую повязку, решив завтра же отправить больного в райбольницу, чтобы сделали контрольный рентгеновский снимок.
Был уже восьмой час, а больных оставалось еще несколько человек. Старушка жаловалась на одышку и частые головные боли. Выслушав внимательно пациентку, Верочка осмотрела ее, стала писать рецепт. Старушка потихоньку одевалась.
Вдруг дверь распахнулась, и в кабинет вошел Заневский. Широкое лицо его было сердито, из-под кепки выбивалась прядь густых, отливающих синевой, черных волос и закрывала правую бровь, белки глаз покраснели.
«Запретили строить, — подумала Верочка, — и со злости, видно, напился».
— Папа, ты почему вошел без разрешений? — спокойно сказала она, поднимаясь со стула.
— Это у тебя-то разрешения спрашивать? — блеснув зрачками, ядовито усмехнулся Заневский.
— Ты мне мешаешь работать, у меня больная раздета!..
— Ну, радуйся, докторша, твоя взяла! — не обращая внимания ни на предупреждение дочери, ни на старушку, сказал Заневский, останавливаясь у стола. — Постановили законсервировать строительство. Довольна? — зло процедил он. — Теперь никакой больницы не получишь, это тебе урок, как жаловаться! Это тебе…
— Папа, выйди сейчас же из кабинета! — бледнея, крикнула Верочка.
— А если не выйду? — вызывающе произнес Заневский.
— Я вас последний раз прошу, немедленно оставьте кабинет! — наступая на отца, предостерегающе сказала Верочка и так посмотрела на него, что он вмиг отрезвел, попятился, махнув рукой, вышел.
11
Некоторое время Верочка сидела сосредоточенно сдвинув тонкие брови, потом облокотилась на подушку дивана и прикрыла глаза.
«Умаялась за день дочка, — решила Любовь Петровна, тихо проходя от буфета к кухне, — спит».
Но Верочка не спала. Мысль ее работала лихорадочно: вспомнились встречи, разговоры, но, то ли от усталости, то ли от рассеянности она не могла сосредоточиться на главном.
Она открыла глаза, ласково посмотрела на мать, хлопотливую, домовитую, поколебалась, не скрыть ли свои тревоги от нее, но потом подумала, что все равно все узнает.
— Знаешь, мама, — помедлив, решилась она, — я часто думаю о папе и, признаться, не могу его понять…
— А что такое, доченька? Подожди, я только взгляну на керосинку — не коптит ли, — Любовь Петровна быстро вернулась и села рядом.
— Вначале, мама, мне казалось, что все несправедливо ополчились на папу, тем более, что он с радостью принял предложение Леснова, — Верочка покраснела, — сквозной метод, предложение Тани Русаковой, организовал бюро рационализации и изобретательства. Но вот я ведь бываю на участках и вижу, что папу лесорубы не любят, не уважают. Я думала, все дело в его резкости, в его непокладистом характере…. Я не могла понять, почему папа отказался от трелевочных тракторов, и согласна была оправдать его, думая, что люди ошибаются. Теперь же… я поняла, что папа просто запутался… У него очень неблагополучно на работе.
Любовь Петровна смотрела на расстроенную дочь: «Как она повзрослела!»
— Не знаю, Верочка, что тебе и сказать, — развела она руками и удрученно вздохнула. — Может быть, ты и права. Беда в том, что отец никого не хочет слушать, все делает по-своему и к тому же пьет… — Она опустила голову, но Верочка заметила, как дрогнули у матери губы. — Что делать, дочка? Чует мое сердце, бедой все это кончится!
Она вскинула на дочь наполненные слезами глаза, и столько было в них страдания, столько горя и обиды, что Верочка впервые по-настоящему поняла, как тяжело было матери одной.
В кухне забулькало, зашипело, но ни Верочка, ни Любовь Петровна ничего не слышали. И только когда в комнату ворвался запах горелого масла, мать спохватилась и бросилась к керосинке. Сняла кастрюлю, с секунду с безразличием смотрела на потухшие фитили и, поставив ее обратно, вернулась к дочери.
«Зачем я согласилась ехать сюда? — с сожалением думала Верочка, сдавив ладонями виски. — Только неприятности одни: то на работе, то дома… — и позавидовала подругам, уехавшим на Север, но, вспомнив о матери, тут же устыдилась своих мыслей. — Я должна поддержать маму, должна помочь папе… Но как?»
12
Придя домой, Заневский бросил на дочь виноватый взгляд: но старался держаться так же, как всегда: не торопясь повесил на вешалку кепку, пригладил широкой ладонью густые, посеребренные на висках, волосы и, словно ничего не произошло, подсел к обеденному столу.
— Ну, дочка, — насмешливо начал он, не глядя на Верочку, — поздравь своего Леснова. То кое-как концы с концами сводил, но укладывался в план, а вчера и сегодня и половины графика не дал. Остановил вывозку и думает, что все с рук сойдет. Ну нет, я научу его подчиняться, — жестко молвил он и побагровел, — слишком много на себя взял. Распоясался, мальчишка!
При упоминании о Павле Верочка зарделась, но сделала вид, что пропустила замечание мимо ушей.
Заневский поднялся из-за стола, принес из своей комнаты бутылку водки, взял в буфете стакан. Выбив пробку, налил и залпом выпил. Хотел налить еще, но Верочка вдруг поднялась с дивана и одновременно с отцом взялась за бутылку. Тот непонимающе глянул на нее.
— Хватит папа, — строго сказала она, но Заневский крепко держал горлышко. — Пусти!
Любовь Петровна уронила вилку, затаила дыхание.
«Что она делает, — ужаснулась мать, — хочет, чтобы и ее ударил?»
Она видела, как гневом наливалось лицо мужа, как он стиснул зубы, как злым блеском сверкнули его маленькие глаза. Хотела крикнуть, чтобы дочь оставила отца, но язык словно прилип.
— Ты что, отцу указывать? — процедил Заневский, вспоминая полученный на заседании исполкома выговор, и медленно поднялся, с ненавистью посмотрел в широко раскрытые, суровые глаза дочери. — Пусти лучше, а то…
— Что, а то? — дрожа, выкрикнула Верочка, и ее иссиня-голубые глаза потемнели. — Ударишь? Ну, бей, бей же!
Заневский раскрыл от неожиданности рот, разжал кулак и опустился на стул. Тяжело дыша, Верочка с презрением оглядела его и, подойдя к раскрытому окну, выкинула бутылку.
— Вот что, папа, чтобы я больше в доме водки не видела. И пить перестань.
— Это ультиматум?..
— Если хочешь — да, — решительно ответила девушка. — А не нравится, я уйду из этого дома… И маму заберу, чтобы не краснеть за тебя перед людьми.
Заневский поднес было вилку с картофелем ко рту, но опустил ее, тревожно глядя то на дочь, то на жену. Взгляд Верочки был суров и непримирим, и он понял, что она в случае чего не замедлит исполнить свою угрозу. Любовь Петровна, видимо, колебалась. Она смотрела на мужа с осуждением и тревогой, порывалась что-то сказать, но не решалась. В то же время по ободряющим взглядам жены, обращенным к дочери, Заневский видел, что она радуется исходу разговора.
«Ишь как осмелела, — раздраженно подумал о жене Заневский. — Раньше слово боялась сказать. Теперь заступница есть, сговорились!»
13
Подойдя к конторе, Заневский остановился у крыльца, привлеченный оживленным говором у витрины «Крокодила».
«Кто-то попался на вилы», — подумал Заневский и направился к витрине.
Увидев директора, люди умолкли и расступились, образовав узкий проход, на их лицах еще не угасла лукавая улыбка. Что-то недоброе почувствовал Заневский, окинув народ беглым взором.
Но уходить было поздно, неприлично.
Он остановился, посмотрел на витрину, и холодок пробежал по спине. На загрунтованном белилами листе фанеры была изображена лебедка с приспособлением, предложенным Костиковым и Лесновым, связанная, стоящая среди пачки чертежей на шкафу. Тросы ее нарисованы опущенными к сидящему в кресле Заневскому.
«Развяжите меня, глубокоуважаемый директор, я помогу грузчикам», — гласила крупная надпись.
